– Да, но это никуда не годится. Работа должна быть выполнена немедленно. Я должна отправить законченные материалы ровно через неделю, а сделать это совершенно невозможно. Я очень разочарована.

К тому времени я развязал обширную повязку и обнажил рану – глубокий порез на ладони, едва миновавший крупную артерию. Очевидно, целую неделю этой рукой нельзя будет пользоваться.

– Вероятно, вы не сможете зашить порез, чтобы я могла писать? – спросила она.

Я покачал головой.

– Нет, мисс Беллингем. Мне придется наложить шину. Нельзя рисковать с такой глубокой раной.

– Тогда мне придется отказаться от заказа, и не знаю, как вовремя справится моя клиентка. Понимаете, я хорошо разбираюсь в литературе о Древнем Египте; за эту работу я должна была получить особую плату. И работа очень интересная. Однако ничего не поделаешь.

Я продолжал методично перевязывать рану, а сам между тем размышлял. Очевидно, девушка очень разочарована. Утрата работы означает, конечно, утрату денег, а достаточно взглянуть на ее платье, чтобы понять, как ей нужны деньги. Возможно, сейчас у нее какая-то особая потребность. Ее манеры как будто свидетельствуют об этом. И тут мне в голову пришла замечательная мысль.

– Я не уверен, что ничего не поделаешь.

Она вопросительно посмотрела на меня, и я продолжил:

– Я хочу сделать вам предложение и прошу подумать о нем без предубеждения.

– Звучит зловеще, – сказала она, – но я обещаю. Что за предложение?

– Вот оно. Когда я был студентом, овладел полезным умением стенографировать. Я не молниеносный репортер, но под диктовку могу писать довольно быстро.

– Да?

– У меня ежедневно несколько часов свободны – обычно днем до шести или половины седьмого, и мне пришло в голову, что вы утром могли бы пройти в музей, получить нужные книги, найти нужные абзацы (это можно делать без участия правой руки) и поставить закладки. Потом в середине дня приду я, и вы будете читать мне отмеченные абзацы, а я буду стенографически их записывать. За два часа мы сделаем столько, сколько вы за целый день обычным письмом.

– О, вы очень добры, мистер Беркли! – воскликнула она. – Очень добры! Конечно, я не стану отнимать ваше свободное время, но высоко ценю ваше предложение.

Этот категорический отказ удручил меня, но я продолжал настаивать.

– Я хотел бы, чтобы вы согласились. Конечно, такое предложение леди со стороны почти незнакомого человека может показаться наглостью, но если бы вы были мужчиной – в таких же чрезвычайных обстоятельствах, – я бы все равно сделал это предложение как нечто само собой разумеющееся.

– Сомневаюсь в этом. И вообще, я не мужчина, но иногда мне хочется быть мужчиной.

– О, я уверен, что сейчас вы гораздо лучше! – воскликнул я с такой пылкостью, что мы оба рассмеялись. И в этот момент в комнату вошел мистер Беллингем, неся связку совершенно новых книг.

– Что здесь происходит? – воскликнул он. – Доктор и его пациентка хихикают, как пара школьниц. Что смешного?

Он бросил на стол книги и с улыбкой слушал, как я проявляю свое невольное остроумие.

– Доктор совершенно прав, – сказал мистер Беллингем. – Ты хороша какая есть, девочка. Но один Бог знает, какой бы ты была, если бы стала мужчиной. Прими совет доктора и оставайся собой.

Видя, что мистер Беллингем в хорошем настроении, я стал объяснять свое предложение, надеясь на его поддержку. Он с явным ободрением выслушал и, когда я закончил говорить, обратился к дочери:

– Каковы твои возражения, девочка?

– Это потребует от доктора Беркли очень большой работы, – ответила она.

– Это даст ему огромное удовольствие, – сказал я. – Правда.

– Тогда почему бы и нет? – спросил мистер Беллингем. – Мы ведь не возражаем против того, чтобы быть в долгу у доктора?

– О, дело не в этом! – торопливо объяснила она.

