Я перевожу взгляд на снимок черепа девушки, который держат чьи-то маленькие руки в фиолетовых перчатках. Череп отполирован, как мраморный музейный бюст.

Я перебираю стопку фотографий, словно колоду карт, наугад всматриваясь в скорбящих рядом со второй, и последней, могилой убитой – не той, где убийца зарыл ее, словно бродячую собаку. Вынимаю телефон, собираясь открыть приложение с лупой.

Снаружи внезапно становится тихо. Дверь распахивается, и я резко поднимаю голову. Девушка-полицейская с бутылкой воды в руке неловко мнется в проеме. Волосы и ногти красит сама, типичное угловатое личико местной красотки, над которым еще не успело потрудиться безжалостное техасское солнце.

– Привет, я Пайпер Сайкс. Майк решил, может быть, вы захотите попить?

Я быстро переворачиваю пачку фотографий, прежде чем она подходит ближе.

– Спасибо. – Я отвинчиваю крышку, ожидая, когда полицейская уйдет.

Вместо этого она берет стул и ставит его напротив моего. Достает из кармана маленький тюбик и как ни в чем не бывало начинает обводить помадой розовые губы. «Хиппи Шейк» от «Бобби Браун» – оттенок, который иногда наносит моя сестра, хотя название наводит на мысль о вилянии бедрами, а они у Бридж такие же плоские, как у девушки-копа. Странное поведение. Впрочем, я тоже могу быть странной.

– Гидрированный полиизобутен, изодецилизононаноат, оксикоккус палюстрис, – бормочу я.

– Это что, заклинание? – Голосок Пайпер чуть громче шепота.

– Разумеется.

Я делаю глоток. Пайпер невдомек, сколько химических веществ она наносит на губы, щеки, глаза и волосы в погоне за красотой. Моя сестра это знает – с восьми лет я читаю ей этикетки косметических средств. Просто сестре все равно.

– Вы же экстрасенс, верно? – напирает Пайпер. – Я просто хотела предупредить вас до того, как Майк пригласит сюда Джесса Шарпа. Шарп – последний детектив на свете, который готов верить таким, как вы. Три года назад я посещала его лекции. Он всегда начинал и заканчивал их одной фразой: «Чувства манипулируют фактами, поэтому лучше их не испытывать». А ведь экстрасенс работает с чувствами, верно? – Она постукивает по стопке фотографий. – Вы должны знать, это не то дело, к которому Майк… к которому они хотят вас привлечь. Вам устроили проверку.

На последних словах ее брови поднимаются домиком. Я никогда не позволяю чертам лица себя выдать. А брови всегда прикрываю челкой.

Пайпер кладет прозрачную белую руку на стол ладонью вверх, словно я собираюсь взять у нее кровь. Теперь я понимаю. Она хочет, чтобы я предсказала ей будущее по линиям на ладони. Ответный жест в обмен на то, что она сейчас сказала и чего говорить ей определенно не следовало. Ведет себя, как истеричная женщина, а не как хороший полицейский.

– Вы не против взглянуть по-быстрому? – Ее голос дрожит. – Я сомневаюсь, выходить ли мне за Уэйлона, парня, с которым я живу. Во всяком случае, мои мать и сестра против. Мне не следовало называть его имя? Это нехорошо? Как это работает?

Не так. И не со мной.

Меня останавливает ее лицо. На нем написано нешуточное беспокойство. Я веду пальцем вдоль линии жизни, слишком короткой, если вы верите в такие вещи. Легко обвожу все линии на ладони, пока ее кожа не покрывается мурашками. Линия брака. Линия сердца. Линия судьбы.

Я делаю вид, будто не замечаю ужасных багровых отпечатков от пальцев на сгибе локтя другой руки или слоя косметики, под которым ей почти удается скрыть розовую полоску на правом виске. Уж кто-кто, а я умею маскировать шрамы. Обычно женщины-полицейские гордятся шрамами, полученными при исполнении, а не прячут их.

Я мягко снимаю ее помолвочное кольцо, бриллиант размером с подсолнечное семечко. Вдавливаю кольцо в тыльную сторону запястья, пока на коже не образуется маленький красный кружок.

– Металл, – говорю я. – Управляет двумя вещами. Правдой и злом.

