Она помнила мечущуюся в бреду бабушку Петра, с которой он не мог даже попрощаться, и как она сидела подле неё, всё это время держа за руку. Тот жуткий первый день… какая-то богомолица, пришедшая с больной, пыталась вырваться за ворота. Как она страшно кричала, проклиная солдата, силой втолкнувшим её обратно на территорию монастыря, после чего тяжёлые двери из морёного дуба закрылись уже с той стороны.

Филиппа кусала губы, понимая, что и её заперли здесь, где царили теперь только страдание и смерть. Чуть позже, в тот же день, двери открылись, впустив лекарей, и один из них передал ей письмо. В нём не было ничего, кроме одной фразы, написанной по-французски: «Прости меня, душа моя, но я не могу поступить иначе».

Она понимала, что прощать-то нечего, что на нём лежит ответственность гораздо большая, чем она может пока себе вообразить. Они ровесники, но у Филиппы часто мелькало ощущение, что он старше её лет на десять, не меньше. А ещё она понимала, насколько тяжело далось ему это решение, ведь здесь была заперта не только она. Подумаешь, ему можно даже приданное не возвращать, если с ней что-то случится, в мире как минимум пара десятков принцесс ежегодно умирает от оспы. Но здесь в монастыре ещё и его бабушка находилась.

В тот момент, когда доктор Лерхе сказал ей, что она не умрёт, и так осуждающе посмотрел, словно она была виновата в том, что не умрёт, Филиппа почувствовала такое облегчение, какого не передать словами.

А вот теперь она сидела в нелепом платье и едва не рыдала, потому что сегодня точно опозорится, и, мало того, опозорит своего жениха.

– Ваше высочество, государь, Пётр Алексеевич, велел передать вам это, – в комнату вошёл рыжий Дмитрий, помощник Петра, неся на вытянутых руках ворох какой-то светлой ткани. Очень осторожно положив весь этот ворох на кровать, он сразу же выскочил из комнаты.

Герцогиня де Виллар уже давно ушла, у неё было очень много дел, и Филиппа сидела за туалетным столиком, глядя на платье так, словно это была змея.

– Ох, какая прелесть, – Марго, её горничная, развернула платье и встряхнула его, тут же ойкнув, потому что на пол упали бриллиантовая диадема и запечатанный конверт.

Марго перенесла вместе с ней все тяготы и путешествия, и монастыря, и даже того аналога вариоляции, которая спасла им обоим жизнь. Заметив на руке своей госпожи болячку, не могла не попробовать избавить её от этой дряни, заразившись при этом сама.

Теперь же она подняла конверт и протянула своей принцессе.

Филиппа трясущимися руками развернула письмо и прочитала: «Мне почему-то показалось, что они вам подойдут». У него была просто отвратительная привычка не подписывать такие вот короткие письма, но Филиппа уже достаточно хорошо изучила его почерк, чтобы понять, от кого это письмо.

– Раз его величество хочет, чтобы я его надела, значит, я его надену, – и Филиппа решительно дёрнула шнуровку на корсаже платья, надетого на ней сейчас.

Он ждал её в начале большой лестницы, по которой предстояло спуститься, чтобы попасть в бальную залу. На императоре был надет, вопреки моде, военный мундир, удивительно хорошо подчёркивающий широкие плечи и узкую талию. Хотя Филиппа не могла поручиться, что эта форма не была так сшиты специально, чтобы подчеркнуть все мужские достоинства молодого императора. Высокий жёсткий воротник заставлял его держать голову прямо со вздёрнутым подбородком. Когда она спустилась достаточно, чтобы видеть его лицо, то прочитала во взгляде, устремлённом на нее, восхищение, и это её немного приободрило. Спустившись, Филиппа присела в глубоком реверансе.

– Ваше императорское величество.

– Ваше высочество, – он чему-то улыбнулся и странным образом щёлкнул сапогами, а затем склонил голову в поклоне, приветствуя её.

Только после этого протянул ей руку, и она коснулась его предплечья кончиками пальцев, как того требовал этикет. Он был настолько выше, что его подбородок как раз мог коснуться её макушки. Но вместе они тем не менее смотрелись удивительно органично.