– Тогда поверь ему. Он говорит серьезно. Это добрый поступок, и я уверен, что он рад его совершить. Все в порядке, доктор, она согласна. Ты ведь согласна, девочка?

– Да, если ты так говоришь. Согласна и очень благодарна.

Она сопроводила свое согласие улыбкой, которая сама по себе стала моим вознаграждением, и, когда мы обо всем договорились, я ушел очень довольный, чтобы закончить утреннюю работу и заказать ланч.

Когда я зашел за мисс Беллингем через два часа, она ждала меня в саду со своей поношенной сумкой, от которой я ее освободил, и мы пошли под ревнивым взглядом мисс Оман, провожавшей нас до ворот.

Идя по двору с этой замечательной девушкой, я едва мог поверить в свою удачу. В ее присутствии и в охватившем меня от того счастье скромное окружение преобразовалось и стало прекрасным. Какая замечательная улица, например, эта Феттер Лайн, с ее необыкновенным очарованием и средневековым изяществом! Я вдыхал насыщенный капустой запах, и мне казалось, что я вдыхаю аромат нарциссов. Холборн превратился в Елисейские Поля, омнибус, в котором мы ехали, стал колесницей славы, а люди, зловредно толпившиеся на тротуаре, оказались детьми света.

Судя по обыденным стандартам, любовь глупа, а мысли и поступки влюбленных глупы невообразимо. Но в конечном счете эти стандарты неверны, потому что практичное сознание занимается только тривиальными и преходящими ценностями жизни, но за ними возвышается великая и вечная реальность любви мужчины и женщины. И в ночной песне соловья больше смысла, чем во всей мудрости Соломона (хотя у него тоже был немалый опыт в нежной страсти).

Служитель в стеклянной будке у входа в библиотеку осмотрел нас и пропустил с молчаливым благословением в вестибюль (где я отдал свою трость лысому полубогу и получил в обмен магический диск-талисман), и мы вошли в просторную ротонду читального зала.

Я часто думал, что если бы какой-то смертельный газ с большими консервирующими возможностями – например, что-нибудь вроде формальдегида – можно было бы впрыснуть в атмосферу данного помещения, стоило бы в неприкосновенности сохранить это собрание книг и книжных червей для просвещения последующих поколений как антропологическую добавку к главной коллекции музея. Потому что нигде в мире нет в одном месте большего собрания необычных и отклоняющихся от нормы человеческих существ. И вот какой любопытный вопрос мог бы возникнуть у большинства наблюдателей: откуда приходят эти необыкновенные существа и куда отправляются, когда часы объявляют время закрытия? Например, вот этот джентльмен с трагичным лицом и коллекций колец, которые, как на пружинах, поднимаются и опускаются, когда он идет. Или пожилой джентльмен в сутане и котелке, который, неожиданно повернувшись, дергает вас за нервы, оказавшись женщиной средних лет. Куда они уходят? Потому что больше их нигде и никто не видит. Исчезают после времени закрытия в глубинах музея и прячутся до утра в саркофагах мумий? Или пробираются за книжные стеллажи и проводят ночь в близкой им по духу атмосфере кожи и старой бумаги? Кто может сказать? Знаю только, что, когда Руфь Беллингем вошла в читальный зал, она по сравнению с ними казалась существом другого порядка, как голова Антиноя, которая раньше стояла (с тех пор ее куда-то переместили) в ряду бюстов римских императоров. Эта голова казалась портретом бога в портретной галерее знаменитых бабуинов.

– Что нам нужно делать? – спросил я, когда мы нашли свободные места. – Хотите поискать в каталоге?

– Нет, у меня бланки заказов в сумке. Книги ждут в отделе "заказанных книг".

Я положил свою шляпу на обитую кожей полку, туда же положил перчатки девушки (каким прелестно интимным и дружеским казалось это действие!), изменил номера заказов, затем мы прошли к стойке заказанных книг и забрали книги, составлявшие нашу сегодняшнюю работу.

