Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:

– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.

– Кто это – он? – смущенно уточнил я.

– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.

Я почувствовал краткое облегчение.

– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.

Он был тверд:

– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?

Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:

– Не веришь, что он главный инопланетянин.

Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:

– Заткнись, помойный рот!

Тогда он воскликнул:

– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.

И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.

Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать нам на ошибки, не наказывая. Его слова оказались эффективнее любого наказания:

– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!

Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.

Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.

Поняв, я немного успокоился. Но где же квартира, где же дом, где мы устроимся на ночлег? Вдруг Учитель показал рукой на стоявший перед нами мост и сказал:

– Вот наш дом.

У меня закружилась голова. Я начал думать о высотке Сан-Пабло. Под мостом лежало несколько старых изорванных матрасов. Простыни не было, а вместо одеял нас ждали старые и тоже рваные тряпки. Для питья стоял кувшин воды, стаканов не было. Нам придется пить из горла. Я никогда не видел настолько бедного человека. «И это он спас меня от самоубийства?» – подумал я.

Дело было так плохо, что возмутился даже Бартоломеу, который начинал мне нравиться. Он почесал голову, протер глаза руками, чтобы убедиться, что ему это не привиделось, и сказал:

– Начальник, мы что, и правда здесь будем жить?

Бартоломеу начал осознавать реальное положение дел. Начал понимать, что летающая тарелка отвезла его не туда. Он привык ночевать в местах получше: в сараях, в подсобках баров, даже в муниципальных приютах; но под мостом оказался впервые.

– Да, Бартоломеу, это мой дом! А нас ждет долгая-долгая ночь.

Как всегда, слова учителя имели особый смысл. Ночь будет долгой – не потому что мы будем ворочаться на неудобном матрасе, а потому что ночевать будет страшно.

На ужин был черствый хлеб и просроченные, но еще не заплесневелые пирожные. Я ненавижу фастфуд, но тут подумал, что лучше уж гамбургер, чем вот это. Пожевав немного сухого хлеба, я лег спать. Кто знает, может быть, на следующий день все это окажется просто дурным сном. Я лег на матрас, положил под голову кусок картона вместо подушки и закрыл глаза. Но сознание бурлило.

Пытаясь расслабиться, я уговаривал себя: «Успокойся. Не переживай. Ты же хотел исследовать маргинальные группы? Вот тебе отличный опыт для научной работы. Это как минимум интересный социологический опыт. Помни, что мечта без риска – это незаслуженное достижение».

Я не мог представить себе, куда попал, и только осознавал, что вышел из микрокосма учебной аудитории в космос общественной субкультуры, в мир, который мне был совсем незнаком. Я занимался социологией только в теории. Заснуть я не смог.

Тогда я попробовал другой метод: начал вспоминать события минувшего дня, переживать заново каждый полученный опыт. Я пытался думать о том, что произошло несколько часов назад. Опыт общения с этим странным человеком был столь необычен, что я все меньше думал о крыше здания и все больше о доме под мостом, все меньше о самоубийстве и все больше о нашем пути.

Тогда меня озарило: вот мой новый опыт. Я подумал, что каждому было бы полезно хотя бы на один день отправиться гулять без цели, чтобы найти утраченную связь со своим внутренним миром. Эта мысль успокоила меня. Тревожность отступила, и мне наконец удалось уменьшить мозговую активность.

Я расслабился и начал засыпать. Я понял, что мягкость кровати определяет уровень тревожности нашего сознания. Хорошо спит тот, кто до этого сам достиг спокойствия. Я начал философствовать прямо как Учитель. Я еще не знал, какой ужас ждет меня впереди. Этот матрас стал самым удобным матрасом в моей жизни.

Глава 11. Чокнутые

Я проснулся в четыре часа утра. Было холодно, и дул сильный ветер. Меня разбудили отчаянные крики едва дышавшего напуганного Бартоломеу:

– Мост падает! Нас раздавит!

Мое сердце бешено забилось от страха. Я вскочил, чтобы поскорей убраться от моста.

Учитель взял меня за руку и попросил успокоиться.

– Как успокоиться, когда нам грозит смертельная опасность? – воскликнул я, вглядываясь в старые трещины моста, которые в темноте показались мне совсем свежими.

А Учитель спокойно сказал:

– У Бартоломеу абстинентный синдром.

Хотя еще несколько часов назад я был готов покончить с жизнью, теперь во мне горело желание жить. Мой находившийся в пьяном бреду спутник привел меня к великому открытию: как бы тщательно самоубийцы ни планировали свою смерть, они хотят убить не себя, а свою боль. Я глубоко вдохнул и попытался расслабиться, но тревога не проходила, а сердце все еще бешено билось. Я посмотрел на Бартоломеу: он был в ужасе.

У него случилась белая горячка. Отсутствие алкоголя в крови привело его организм в болезненное состояние: ему не хватало воздуха, участился пульс, началась потливость. А хуже всего было то, что в его сознании, и без того замутненном, настал полный коллапс, у него начались галлюцинации и видения, которые он не мог отличить от реальности.

