Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я не знал, куда деваться. Я умел читать лекции, но во мне не было легкости, бесшабашности. Я с жаром декламировал студентам и преподавателям «Капитал» Маркса, горячо говорил о свободе слова, но в глубине моей души почти не было свободы. Вокруг меня танцевали люди, подбадривали меня, но я стоял как вкопанный. Несколько минут назад я был центром внимания этой толпы, а теперь надеялся, что меня никто не узнает. Надеялся, что не увижу студентов и преподавателей из моего университета. Раньше я готов был умереть, а теперь меня беспокоил позор. Вот чокнутый! Я понял, что моя болезнь еще глубже, чем я думал.

Я всегда был уверен в себе, всегда сдержан, не повышал голос, если не рассержен. Я никогда не выражал радость в общественных местах. Я не умел импровизировать; свойственный интеллектуалам вирус формализма поразил мое существо. Все по полочкам, а на полочках бардак. Толпа смотрела на меня, ожидая, когда же я пошевелюсь, а я все не мог преодолеть стеснения. И вдруг еще один сюрприз: из ниоткуда появился горький пьяница, который тыкал пальцем в небо, обхватил левой рукой мою правую и потащил танцевать.

Помимо того, что от него невыносимо воняло, он еще и не мог танцевать, и мне приходилось придерживать его, чтобы он не упал. Увидев, что я стою посреди веселья, как будто весь в гипсе, он остановился, посмотрел на меня, поцеловал в левую щеку и пробормотал:

– Очнись, дружище! Тебя спас главный инопланетянин. Это твой праздник!

Я был поражен в самое сердце. Я никогда не слышал, чтобы такая искренняя жизненная сила заключалась всего в нескольких словах. И я понял нечто важное. Я вспомнил притчу Христа о заблудшей овце. Читая и комментируя ее как социолог, я не мог понять, зачем было бросать девяносто девять овец, чтобы искать одну-единственную. Социалисты приносят миллионы людей в жертву идеалу, а Христос чуть с ума не сошел по одному человеку, а найдя его, радовался как маленький.

Я критиковал эту чрезмерную романтику, а теперь Продавец надежды демонстрировал точно такую же радость. Лишь после поцелуя пьяницы я понял, что Учитель устроил этот праздник для меня. Пьяница оказался трезвее меня. Я был в растерянности, не мог понять, почему я так важен для человека, с которым только что познакомился. Я потерялся и был найден, я «умер» и был спасен. Чего же мне еще надо? Разве это не повод отпраздновать? Я послал свой формализм куда подальше.

Я был «нормальным», и, как у многих «нормальных», мое безумие было скрытым, закамуфлированным. Я нуждался во встряске. Я расшевелился. Учитель показал, что сердцу не нужны поводы, чтобы биться. Главный смысл жить – в жизни, в неисповедимом существовании. В университете я забыл, что великие философы рассуждали о смысле жизни, политике удовольствия и искусстве красоты. Я считал эти философские рассуждения пустыми мантрами самопомощи. А это были предубеждения. Теперь я понял, что должен напитаться ими. Впервые в жизни я танцевал, не выпив ни капли виски. Чтобы продолжить дышать, мне понадобилась запятая. Редко я чувствовал себя так хорошо.

«Нормальные» так изголодались по радости, что, встретив странного человека, сорвавшего оковы с их чувств, расслабились и веселились, как дети. Танцевали люди в галстуках, танцевали женщины в длинных платьях и мини-юбках. К веселью присоединились дети и подростки.

А вот появилась и старушка, на которую упал Бартоломеу. Она танцевала со своей клюкой. Ее звали Журема, ей было за восемьдесят. Но при этом совсем не было похоже, что она хромает. Она была в лучшей форме, чем я, прекрасное здоровье, разве что легкие симптомы синдрома Альцгеймера. Мало кто так танцевал, как она. Продавец надежды был ею очарован. Они танцевали вдвоем, а я не верил своим глазам.

Вдруг она выскользнула из объятий Учителя. Подойдя к танцующему Бартоломеу, легко стукнула его по голове клюкой и сказала:

– Мерзавец.

Я не смог сдержать смех. Я тоже хотел ударить его, когда он влепил мне свой вонючий поцелуй.