То был блаженный день. Я провел два с половиной часа чистого счастья за блестящим, обитым кожей столом, проворно водя пером по страницам блокнота. Это ввело меня в новый мир – мир, где любовь и наука, сладкая близость и древняя археология создают самое необычное, самое капризное и великолепное изделие, которое только может вообразить себе человек. До сих пор эти малоизвестные истории находились за пределами моего внимания. Конечно, я слышал об удивительном еретике Аменхотепе Четвертом, но даже он был лишь именем; хетты – просто загадочная раса с разрушенными городами; а сохранившиеся глиняные таблички способны переварить лишь доисторические страусы.

Теперь все это изменилось. Когда мы сидели рядом и Руфь шептала мне на ухо (разговоры в читальном зале строго запрещены) отрывки из поразительных документов из истории Египта, Вавилона, арамейцев, хеттов, Хамата, Мегиддо, я с благодарностью проглатывал их, записывал и просил еще. Я только один раз не сдержался. Когда пожилой священник аскетической кислой внешности бросил на нас неодобрительный взгляд, явно приняв нас за распутников, я представил себе, как воспринимает этот священник наш разговор шепотом, сравнил это с действительностью и рассмеялся. Но моя прекрасная надсмотрщица только остановилась, заложив пальцем абзац, укоризненно улыбнулась мне и продолжила диктовать. Работа поглотила ее.

Я был горд, когда моя спутница в ответ на мое вопросительное "Да?" сказала: "Это все" – и закрыла книгу. Мы за два с половиной часа изложили суть шести объемистых томов.

– Вы сделали больше, чем обещали, – констатировала она. – Мне потребовались бы два дня напряженной работы, чтобы сделать выписки, которые вы сегодня записали. Не знаю, как вас отблагодарить.

– Не надо благодарить. Я наслаждался работой и совершенствовал свои умения стенографирования. Что будет дальше? Нам ведь понадобятся на завтра новые книги?

– Да. Я составила список, так что, если вы пройдете со мной в каталог, я отыщу нужные номера и попрошу вас заполнить требования.

Выбор следующей порции авторитетов занял у нас еще четверть часа, затем, вернув тома, использованные нами, мы вышли из читального зала.

– Куда пойдем? – спросила Руфь, когда мы миновали ворота, в которых стоял массивный полицейский, как ангел-хранитель врат рая (слава богу, у него не было пламенного меча, запрещающего вход).

– Мы идем, – ответил я, – на Мьюзеум-стрит, там есть молочная, где можно выпить чашку отличного чая.

Казалось, девушка хотела отказаться, но все же послушно пошла со мной, и вскоре мы сидели рядом за маленьким столом с мраморной столешницей, за чашкой чая говоря о проделанной сегодня работе и обсуждая ее различные интересные моменты.

– Вы давно занимаетесь такой работой? – спросил я, когда мисс Беллингем протянула мне вторую чашку чая.

– Профессионально, – ответила она, – только два года, с тех пор как мы лишились своего дома. Но до этого я часто приходила в музей с дядей Джоном, тем самым, что так загадочно исчез, и помогала ему в поиске ссылок. Мы с ним были хорошими друзьями.

– Думаю, он был очень образованным человеком, – предположил я.

– Да, в некотором смысле, как первоклассный коллекционер, он действительно был очень образован. Он знал содержимое всех музеев в мире, связанное с египетскими древностями, и изучал их образец за образом. Соответственно, поскольку египтология в основном музейная наука, он был образованным египтологом. Но по-настоящему он интересовался не событиями, а вещами. Конечно, он много знал, очень много о египетской истории, но все же прежде всего оставался коллекционером.

– А что будет с его коллекцией, если он действительно умер?

– Согласно завещанию, большая часть перейдет в Британский музей, а остальное достанется его адвокату мистеру Джеллико.

– Мистеру Джеллико! А что мистер Джеллико будет делать с египетскими древностями?

– О, он тоже египтолог и большой энтузиаст. У него целая коллекция скарабеев и других небольших предметов, какие можно держать в частном доме. Я всегда полагала, что именно его интерес ко всему египетскому сблизил их, хотя считаю, что он прекрасный юрист и очень скрытный и осторожный человек.

– Правда? На основании завещания вашего дяди я бы так не подумал.