Тяжёлые двери распахнулись перед ними.

– Его императорское величество Божиею поспешествующею милостию, Пётр Второй Алексеевич, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель.

– Её королевское высочество де Бурбон де Блуа, Божиею милостию Елизавета Александровна.

И они вошли в огромный зал, заполненный, как показалось Филиппе сотнями людей, устремивших на неё любопытные взгляды.

Глава 5

– Ушакова сюда, быстро! – прошипел я, врываясь в кабинет, а за мной, причитая, бежал Бидлоо, которому я всё ещё не давался в руки, после возвращения со своей феерической охоты. Упав в кресло, я повернулся к лекарю. Бидлоо не отставал от меня с той самой секунды, когда примчался срочно вызванный переполошившимся Митькой. – Николай Ламбертович, что тебе от меня надобно? – рыкнул я, потому что в своём настроении, ниже плинтуса, мог только кричать и срываться на близких людях. Недаром же сразу по возвращении во дворец Христом Богом просил всех держаться от меня подальше.

– Мне осмотреть тебя необходимо, государь, – ого, а Бидлоо на провокации не ведётся и шипеть научился не хуже меня. – У меня нет пациента, жизнь и здоровье которого ценнее твоей, государь, но у меня нет больше и такого ужасного пациента. Позволь осмотреть тебя и перевязать раны, и я уйду, коль ты не желаешь меня видеть.

С минуту мы прободались взглядами, а затем я протянул руку к пуговицам своего сюртука и начал раздеваться. Оставшись обнажённым по пояс, вышел из-за стола и встал так, чтобы лекарю было удобнее меня осматривать. Бидлоо внимательно оглядел меня, обходя по кругу, затем принялся очень аккуратно дотрагиваться до тела.

Когда он дошёл в своих исследованиях до рёбер с правой стороны, то я резко выдохнул сквозь стиснутые зубы, но этот садист только покивал и начал смотреть дальше. На запястьях он остановился и попросил меня сесть, чтобы он мог их перевязать. Сделав перевязку, Бидлоо заявил, что у меня ушиблены рёбра, но перелома нет. Хотя тугую повязку он всё-таки наложил бы, просто на всякий случай.

Ссадину на лице просто осмотрел, покачал головой и заявил, что ничего страшного нет и теперь он спокоен. Но ушёл только тогда, когда замотал мне торс, как той мумии. Хотя дышать и вправду стало легче, не так больно.

И почему почти все значимые и не слишком приятные для меня вещи происходят на зимней охоте? Меня волки прокляли, что ли? И самые серьёзные травмы я получал тоже на охоте. Запретить её надо от греха подальше. А ведь день вроде бы довольно неплохо начался, кто бы знал, что он может так паршиво закончиться.

***

Когда я вышел на крыльцо, натягивая на ходу тёплые перчатки, то ко мне сразу же подвели каурого жеребца по имени Самсон. Я выезжал на нём время от времени, но сейчас его точно не должно было здесь быть.

– Где Цезарь? – конюший замялся, а затем осторожно ответил.

– Колючку вчерась поймал в подкову. Поутру седлать пришёл, а он на ногу припадает, сердешный. Подкову сняли, копыто вычистили, но забил он колючку глубоко себе, занозищу сделал, счас, стало быть, не хромый, но пожалеть животинку надо бы. Коль просто выезд был, по городу проехать с ветерком, то ладно бы, а ведь охота. Скакать долго надобно, как бы всерьёз не захромал Цезарь-то наш.

Вот нет чтобы послушать тревожный звоночек, зазвеневший в голове, и отменить охоту. Но мы все крепки задним умом. К тому же я ещё не до конца отошёл от вчерашнего бала, закончившегося далеко за полночь, поэтому соображал немного туговато. А когда к крыльцу подъехала на своей белоснежной кобылке Филиппа, такая хорошенькая, улыбающаяся, с раскрасневшимися на лёгком морозе щеками, то я плюнул на предчувствия и вскочил в седло.