Учитель повернулся к ней и воскликнул:

– Красавица!

А затем подхватил ее за талию и подбросил. Старушка получила дозу адреналина и почувствовала себя двадцатилетней.

Мне иногда казалось, что Продавец надежды лукавит. Но потом я думал: а разве эта старая женщина не восхитительна? Что есть красота? Пока я так размышлял, хитрюга алкоголик подошел к ней ближе и стал заискивать:

– Красавица! Волшебная! Прекраснейшая безумная! Очаровательная!

На него обрушился еще один удар.

– Бесстыжий мерзавец! Дешевый соблазнитель! Кобель! – кричала старуха, изображая гнев.

Бартоломеу опустил было хвост, но тут же понял, что она шутит. Старушка растаяла. Ее уже пятьдесят лет никто не называл красивой, не использовал в разговоре с ней прилагательных в превосходной степени. Она оживилась, взяла пьяницу за руки и принялась танцевать с ним. Я был впечатлен: мне была известна сила критики, а вот с силой похвалы я знаком не был. Быть может, те, кто знаком с ней, лучше исправляют ошибки, дольше и лучше живут? Я был в замешательстве. Никогда еще я не видел столько странных вещей за один день.

Пока мы шли, человек, за которым я следовал, учил нас, что малые дела могут быть сильнее больших речей. Слушая его лекции под открытым небом, я увидел, что его жесты и молчание эффективнее любых ораторских приемов. Мы интуитивно понимали, что он хранит большую тайну. Спросить мы не отваживались, потому что разъяснениями Учитель нас не удостаивал. Он был специалистом по превращению жизни в праздник, даже когда этот праздник начинался на краю крыши высотки.

Учитель не уставал повторять нам:

– Счастливы смеющиеся над своими глупостями, ибо их глупость есть расслабление.

Я ненавидел глупых людей, дающих поверхностные ответы, но на самом деле и сам был полон глупости. Мне нужно было учиться смеяться над самим собой. Мне нужно было учиться искусству «проветривать голову» – искусству, которое не жалуют в храме знаний.

Университет, в котором я работал, выпускал из своих стен людей, неспособных заглянуть внутрь себя, понять свою глупость, расслабиться, плакать, любить, пойти на риск, выйти из рутинных дел, а уж тем более начать мечтать. Я был самым грозным преподавателем, великим критиканом. Я впихивал в своих студентов критику, только критику, но никогда не учил их радоваться жизни. Конечно! Как дать то, чего сам не имеешь? Печальной и пустой была моя жизнь.

Я гордился своей этичностью и честностью, но теперь начал понимать, что был нечестен и антиэтичен с самим собой. К счастью, я начал учиться изгонять «демонов», которые словно загипсовали мое сознание, превратив меня в невыносимого типа.

Глава 8. Сложные случаи

После двадцати минут танца у подножия высотки Сан-Пабло Продавец надежды снова попросил тишины у оставшихся. Когда разгоряченные радостью люди успокоились, он, ко всеобщему изумлению, громко, как будто с вершины горы, продекламировал стихотворение:

– Многие танцуют на полу, но не на дороге самопознания. Они – боги, не признающие своих границ. Как им найти себя, если они не потерялись? Как им стать людьми, если они не приблизятся к себе? Кто вы? Да, скажите мне, кто вы?

Люди удивились. Они только что танцевали на импровизированной танцплощадке, а теперь устроитель вечеринки озадачил их вопросом, люди они или боги. Несколько хорошо одетых людей, в основном из числа не танцевавших и критически взиравших на действо, пришли в заметное изумление. Они целыми днями всматривались в котировки доллара, в биржевые сводки, методики управления бизнесом, автомобили, гостиницы, но мало кто из них хоть раз танцевал на вечерней городской улице в обнимку с полоумными старухами и горькими пьяницами.

Их жизнь была пуста, скучна, тревожна, залита транквилизаторами. Они не были людьми. Они были богами, которые с каждой минутой все больше и больше умирали, отрицая свои проблемы.

Взирая на притихшую толпу, Учитель продолжил:

– Без размышлений о жизни вы останетесь на поверхности. Вы не поймете, что жизнь – это солнечные лучи, что торжественно восстают на заре и печально гаснут на закате.

