Тогда Илья и научился натягивать это высокомерное выражение, эту презрительную улыбку. Не бить же девчонку, в самом деле! Тем более можно повредить пальцы… Отомстить удалось иначе: он добился, чтобы та жестокая дрянь влюбилась в него в десятом, когда на него уже стали засматриваться взрослые женщины на улицах. Та, что унижала маленького Илью, стала зависима от каждого его проникновенного взгляда до такой степени, что однажды попыталась перерезать себе вены.

Не удалось, выжила. Наверное, жива и сейчас, это его уже не интересовало. Ирония заключалась в том, что девчонку тоже спасла бабушка… Не его, конечно.

Было ли ему жаль ее? Ничуть. Илья не считал себя мстительным человеком и охотно прощал очень многое тем, кто не пытался уничтожить его своими словами или действиями. А Олеся… Да, точно! Именно так ее звали. Она пыталась. А Стариков твердо верил, что зло нужно наказывать. Для него та девчонка с десяти лет стала олицетворением зла. Потому и тешила мысль о том, что до конца дней Олеся будет выгибаться от боли, заслышав его имя…

Оставалось добиться того, чтоб оно долго оставалось у всех на слуху.

Его взгляд скользил по лицам собравшихся за столом, преувеличенно весело болтающих, застенчиво жующих пиццу… По стенам, согретым солнечными полосками: светло-оливкового оттенка обои с мелкими цветочками наполняли большую комнату ощущением жизни. Заметил он и милые подушечки на диванчике для двоих, забавные глиняные фигурки… За всем этим убранством явно стояла женщина, но ее не было в доме, даже снимков он не обнаружил. А спросить, что с ней стало, Илья не решался, хоть и знал, что выглядит нагловатым.

«Наверное, он все фотографии спрятал в своей спальне, чтобы мы не глазели на нее», – подумал Илья с уважением и невольно задержал взгляд на длинном некрасивом лице хозяина дома.

Виделось в нем что-то от артиста, сыгравшего папу Карло в старом советском фильме, и от этого сходства постоянно тянуло улыбаться. Илья не отказывал себе в этом, хотя и допускал, что раздражает кого-то. Только голос Прохора Михайловича не был таким сипатым, как у того актера, в нем звучала мягкая басовитость, не очень сочетающаяся с худой вытянутой фигурой.

Русаков был не выше, а, скорее, длиннее их всех, но у Ильи не возникало никаких комплексов по этому поводу, он считал свои сто восемьдесят сантиметров отличным ростом. Как, впрочем, и все в себе… И не без основания! Иначе «бабушкиному внучку» было не выжить…

– Прохор Михайлович, я видел напротив остановки храм. Не скажете, какого он века?

Очнувшись, Илья уставился на двоюродного брата – мать Влада была одной из тех тетушек, в доме которой он маленьким находил приют: «Эй, когда это ты стал набожным?!»

А вот Русаков ничуть не удивился:

– Наша гордость. Построен в начале восемнадцатого века.

– Намоленный, – благоговейно произнесла круглолицая девчонка с кукольными и почти белыми глазами и мазком краски на шее, который Илья сперва принял за след жгучего поцелуя. Но сидевший рядом с ней парень со сломанным носом по-свойски послюнил салфетку и стер пятно.

«Они явно спят вместе», – решил Илья, наблюдая за ними, и отчего-то ему стало жаль не Ватрушку, как он прозвал про себя девушку, а некрасивого парня. И подумал, что охотно подружился бы с этой наглой мордой, как звала тетя своего кота… Она здорово злилась, что кот укладывался спать вместе с племянником, когда тот жил в ее доме. Тогда Илья усвоил: ревность вовсе не подогревает любовь, а убивает ее начисто. Тетя ненавидела маленького сына покойной сестры и даже не пыталась это скрыть…

Перехватив его взгляд, кривоносый хмыкнул:

– Лиза у нас художница. Суриковское.

Это объясняло не только неряшливость, но и ее экзальтированность.

Но Илья привычно улыбнулся и кивнул:

– Если что, я – Илья Стариков. Гнесинка. Фортепианное отделение.

– А меня зови просто Вуди. Первый медицинский, фармфак.

– Вуди? В точку. Кто придумал?

Хмыкнув, Вуди кивнул на свою подругу, и Илья удивленно подумал, что, может, Лиза не так и глупа, как кажется. Хватило же у нее ума оценить харизму Вуди Харрельсона!