– Доброе утро, – я кивнул ей, и она улыбнулась ещё шире.

– Доброе утро, ваше величество.

– По-моему, мы ещё в Польше перешли к менее формальному общению…

– Это было в Польше, ваше величество, – перебила меня Филиппа. – Тогда нас окружала опасность и можно было позволить себе многое, но сейчас мы в самом центре внимания, поэтому не стоит ускорять события.

– М-да, так изящно меня на место ещё не ставили. Как вы думаете, вам понравится такая охота? Во Франции вы вряд ли сталкивались с чем-то подобным.

– Я никогда не узнаю, пока не попробую, – Филиппа улыбнулась, и на щеке заиграла ямочка. Я же поднял руку.

– Ну, тогда вперёд. Тронули! – последний возглас прозвучал на русском и быстро продублировался доезжачими. Ворота распахнулись, и кавалькада царской охоты тронулась из дворца.

Дальше всё шло как обычно, но ровно до того момента, пока наперерез охоте не выскочил ещё один волк. До этого момента я искренне наслаждался охотой, а Филиппа даже самостоятельно загнала лису. Но потом, как говорил классик: «Всё смешалось, люди, кони…»

Идущая по следу свора растерялась на долю секунды, а затем рванула за зверем, который находился в зоне её видимости. Разгорячённые погоней охотники свернули на полном ходу за сворой и очень быстро скрылись из вида, а вот мне, Филиппе и нескольким гвардейцам охраны, во главе с Михайловым, пришлось останавливаться, чтобы развернуться, потому что мы-то как раз летели по полю первыми, едва ли не вместе со сворой.

Я даже не понял сразу, что произошло. Михайлов вдруг заорал:

– Засада! Государя и государыню в кольцо! – и нас с Филиппой окружили гвардейцы, но тут со всех сторон из кустов раздались выстрелы.

Всё происходило очень быстро. Вдалеке зазвучали крики, и, судя по топоту, сюда возвращалось много народу, поэтому нападавшие не могли ждать. Они выверили эту засаду до мелочей, даже волка поймали и выпустили в нужный момент. На всё про всё у них было меньше двух минут, и за эти минуты Михайлов умудрился так нас прикрыть, что мы остались живы только благодаря ему.

Вот только я понял, что происходит ровно в тот момент, когда вокруг меня начали падать с лошадей гвардейцы. Упал Михайлов и закричала Филиппа, под которой пристрелили лошадь. Я успел выхватить ружьё и выстрелить, и даже в кого-то попал, когда Самсон тонко заржал и начал падать.

Если бы я был на Цезаре, то смог бы уйти, мы отрабатывали такой уход с Михайловым, когда гвардейцы не брали меня в кольцо, а выстраивали стену. Ну а, чтобы догнать Цезаря… Но его не было сегодня со мной, вот в чём дело. Чтобы перезарядить оружие, времени у нападавших уже не было, они выскочили из кустов и последнее, что я помню, это удар прикладом, после чего отключился.

Сознание возвращалось медленно. Сначала пришли звуки. Два мужских голоса, спорящих на повышенных тонах. Говорили они по-английски.

– Зачем ты притащил их сюда? – зло проговорил один.

– Да там уже кусты трещали, и этот злобный кобель Гром ломился к нам. Я не хочу даже представлять, чтобы со мной сделали, найдя у тела убитого царя. Я бы очень долго завидовал мёртвым, потому что умереть мне не давали бы очень долго! Я не боюсь сдохнуть, но не хочу мучиться перед этим! – ай, молодец Петька. Понимая, что не успевает сам, спустил своё чудище лохматое. И тут до меня дошло: Михайлов! Гвардейцы охраны. И что эти твари сделали с Филиппой?!

– Да, но притащить их сюда? Ты в своём уме? – снова прошипел первый голос.

– А куда ещё? И вообще, раз тебе надо, ты их и убивай. Только деньги отдай тому русскому, который всё устроил. Лично я ухожу как можно дальше. Хватит с меня приключений в этой варварской стране.