У меня сжимается сердце, но я не могу не хмыкнуть. Я бы многое отдала, чтобы Отто допустили на это заседание Совета, а не отправили на какое-то, очевидно, важное испытание Гренцвахе. Теперь мне остается только представлять выражение лица Отто, если бы он услышал, как его называют «загадочным».

Лизель пренебрежительно взмахивает рукой:

– Он не важен для истории. Сначала он мне не понравился… – Она на мгновение задумывается, затем решительно качает головой: – Нет, все же без него история получится лучше…

– Он был частью вашего путешествия, – вмешивается Рохус. – Нам нужно услышать также и о его вкладе в это дело.

Лизель надувает губки:

– Но он же ничего не сделал. Разве что вырезал мне собачку. – Она снова задумывается. – Хорошо. Думаю, этот его вклад неплох.

Это была собака? Я помню, Отто говорил, что собирался смастерить лошадь.

– Ты не можешь исключать его из повествования только потому, что тебя он не устраивает, – настаивает Рохус. – Мы должны услышать все, что произошло. Всю правду.

Я бросаю на Рохуса недоверчивый взгляд. Почему его так интересует роль Отто в этой истории? Им необходимо разобраться в деталях, как и утверждает Рохус, – или же они надеются выведать что-то, что смогут использовать, чтобы очернить Отто, вопреки тому, что он является избранным для меня воином?

– По правде говоря, – Лизель растягивает второе слово, – возвращаясь к необжитым краям, через которые мы шли! – Она резко отстраняется от стола и начинает расхаживать перед высокими окнами, из которых видны уходящие вдаль верхушки деревьев заповедного Источника. – Через непроходимые леса и бурлящие реки… мы плыли на крошечной лодочке, она была вот такой маленькой. А вода леденющей! Теперь уже была зима во всей своей беспощадной красе… Фрици мыла мне волосы, и те застыли…

– Я не… – Я замолкаю. Вспоминаю то время.

Хорошо. Возможно, я действительно мыла Лизель волосы. Но мы были страшно грязные, когда чудом спаслись после взрыва в базилике, где в заключении находилась сотня невинных людей, которых мой брат намеревался сжечь в Трире. Смыть пепел и грязь с волос, пусть и морозной речной водой, было необходимо.

Не могу поверить, что именно об этой подробности вспоминает Лизель. Не о том, как наши жизни висели на волоске. Не о том, как ночами мы сидели вокруг тлеющего костра, тревожась, что треснувшая в темноте ветка предвещает приближение Дитера, который следует за нами.

Нет. Худшим, что нам пришлось пережить, были замерзшие волосы.

– Дитя, – Филомена потирает переносицу. – Мы согласились дать тебе возможность составить официальный отчет, но нам и правда нужны только подробности о том, где вы были, с чем столкнулись и как выжили. Твое же представление очень…

– СТАРУХА! – взвизгивает Лизель. – Не Старица, конечно, не Абноба. А пожилая женщина. В маленьком домике под Баден-Баденом. Мы зашли к ней, а она посадила нас в яму из колючек и костей.

Я хмурюсь:

– Лизель, старуха нас не ловила.

– И Фрици! – Она резко поворачивается ко мне. – Фрици использовала силу своей магической связи с Источником и освободила нас от шипов! Растения подчиняются ее приказам, она может управлять зеленью!

– Я не…

– И это было еще не самое худшее, с чем мы столкнулись! – Лизель запрыгивает на стул, ее светлые косички раскачиваются за плечами, голубые глаза блестят, а лицо краснеет. – Мы отправились в Баден-Баден. Я, Фрици и ее угрюмый воин…

– Угрюмый, – эхом повторяет Корнелия и, хихикая, прячет лицо в ладони.

– Столкнулись с ужасом, ранее неведомым ведьмам: самым отвратительным из христианских праздников, извращенным праздником…

Я усмехаюсь:

– Лизель, ты имеешь в виду Рождество? Баден-Баденский Кристкиндэмаркт?

– Ничто иное! – Она покачивается на стуле, соглашаясь, и на ее лице появляется гримаса ужаса. – Они украли наши традиции празднования Йоля и сделали их такими… такими… католическими.

