Зотов встряхнулся и решил навестить местного костоправа. Вдруг осмотр тела привел к неожиданным результатам. Чем черт не шутит. Спросив дорогу у первого попавшегося партизана, Зотов направился к противоположному краю лагеря, мимо аппетитно дымящейся кухни и склада интенданта Аверкина.

Отрядный госпиталь размещался в огромной землянке, зарывшейся в лесную почву чуть в стороне от остальных. Так здоровые не мешали раненым, а раненые – здоровым. Сзади к землянке был пристроен навес, крытый еловыми лапами и с боков забранный тяжелым брезентом с прорезанными окошками. Крышу стелили на специальной решетке – в случае нужды легко раздвинуть и залить помещение светом. Этакая летняя амбулатория. Симпатичная девушка в белом халате развешивала мокрые простыни с подозрительными бурыми пятнами.

– Здравствуй, хозяюшка, – поприветствовал Зотов. – Здесь медицинскую помощь оказывают? Врачуют сердца, души и бренную плоть?

– Здравствуйте. – Девушка сдула со лба налипшую прядь. – Вы к Роману Юрьевичу?

– Если Роман Юрьевич – доктор, то да. Меня прислал Михаил Федорович, – козырнул Зотов знакомствами на самом верху. – Меня Виктором Палычем звать. Я тут недавно.

– Да я знаю, кто вы, меня Людмилой зовут, а Роман Юрьевич отдыхает после операции, – сообщила сестричка, немного сконфузилась и повысила голос: – Ирочка! Тут к Роману Юрьевичу посетитель от товарища командира!

Внутри что-то упало, донесся сдавленный шепот, из-под полога выскочила еще одна крайне миловидная юная особа, поправляющая на ходу юбку.

– Проходите, – буркнула нимфа и спряталась за развешенное белье.

Зотов подмигнул девчонкам и скользнул под навес. Раздвижная крыша была закрыта, помещение погружено в игру зыбких полутонов. Посредине длинный стол из струганых досок, вдоль стен стеллажи с подносами и бутылками и пара самодельных шкафов. Половина амбулатории загорожена белой занавеской. В углу втиснут второй стол с керосиновой лампой, стопкой книг и ворохом бумаг.

– Чем обязан? – спросил сидящий за столом человек.

– Виктор Павлович Зотов, представитель Центра, – бодро отчитался Зотов. – Марков должен был предупредить о моем появлении.

– Ах да-да, вспоминаю. – Хозяин чересчур резко вскочил, протянув руку. – Роман Юрьевич Ивашов, исполняю обязанности отрядного врача.

– Вы-то мне и нужны.

Рукопожатие у Ивашова вышло мягкое, женское. Так жмут люди слабовольные, неуверенные в себе. Тем лучше. Врачу лет сорок с хвостиком, невысокий и щупловатый, под носом тонкие, холеные усики, придающие лицу брезгливое выражение. Одет в кожаную куртку, на боку маузер в обалденной кобуре из лакированного дерева. Примечательная деталь.

– Как жаль Олега Ивановича, – дыхнул свежим перегаром Ивашов. – Твердовский был единственным интеллигентным человеком среди мужичья. С ним можно было поговорить на любую тему, обсудить политику и искусство. Очень жаль.

– Вы были друзьями? – спросил Зотов, присаживаясь на расшатанный стул.

– Не совсем. Олег Иванович был классическим одиночкой, близких отношений не допускал, так, заходил между делом. Именно благодаря ему я стал доктором в нашем отряде.

– Доктором? Я слышал, вы фельдшер.

– Технически да. – Ивашов глянул неприязненно, Зотов явно задел самолюбие. – Война многое изменила, мы не могли и предположить. Председатель колхоза стал командиром, неприметный школьный учитель – террористом-подрывником, фельдшер – врачом. Великие потрясения возвышают человека или стирают его в порошок.

– Справляетесь? – поинтересовался Зотов, пропустив пафосную философию мимо ушей.

– Другого выхода нет.

– Почему недоучились?

– Обстоятельства помешали, – неопределенно хмыкнул Ивашов. – Долгая, скучная история. Отсутствие образования мне не мешает, жизнь всему научила. Сложные операции в наших условиях все равно провести невозможно. Сейчас стало получше, тяжелых самолетами забирают, а раньше их ждала долгая смерть. У меня нет анестезии, нет медикаментов, нет инструментов. Достаю пули из мягких тканей, штопаю раны, лечу переломы. Я ограничен в средствах до крайности. Последний боец умер на этом столе неделю назад, осколочное в живот, внутрибрюшное кровотечение, острый перитонит. Тут не всякий хирург-практик справится, куда уж мне с четырьмя курсами мединститута. Делаю, что могу. На моих плечах знаете какая ответственность? И я тащу этот воз.