Раздались хлопки: но никто не понимал всего значения его рассуждений; и никто не заметил, что наступает вечер.

Через несколько мгновений он, к моему удивлению, по очереди подходил к каждому и спрашивал:

– Кто ты? О чем больше всего мечтаешь?

Многих вопрос приводил в замешательство, они не могли сказать ни кто они, ни о чем мечтают. Другие, чуть более открытые и искренние, говорили: «Я ни о чем не мечтаю», добавляя в качестве оправдания: «У меня дерьмовая жизнь». Третьи признавались: «У меня долгов по горло. О чем тут мечтать?» Четвертые рассказывали: «На работе сплошной стресс. Все тело болит, все кости ломит. Я забыл о себе самом, только работой и живу». Эти ответы впечатлили меня. Я понял, что люди, наблюдавшие за моим «самоубийством», были близки к моей беде. Зрители играли ту же драму, что и актеры.

Учитель не давал им волшебное лекарство от проблем, он хотел помочь им заглянуть внутрь себя и подумать. Увидев в их душах пустоту, он воскликнул:

– Если мы не будем мечтать, то окажемся во власти преследующих нас чудовищ – неважно, где они находятся – в нашем сознании или в обществе. Главная задача мечты – не успех, а освобождение от призрака конформизма.

Одна женщина ростом сто восемьдесят сантиметров и весившая сто тридцать килограммов была глубоко тронута этими словами. Она чувствовала себя запрограммированной быть несчастной и нелюбимой. Много лет она принимала антидепрессанты. Была пессимисткой и корила себя за все, считала себя хуже других женщин. Она робко подошла к Продавцу надежды и спросила тихо-тихо:

– Я – бездонный колодец грусти и одиночества. Кто полюбит такую уродину? Я никому не нравлюсь и боюсь, что никогда не найду большую любовь.

Она мечтала, чтобы ее целовали, обнимали, любили, ценили. Но при этом считала, что ее осмеют, отвергнут, станут обзывать. Ее самооценку убили в детстве. Как и мою.

Услышав ее слова, Бартоломеу прокричал, дыша перегаром:

– Роскошная! Прекрасная! Расчудесная! Ищешь своего принца – и вот он у твоих ног! Давай встречаться!

Он раскинул руки, зовя ее в свои объятия. Я был вынужден придержать его, чтобы он не упал. Женщина улыбнулась, но бесстыжий пьяница был последним кандидатом на ее сердце.

Учитель заглянул в ее глаза и сказал ласковым голосом:

– Конечно, ты можешь найти большую любовь. Но никогда не забывай, что даже с лучшим в мире партнером нельзя быть счастливым без романтических отношений с собственной жизнью.

Затем он добавил:

– Но для этого тебе нужно выйти из рабства.

– А я в рабстве? – удивилась женщина.

– Да, у стандартов красоты, – заявил Продавец надежды.

Их разговор услышали другие люди. Осмелев, они начали рассказывать, что мечтают преодолеть робость, одиночество, страхи. Кто-то мечтал завести друзей, сменить работу, потому что зарплаты едва хватало на то, чтобы свести концы с концами. Другие мечтали поступить в университет, но не имели на это денег.

Они надеялись на чудо, но Продавец надежды продавал идеи, его товаром была мудрость. Мудрость лучше золота и серебра, она чарует сильнее бриллиантов и драгоценных камней. Поэтому он не приветствовал успех ради успеха. Он был уверен, что не бывает легких путей, как нет океанов, где никогда не бывает шторма. Внимательно оглядев людей, он твердо сказал:

– Если ваши мечты – это желания, а не план жизни, то вы заберете свои конфликты в могилу. Мечты без плана – путь к фрустрации, к системному рабству.

Он не пояснил свою мысль, потому что хотел, чтобы люди танцевали на дороге идей. Я задумался. Мы живем в обществе потребления, в обществе желания, а не жизненных планов. Кто из нас планирует заводить друзей, быть терпимым, преодолевать страхи, искать большую любовь?

– Если наш бог – случай, а случайности – наши демоны, то мы – дети малые.