Когда страх перед неминуемым падением моста прошел, начались новые галлюцинации. Бартоломеу видел огромных пауков и крыс размером с автомобиль, которые ходили по потолку, готовые сожрать его. Пот тек с него ручьями, его руки дрожали. Температура тела повысилась, и его бил озноб. Учитель всегда говорил: можно убежать от внешних чудовищ, а от внутренних чудовищ не убежишь. Человеческое сознание очень легко создает себе привидения. Пусть мы живем в разгар цифровой эры, примитивные чувства никуда не делись.

Бартоломеу пытался сражаться с голодными чудищами. Он кричал, весь дрожа в агонии:

– Начальник, помоги! Спасите!

Пытаясь успокоить Бартоломеу, мы посадили его на деревянный ящик из-под помидоров. Но он то и дело вскакивал в новом припадке. В какой-то момент он побежал вдоль по улице. В нашей стране пять миллионов алкоголиков. А я никогда и не знал, как тяжела их жизнь. Казалось, что алкоголь приносит радость. Учитель опасался, как бы беднягу не сбила машина, и предложил отвести его в государственную больницу, что находилась в трех кварталах, чтобы он себя не покалечил. Так мы и сделали.

Так я начал делиться своей энергией с другими, не прося ничего взамен. Конечно, все наши поступки продиктованы ожиданием какой-то выгоды, но, как говорил Учитель, есть праведные интересы, выходящие за рамки финансовой корысти и общественного признания, – интересы, связанные с удовольствием от помощи другому человеку и заботе о нем. Этот вид обмена не предусмотрен ни капитализмом, ни социализмом. Академической культуре он тоже чужд.

Я начал понимать, что эгоисты живут в тюрьме своих страхов, а люди, помогающие другим превозмочь страдания, облегчают и свои собственные. Я еще не знал, что буду раскаиваться в своем решении, не знал, что меня ждет, но думал, что продажа надежды, несмотря на все сопутствующие риски, была отличным «бизнесом» на рынке эмоций. Огромный страх моего товарища на время затмил собой мои собственные нерешенные проблемы.

Я представил себе, каких усилий стоило Продавцу надежды мое спасение. Он не потребовал за него денег, признания и оваций, но получил гораздо больше – повышенную дозу удовольствия. Он был так рад, что принялся танцевать на виду у всех. Какой прекрасный «рынок»! А меня он попросил всего лишь сделать то же самое.

Помощь Бартоломеу была моим первым опытом бескорыстной помощи другому человеку. Для эгоцентричного интеллектуала это непростая задача. Госпитализация алкоголика далась нам с боем. Очень сложно было убедить дежурных медиков, что наш друг может умереть. Его громкие вопли не помогали. Наши больницы не были готовы работать с человеческой психикой. Врачи умели лечить тело, а душу человека или не знали, или игнорировали. Наконец, согласие на госпитализацию было получено, и Бартоломеу немного успокоился. Ему дали львиную дозу успокоительного и спящего отнесли в палату.

Вечером мы пришли его проведать. Бартоломеу стало заметно лучше. Галлюцинации прекратились. Его выписали, и он попросил нас рассказать, что произошло и откуда мы его знаем. Учитель передал эстафету мне. Я пытался объяснить необъяснимое, а Учитель тем временем отошел в сторонку, чтобы не слышать похвалы в свой адрес.

Я рассказал пьянице о Продавце надежды, о том, как встретил его, как он помог мне, позвал меня за собой, как мы встретили Бартоломеу у подножия высотного здания, рассказал о танце, о вопросе про мечту, о том, как он позвал Бартоломеу за собой, о ночевке под мостом, о ночном ужасе – все в деталях. Бартоломеу внимательно слушал, качая головой и хмыкая. Все казалось мне нереальным, я чувствовал себя дураком, который пытается объяснить то, чего не понимает сам. А пьяница был в хорошем настроении, как Учитель. Он попытался снизить мое напряжение и сказал:

– То есть ты даже имени его не знаешь. Хм! Браток, здесь без пол-литра не обойтись.

Я уже подумал было, что он покинет нас, но ошибался:

– Я, знаешь, всегда мечтал найти человека, который будет еще безумнее, чем я.

Итак, с тех пор начались мои скитания с этой чокнутой компанией. Социологический эксперимент продолжался. Единственное, чего я опасался, – встретить на улице знакомых. Пусть лучше другие преподаватели и мои студенты считают, что я умер или уехал в другую страну. Бартоломеу беспечно насвистывал. Учитель шел рядом с нами, не скрывая радости. Вдруг он начал петь красивую задорную песню, которую сочинил сам. Ее слова были его жизненным девизом, а со временем стали главным лейтмотивом нашей истории.

– Я кое-что потерял —
потерял страх потеряться.
Я знаю о своих изъянах.
Можете звать меня безумным,
смеяться над моими идеями —
что с того?
Главное – я хожу по дорогам
и надежды продаю прохожим.
Не нужен компас, не нужна карта,
ничего не нужно – все есть у меня!
Я просто путник,
что сам себя ищет.