– Вы молодец. – Зотов посмотрел ему прямо в глаза. До войны Ивашов был никем, пустышкой, а теперь прыгнул выше головы, занял высокую должность при бабах и спирте. Нацепил большой пистолет. Такие жалкие типы, обретя малейшую власть, начинают истекать гноем застарелых комплексов и обид. Зотову Ивашов крайне понравился. Открылись широчайшие возможности для манипуляции. Предложи чуть больше: денег, почестей, власти – и будет лизать сапоги. Но предаст в любую минуту за лишний сребреник. Таких нужно пускать в работу немедленно и выбрасывать, как использованный презерватив из американской гуманитарной помощи.

– Спасибо, – буркнул Ивашов.

– Тело Твердовского осмотрели?

– Нет. – Доктор разом поник. – Не было времени, много работы.

– Ничего страшного, – приободрил Зотов. – Это даже и к лучшему. Вместе осмотрим, одна голова хорошо…

– Боюсь, ничего не получится. – Доктор поморщился, став похожим на сухофрукт, и неловко вылез из-за стола. – Идите за мной.

Ивашов робко отдернул занавеску, продемонстрировав обнаженный труп, лежащий на носилках. Зрелище вышло неожиданно жутким. Зотов удивленно хмыкнул.

– Вы его кушали, доктор?

– Нет, не кушал, – сконфузился Ивашов. – В смысле, кушал не я. Утром не до него было, оставили в тенечке, на холодке, за землянкой. Ну и не уследили, тело нашли мерзкие псы, пригретые поваром Савушкиным около кухни. Путаются под ногами, разводят антисанитарию, воют ночами, мешают спать, по лагерю пройти спокойно нельзя, того и гляди укусит блохастая шавка. Я неоднократно ставил вопрос об отстреле! Но кого это волнует, кроме меня? Хорошо хоть погрызли самую малость.

Насчет самой малости Ивашов пошлейшим образом врал. Собачьи клыки изуродовали лицо Твердовского, в клочья изорвали шею, почти отделив голову, и прогрызли живот, выпустив потроха.

– Просто замечательно, – махнул Зотов рукой.

– Вы понимаете, что это значит? – с придыханием спросил Ивашов.

– Ну еще бы, по вашей вине утеряны важные улики. Я расцениваю это как саботаж.

– Я ни при чем. – Ивашов отшатнулся и побледнел. – Я доктор и за трупами смотреть не обязан! Понимаете? Не обязан!

– Не кричите, доктор, у меня болит голова, – поморщился Зотов, опускаясь на корточки перед обезображенным телом. Мда, ловить явно нечего, кусок бесполезного мяса. – У трупа видели посторонних?

– Никого. – Ивашов закончил трястись. – Вернее, я никого не видел, были трое пациентов, и все. А что?

– Да так. – Зотов коснулся уцелевшего участка кожи и понюхал пальцы. Чисто.

В тридцать втором, в Кингисеппе, был схожий случай. Одним прекрасным утром дворник обнаружил в подворотне труп, объеденный собаками до неузнаваемости. Вызвал милицию. Личность жертвы установили махом, в кармане нашлись документы. Оказалось, гражданин любил напиваться до скотского состояния, частенько засыпал на улице и прошлой зимой успел обморозиться, потеряв три пальца на левой руке. Утрата важных частей тела к отказу от вредных привычек не привела. Несчастный случай, не иначе. Вдова билась в истерике, грозилась свести счеты с жизнью. Преступление открылось случайно. Город маленький, все на виду, через пару недель следователь застал безутешную вдову в компании хлыща с ленинградской пропиской и шикарной криминальной биографией. Парня загребли в каталажку, где он запел соловьем. Оказалось, выпивоху задушила подушкой жена, поддавшись на уговоры любовника. Обещал, дарил цветы, щедро вешал лапшу на уши, в общем, стандартный набор. Тело облили растопленным салом и вытащили на улицу. Собаки оправдали возложенные надежды. Суд отправил убийцу на восемь лет в лагеря, подельнику впаяли пятерку. Могло тут быть то же самое? Сомнительно. Слишком сложно, если кто-то хотел спрятать улики. Да и смысл, если первичный осмотр произведен? Очередная тропиночка в никуда.