Я закрываю глаза. Прошу Пайпер последовать моему примеру.

Я говорю, что, если отпечаток останется на коже дольше десяти секунд, Уэйлон убьет ее, если она его не бросит. Все это чушь собачья. Впрочем, такая же, как вера Пайпер в его порядочность.

Я успеваю досчитать до девяти, когда открываю глаза и понимаю, что легкий порыв ветра на счет «пять» исходил не от кондиционера.

Мужчина стоит, прислонившись спиной к открытой двери и скрестив на груди руки. И мне не нужен красный кружок на запястье, чтобы понять – от такого жди неприятностей.

Пайпер вскакивает, взгляд прикован к вмятине на коже.

Я тоже вскакиваю; передо мной друг Майка, детектив Джесс Шарп, и я гадаю, сколько глупостей из тех, что я успела наговорить, он услышал. Пайпер меня подставила? Если ее прислали ради проверки, актриса из нее превосходная.

Фотографии раскиданы по всему полу, и я не знаю, кто из нас двоих сбросил их, когда мы резко вскочили со стульев. Уверена я только в том, что мой телефон тоже слетел со стола, и удар вышел нешуточный.

Всего три шага – и Джесс Шарп нависает надо мной. Такого, как он, не прошибешь. Это относится и к его эго. На боку пистолет, но он прекрасно обошелся бы и без пистолета. Майк стоит у него за спиной, на лице написано раскаяние. Он предупредил меня, что Шарп – парень резковатый, всегда идет до конца, для него мир поделен на черное и белое, как на гравюрах Эшера^[4]. Однако о таком типе доминирования он не упомянул. Когда Шарп в комнате, все остальное уменьшается, словно скукоживается. Воздух, пространство, я сама.

Мой телефон. Под ногами его нет, и я впадаю в легкую панику. Должно быть, закатился под стол. Утром я отключила пароль, чтобы не вводить его постоянно, есть у меня такая дурная привычка. Я отказываюсь подключать функцию распознавания лиц. Не хочу, чтобы кто-нибудь листал странные фотки, которые я делаю, слушал сбивчивые голосовые, надиктованные шепотом, или разглядывал мою историю интернет-запросов, из-за которой гугловские аналитики мечутся в панике, не зная, рекламу чего мне подсунуть: антипсихотика «Латуда» или хорроров Джордана Пила^[5].

Я падаю на пол и ползаю под столом, пока пальцы не натыкаются на гладкую поверхность телефона.

Экран оживает, обнаруживая новую трещинку; плохая примета, как с зеркалом. Ноcы ботинок Шарпа в футе от моего лица, черные и заостренные, так близко, что ему ничего не стоит выбить телефон у меня из руки. Садисты братья Гримм рано научили меня, что оставлять без внимания подобные предупреждения – себе дороже. В сказках «особенных девушек» вроде меня обычно кромсают на куски. Колдовство и дар предвидения – проклятия, из-за которых таким, как я, отрубают руки, лишают голоса, ботинками со стальными мысами пронзают до самых кишок.

Я достаю фотокарточки из-под стола и выбираюсь наружу – колени, ступни, задница. От его ботинок несет навозом. Этот ракурс мне не по душе: он нависает сверху, я стою у подножия дерева.

Шарп держит в руке снимок места преступления, сделанный с воздуха, вглядывается в свалку – свежий коричневый прямоугольник посреди пышных зарослей, и три расплывчатые белые фигуры в комбинезонах криминалистов, будто ангелы, опустились с небес на могилу.

– Я вас испугал, – произносит он, не извиняясь, констатируя факт.

Протягивает руку. Мозолистые кончики пальцев, короткие ногти. Я вижу, как его рука стремительным движением хватает за волосы чью-то голову, которая медленно опускается под воду.

Игнорируя его руку и образ, который вижу, я поднимаюсь с пола.

– Спасибо.

Забираю у него снимок, складываю в стопку к остальным.

Закрывается дверь. Пайпер, ты вовремя смылась. Майк прислонился к противоположной стене и сжимает в руке фотографии, подобранные с пола. Молчит. Уступает дорогу коллеге, даже не представил меня.

– Тивви, ведь так? – спрашивает Шарп.

Я поворачиваю голову.