– Hexenjägers^[1], – ворчит Филомена. – Как вам удалось ускользнуть от них?

– ЗАМОК! – Лизель указывает в пустоту. – Замок, стоящий высоко на холме, мрачный и загадочный… или нет, это был Отто. – Она хмурится и опускает голову, проверяя свои записи. – Нет. Он не важен. Фрици. Дитер поднялся на холм верхом на коне, и Фрици спасла нас…

Корнелия закрывает лицо руками, издавая отчаянный стон, который, как мне кажется, похож на едва сдерживаемый смех.

Я поднимаюсь со стула.

– Лизель, я думаю, что это…

– Деревья Черного Леса проснулись по ее зову! Они поспешили к нам на помощь! В утреннем тумане затрещали ветки… полетели щепки…

– Лизель! – Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться, произнося ее имя. – Думаю, на сегодня достаточно.

Ее плечи опускаются.

– Но я еще не закончила.

– У нас уже достаточно сведений, – говорит Филомена, таращась на чистый лист пергамента.

Последние недели она пыталась выпытать какие-нибудь подробности нашего путешествия для архивов Совета. Корнелия удерживала ее, настаивая, что нам нужно отдохнуть и восстановить силы, что, в общем-то, было правдой. Я намеревалась отмалчиваться и не рассказывать о деталях путешествия, но Лизель настояла на своем.

Я откидываюсь на спинку стула, шрамы, которые тянутся по моей груди, бедру и животу, тут же напоминают о себе.

Филомена лишь однажды спросила, что произошло после того, как Дитер выкрал меня из Источника, что он делал со мной, когда держал прикованной в комнате в Баден-Бадене, какие заклинания мог использовать.

Одного моего взгляда оказалось достаточно, чтобы заставить ее замолчать.

Я едва смогла заставить себя рассказать обо всем Отто. Одна мысль, чтобы поведать о том, что Дитер сделал со мной, а также записать это и превратить в исторические хроники…

Я рассеянно почесываю след клейма, оставленного Дитером на моей груди. Голова гудит, боль молнией пронизывает череп, и когда я на мгновение закрываю глаза, я вижу… дерево. Древо. Начальное Древо, хранителя нашей магии…

Я качаю головой, и видение исчезает. А может, его и не было вовсе – свет, льющийся из окон, подсвечивает вены на моих веках, походящие на разветвленные ветви.

Корнелия тяжело поднимается на ноги.

– Мы ведь закончили? – Она не дожидается ответа, хватает меня за руку и заставляет подняться, но я остаюсь сидеть, съежившись от внезапного рывка, натянувшего нервы.

Филомена с раздраженным вздохом откладывает перо.

Рохусу удается взглянуть на Филомену с довольно искренней улыбкой.

– Да, конечно.

Корнелия склоняет голову и говорит:

– Мы проведем заседание Совета после того, как закончится связующая церемония.

Поджав губы, Филомена молча встает из-за стола. Выражение лица Рохуса становится напряженным.

Будучи лидерами Источника, святилища, созданного тремя богинями в качестве убежища для ведьм, они на удивление плохо умеют скрывать свои истинные чувства. Каждая вспышка презрения ко мне отражается на их лицах.

– Да, – натянуто произносит Рохус. – Мы с нетерпением ждем, когда на нашем совещании появится чемпион Хольды.

Словно ее позвали, Хольда тихо начинает ворчать в моей голове. «Он будет проявлять должное уважение к моему чемпиону», – заявляет она так, будто я собираюсь наброситься на него, чтобы вынудить поклясться мне в верности.

Я отмахиваюсь от беспокойной Хольды, от раздражающего зуда в глубине сознания и думаю, что он может являться причиной моей головной боли. Хольда появляется и исчезает, и даже спустя несколько месяцев я так и не привыкла к тому, что богиня присутствует не только в моей голове, но и в моей жизни.

– И ее воин, – добавляю я.