– Они вкусили человечины, понимаете? – пролепетал Ивашов. – Теперь ждите нападений на людей! Умоляю, поговорите с Марковым, нужны кардинальные меры!

– Меня больше интересовал труп, чем собаки, – признался Зотов.

– Думать надо не о мертвых, а о живых, – назидательно сообщил Ивашов. – Мертвецам уже ничем не помочь, а собаки-людоеды под боком! И повар Савушкин им потакает, а я говорил Олегу Ивановичу… – Фельдшер осекся.

Зотов сделал вид, что не слышал. Ивашов стучал Твердовскому, дураку ясно. Знаем мы эти разговоры о том о сем с умными, внимательными людьми, сами такие. Особист многих держал за причинное место. Синенькая тетрадочка, мать ее. Теперь Твердовский откочевал в лучший мир, и агентуру нужно перетянуть на себя. Просто так, на всякий случай. Приятно, когда на тебя работает десяток дополнительных глаз и ушей. Зотов закинул крючок:

– В землянке начальника особого отдела найдена синяя тетрадь крайне интересного содержания. Вам уделена пара строк.

– Она… она у вас? – Зрачки доктора предательски расширились. – Марков сказал, тетрадь пропала.

– Марков говорит то, что нашептал я, – лихо соврал Зотов, идя по самому краю. – Надеюсь, вы в курсе моих полномочий?

– В курсе.

– Значит, с этой минуты работаете на меня, добрый доктор. – Зотов доверительно взял Ивашова под руку, чувствуя, как того колотит мелкая дрожь. Приятное ощущение. – Мне нужна вся информация по смерти Твердовского, любые детали. Поможете мне, я помогу вам. Инцидент с трупом и собаками будет исчерпан, синяя тетрадь уедет со мной, а я, через связи в комиссариате здравоохранения, сделаю вас настоящим врачом и организую переезд в большой город. Честная сделка?

– Я… я не смел и надеяться, – пролепетал Ивашов. – Я все сделаю, огромное вам спасибо!

– Благодарить будете после. – Зотов отстранился и пошел к выходу. – Я буду наведываться время от времени, девочки у вас загляденье.

– Всегда рад, – расплылся в льстивой улыбке Ивашов. – Проводить вас?

– Не стоит, пусть нас как можно реже видят вместе. До встречи, добрый доктор, – попрощался Зотов и задернул брезент. Захотелось вымыть руки с мылом и щеткой. Плюсов больше, чем минусов. По разгильдяйству потеряно тело. Однако приобретен весьма ценный агент и кинута приманка о синей тетради. Посмотрим, что будет.

На лес упали бледно-молочные сумерки, лагерь постепенно затих. Зотов добрался до кухни, поужинал пшенной кашей со шкварками и жареным луком и отправился обживать землянку Твердовского. Сон на месте убийства его ничуть не смущал. Не кисейная барышня. Выделываться будем после войны. К жилищу подошел в сгустившейся темноте. На небе рассыпались тусклые звезды, играя в прятки с робкой нарождающейся луной. Зотов достал папиросу, чиркнул спичкой и прикурил, выпустив струю синего дыма. Водки бы выпить грамм двести, от местного пойла воротит. Коварный организм отказывается принимать изысканные напитки вроде самогонки и коньяка. Жена пыталась приучить пить коньяк по всем правилам: мелкими глоточками, смакуя и грея в руке. Зотов кривился и норовил засадить коньяк залпом, закусив пельменями или прозаической колбасой. «Зотов, прекрати!» – кричала Светлана. Она всегда обращалась к нему по фамилии, когда злилась или назревал серьезнейший разговор.

– Товарищ Зотов, – позвали из темноты.

Зотов охнул, едва не выронив папиросу, и пробурчал:

– За такие шутки у нас во дворе убивали. Мне не восемнадцать, могу дуба дать.

– Простите, – шепнул невидимка без тени раскаяния. В ночном мраке угадывался силуэт. – Я не хотел.

– Кто вы?

– А какая разница?

– Действительно, никакой. Я могу выстрелить и потом посмотреть, нервы ни к черту.

– Разговор до вас есть. – Голос незнакомца показался смутно знакомым. У Зотова хорошая память на лица, числа, голоса и обиды.