Катя резко пихнула его под столом. Илья перевел это как «не перебивай хозяина!» и послушно умолк. Выполнять ее требования почему-то было в радость. Иногда Илья просто наслаждался тем, как эта рыжая девчонка командует им, словно ей и в голову не приходит то, что думает каждый, увидев их пару: «Как же она не понимает, какой замухрышкой выглядит рядом с ним?!» Кате попросту не было до этого дела, и это восхищало Илью.

Ее неоскорбительная строгость была ему внове: в детстве тетушки-бабушки (кроме той – владелицы кота с наглой мордой) пытались баловать Илью, чтобы скрасить сиротство. И только внутренний стержень, который маленький музыкант упорно выращивал в себе сам, не позволил ему оскотиниться. Он на самом деле был тем хорошим парнем, каким казался.

– Вы же историк, Влад? – неспешно произнес Прохор Михайлович. – Вам непременно нужно зайти в этот храм. Побеседовать с настоятелем.

– Думаете, это уместно? – подала голос сидевшая между ними Полина, на которую (Илья почти сразу это заметил) Вуди то и дело бросал быстрые тревожные взгляды, так не вязавшиеся с его нахальной ухмылкой.

«А вот этого нам тут не надо», – Илья отодвинул стул, чтобы резкий звук заставил Вуди очнуться. Наблюдать, как тот пытается склеить девушку его брата, он не собирался. С Владом они были дружны чуть ли не с рождения, хотя легко не виделись месяцами и не скучали. Но оба знали, что кузен, как предпочитал выражаться Влад, первым придет на помощь, если одного из них прижмет. И этого обоим было достаточно.

Хозяин уже переключился на Полину:

– А почему нет? Эта церковь – их гордость, они будут рады рассказать ее историю. А вам, глядишь, пригодится.

– А ко мне обращайтесь на «ты», ладно? – вмешалась Катя. – А то мне кажется, что за моей спиной кто-то прячется… Это ко всем относится.

Илья подхватил:

– Я думаю, мы все между собой можем общаться на «ты». А Прохор Михайлович сам решит, как ему удобнее…

Иногда он брал на себя труд исправлять ее ляпы, ведь безапелляционность была у Кати в крови. И хотя Илья ни разу не встречался с ее отцом, тот представлялся ему этаким Скалозубом: «Хрипун, удавленник, фагот…»

Он не скрывал, что недолюбливал военных, хотя не знал ни одного близко. Объяснялось это тем, что Стариков панически боялся попасть в армию, ведь это поставило бы крест на всем, что Илья любил и к чему так упорно стремился, занимаясь часами. Знакомство его с Катиными родителями до сих пор не состоялось, но он только делал вид, будто это задевает его. На самом деле Илья сразу решил лишний раз не попадаться полковнику на глаза: не дай бог, не придется ко двору, и Скалозуб отдаст приказ, чтоб его забрили… Никакая Гнесинка не спасет!

Только на этот раз Катя не угомонилась… Знакомо склонив голову вбок и потеребив подбородок пальцем, она поинтересовалась с вызовом в голосе, от которого Илье уже стало не по себе:

– Прохор Михайлович, вам хотелось собрать у себя круг высоколобых интеллектуалов? Элиту студенчества? Типа героев «Тайной истории» Донны Тартт? – Она хмыкнула, подчеркнув, что примеры приведены с иронией. Потом выразительно развела руками. – Только это не про нас… Древнегреческий никто из нас не изучает. Кстати, персонажей Тартт я тоже не назвала бы философами, на весь гигантский роман ни одной поразившей меня мысли.

Терпеливо дослушав ее, Русаков вздохнул:

– Ничего не могу сказать по этому поводу. Упомянутый вами автор мне незнаком. Уж не знаю, к сожалению или к счастью.

– К счастью! – фыркнул Илья. – Такая тягомотина эта Тартт… Я не осилил и четверти. Не стал себя мучить. Ради чего?

Влад посмотрел на него с выражением аристократа, случайно услышавшего болтовню простолюдинов:

– Может, ради того, чтобы пропитаться атмосферой величайшего романа нашего времени?

– Кто сказал, что он величайший?

– Да все умные люди так считают…

– Как по мне, так это словоблудие, за которым нет ровным счетом ничего!