Они не посмеют преуменьшать или искажать вклад Отто в общее дело. Лизель, возможно, и отозвалась о нем с пренебрежением, но такие у них отношения. Она едва терпит Отто, а он души в ней не чает, и каждый раз все заканчивается тем, что Лизель уходит от него с охапками сладостей, игрушек или еще чего-нибудь, что Отто удается раздобыть. Честно говоря, это хитрая тактика. Думаю, Отто еще не понял, что Лизель на самом деле его боготворит.

Но что касается Совета…

Корнелия, конечно, приняла Отто. Она была единственной, на кого мне не пришлось давить, единственной, кто с готовностью признал меня как избранного богиней чемпиона и Отто как моего защитника, ведь мы оба стали предвестниками перемен.

Однако Рохус и Филомена по-прежнему ведут себя так, будто все это вот-вот закончится и они вернутся к привычной уединенной жизни в глуши Черного Леса, где не знают проблем, связанных с жестокими хэксэн-егерями и назойливыми девчонками, прибывшими издалека.

Победа над Дитером сделала их беззаботными. Вместо того чтобы рассматривать произошедшее как знак того, что нам необходимо работать, чтобы предотвратить появление новых угроз со стороны таких, как мой брат, они считают, что теперь мы в полной безопасности.

Челюсти Рохуса напрягаются:

– И ее воин.

Корнелия тянет меня за руку, и я неохотно встаю из-за стола. Лизель уже собрала свои записи и ждет нас у двери, ее сияющие глаза встречаются с моими.

– Я хорошо выступила? – спрашивает она, тяжело дыша. Только сейчас становится заметно, что она нервничает, и тревога, которую я предвидела, вырывается наружу.

Корнелия выводит нас из зала навстречу бледному утру, солнце освещает маленькую веранду. Повсюду, вокруг и внизу, раскинулся Источник – лабиринт мостиков, лестниц и дорожек, а также домов, приютившихся на ветвях, и зданий, созданных из изгибающихся стволов. На деревьях только начинают распускаться почки, и пучки пробивающейся зелени украшают ветви, скромно напоминая о весне на фоне серо-коричневой зимней палитры.

Я останавливаю Лизель и заключаю ее лицо в ладони:

– Ты была великолепна.

На ее губах расцветает улыбка:

– Правда?

– Я была очарована и вновь пережила все, что ты рассказала. Хотя, – улыбаюсь я, – не припоминаю некоторых подробностей.

Лизель пожимает плечами:

– В историях, которые рассказывают в Баден-Бадене, всегда есть что-то подобное – сильные выражения. Возвышенные, тяжелые слова. Возможно, я просто кое-что добавила.

Она слушает сказителей в деревне. Ходит туда с Бригиттой и ее отрядом стражников вместе с дюжиной других детей Источника. Это является признаком зарождающейся дружбы между ведьмами, прячущимися в Черном Лесу, и смертными, которые, сами того не ведая, все эти годы жили по соседству с ними.

Нельзя не признать, что что-то изменилось. И это еще одна причина, по которой Рохус и Филомена не доверяют мне и всему тому, символом чего я являюсь.

А еще они понятия не имеют об истинной природе дикой магии.

– Итак, – говорю я Лизель. – Полагаю, ты пропустила почти все утренние уроки?

Личико кузины морщится.

– Мне не нужны уроки. Абноба учит меня.

И как бы ни обнадеживало то, что Старица учит своего чемпиона, мою юную кузину…

– Сделай мне одолжение, ладно? – Я стучу ей по носу. – Зато ты заводишь там друзей среди других учеников, да?

За этот вопрос Лизель награждает меня недовольным взглядом.

– Некоторые из них ничего.

– Я рада, что это…

– Никто из них не умеет обращаться с огнем так же хорошо, как я.

– Что ж. Ради нашей безопасности стоит молиться, чтобы никто и не научился.

Лизель сердито смотрит на меня. Но потом улыбается.

Ее руки обвивают мою талию, прежде чем она срывается с места и бежит по мостикам среди деревьев, а я наблюдаю, как светлые косы развеваются у нее за спиной.

– По правде сказать, – шепчет Корнелия, когда Лизель убегает, – я думаю, что преподаватели нашей школы испытывают огромное облегчение, когда Лизель куда-то вызывают. Ты слышала, что она угрожала выжечь одного из них наизнанку? Что это вообще значит?