– Или все-таки Вивиан? Вивиан Роуз Буше. Подходящее имечко для экстрасенса. Подстегивает воображение. Приходится соответствовать. С Шарпом та же история.

– Вивви, через «В».

Я тут же жалею, что пустилась в объяснения. Он не из тех, кто ошибается, разве что намеренно. Примечателен в моем имени разве что тихий присвист в «Буше». Французские корни, говорила мама. Она сама придумала и вписала эту фамилию в наши свидетельства о рождении, уверена моя сестра.

– Вивви не называет себя экстрасенсом, – вмешивается Майк. Я буквально слышу непроизнесенное: «Я же тебя просил».

– У этого слова ругательный оттенок, – бормочу я. – Та же история, увы, со словом «христианин». Не все экстрасенсы говорят правду. Даже если искренне верят в то, что говорят.

– Вы христианка? – с нажимом спрашивает Шарп. – Поэтому, когда мы вошли, ваши глаза были закрыты? Вы с офицером Сайкс молились? Предпочитаете, чтобы люди не знали о том, что вы… христианка? Не любите в этом признаваться?

Джесс выдвигает стул и ставит на него ногу в ботинке.

– Я допрашивал множество людей, игравших с правдой. Патологических лжецов. Оскароносных актеров. Христиан, иудеев, мусульман. Восемьдесят шесть сидят в тюрьме. Семеро – в камере смертников. Двоих казнили. Тринадцать по-прежнему на свободе.

– Ближе к делу, – нетерпеливо перебивает его Майк. Я почти забыла о его присутствии. – Вивви, Шарп хочет узнать твое мнение об этих снимках. Он попросил меня выйти из комнаты. Думает, так ты добьешься большего прогресса. – Его сарказм словно сладкий сироп. – Ты не против?

Нет, Майк, я против. Моя мать умерла всего десять дней назад, а ты втравил меня в эту историю.

– Разумеется, не против, – отвечаю я. Сражение в коридоре Майк проиграл.

– Я тебе позже позвоню, – говорит Майк, протягивает мне фотографии, отдает честь и закрывает за собой дверь.

Я воображаю яркие пятна, выступившие у меня на щеках от злости. «Алые розы», – зовет их моя сестра с тех пор, как впервые взяла меня на руки и от моих воплей у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я отворачиваюсь от Шарпа и начинаю раскладывать снимки идеально ровными рядами.

– Так вы продолжаете следить за теми тринадцатью? – интересуюсь я вполголоса. – Теми, кто избежал наказания?

– Пока они не станут отметинами на столбике моей кровати. – Шарп растягивает слова. – Пока меня самого не зароют.

Из-за этой бравады его трудно разгадать. Особенно когда чувствуешь, что он вот-вот вонзит в тебя кинжал, чтобы проверить, такая ли ты неженка, какой кажешься.

Я призываю на помощь девочку с Голубого хребта, которая, когда потребовалось, показала, что она не робкого десятка.

Посмотрим. Одни умеют втыкать в меня кинжал, другие – не очень.

Я закончила расставлять фигуры для Шарпа. Снимки чуть подрагивают на месте, когда он опускается на стул с другой стороны стола. Жестом предлагает мне последовать своему примеру.

Сейчас мое время, и даже у самых больших циников замирает в груди в ожидании, когда я заговорю. Каждый человек хоть немного, но верит в то, что нельзя увидеть глазами.

Я нахально рассматриваю его лицо. Глаза словно непроглядные морские глубины. Такие же глаза у моей сестры, испуганные подменыши, то теплые, то холодные, то серые, то зеленые.

То правда, то ложь. Она не претендует на звание экстрасенса, но врать умеет лучше всех нас. Большая ложь, та, что стоит между нами, словно расщелина с острыми краями, которую я перешагиваю, поскольку она так глубока, что ее не заполнить.

– Майк рассказал мне, как вы познакомились, – начинает Шарп.

Первый укол кинжала.

Я слегка ерзаю на стуле. Касаюсь размытого края фотографии.

Он потягивается худощавым торсом, закладывая длинные руки за голову. Костяшки пальцев царапают стену позади. Носок ботинка задевает под столом мою лодыжку, в двух дюймах от длинного шрама. На столе жужжит его телефон, который он игнорирует, откидываясь всем телом на спинку стула.