– То есть Пулитцеровскую премию ей дали за красивые глаза? А то, что она по десять лет пишет один роман, ни о чем тебе не говорит?

– Да хоть по двадцать! Тартт плетет изящную паутину, внутри которой пустота.

– Мой дорогой кузен, Бог одарил тебя красотой и талантом… Но не пытайся казаться интеллектуалом! Еще скажи, что «Игра в бисер» – интеллектуальная демагогия.

– Разве нет? Прописные истины Гессе подсовывает читателю под видом мудрых сентенций. Я даже специально запомнил одну: «Абстракции восхитительны, но дышать воздухом и есть хлеб тоже, по-моему, надо». Охренеть какое открытие!

– Стоп!

От резкого звука – Вуди ударил ножом по тарелке – все вздрогнули и умолкли, уставившись на него. Его рот кривился усмешкой, в которой таился то ли вызов, то ли смущение:

– Хорош, а? Чуваки, если вам приспичило членами помериться…

– Вуди! – взвизгнула Лиза и шлепнула его по руке.

– …выйдите в сад, не грузите нас.

Катя яростно вытерла салфеткой рот и, скомкав, бросила ее в пустую коробку из-под пиццы:

– Разве не для подобных дискуссий нас тут собрали? Чтобы наблюдать и наслаждаться?

Перехватив стрелу, пущенную в хозяина, Влад поспешно перевел разговор:

– Прохор Михайлович, а вы ведь тоже, по сути, историк?

– Ну что вы, Влад, – проурчал то. – Хоть я и закончил истфак, но когда это было!

– Вы же говорили, что работали в архиве…

– Следственного комитета. Это несколько другое направление.

– Обалдеть! – вырвалось у Кати.

Разом забыв о нарастающей неприязни к этому человеку, в котором ей померещился тайный кукловод, она вся подалась вперед, как гончая, почуявшая зайца:

– Нет, правда?! А почему я не знала?

Ее кулачок взметнулся с угрозой Илье, который только пожал плечами.

– И у вас там хранились самые настоящие уголовные дела? А Чикатило? Тоже? Вы читали?

Его тонкие губы растянулись в усмешке:

– Любите детективы?

– Обожаю! А кто их не любит? – Вытянув палец, Катя указала на каждого за столом. – Вот кто из вас не любит детективы?

Илья даже не сомневался, что отзовется Лиза, и она не подвела, вытянула тонкую шейку, пискнула:

– Я! Мне вообще не по душе жестокость.

Небрежно отмахнувшись, Катя возразила:

– Да я не об этом. А логические загадки? Разве не интересно их решать?

– Интересно, – согласилась Полина. – Я вот люблю детективы.

Скрыв удивление, Илья подумал, что внутри этой слишком сдержанной, на его вкус, девушки, должно быть, скрывается еще тот огонек! И почему-то захотелось порадовать ее…

– Прохор Михайлович, – обратился он через длинный стол, – а вы не расскажете нам о каком-нибудь деле? А мы попробуем разгадать, кто убийца…

Катя подхватила:

– Ни у кого нет других планов на вечер?

Все промолчали, коротко переглянувшись. А хозяин дома побарабанил сухими длинными пальцами по столу и неожиданно произнес:

– Не только расскажу. Я могу показать вам.

* * *

Затаив дыхание, вытянув шеи, они следили, как Русаков развязывает узелок на дешевой картонной папке, достает пачку листов, укладывает, подравнивает. Затем не спеша обводит взглядом все лица:

– Вы же понимаете, что это копии? И что я не имел права их делать, а тем более выносить из стен Комитета?

– Мы молчок! – заверила Катя.

– У меня прямо мурашки, – прошептала Лиза, схватив Вуди за руку.

Влад метнул в нее взгляд: «Да умолкни ты!» Вслух он никогда не произносил подобного, особенно если обращался к женщине. Его мать была лучшей из них, и Влад, прежде чем сказать что-то или сделать, всегда оценивал – каково маме было бы услышать подобное? Поэтому его манеры отличались мягкостью, некоторым казавшейся вкрадчивостью, за которой таится что-то опасное…

– Ты такой обходительный – аж приторный! Так и кажется, что ты серийный убийца, – сказала ему однокашница, с которой Влад наконец познал прелести плотской любви. Оказалось, ей хотелось, чтоб он действовал погрубее…