– Я так и подумал. – Зотов глянул на плетущегося в сторонке Кольку Воробья. Боевые – это еще не то слово. Орлы на подбор.

Партизанский лагерь начался неожиданно. Вроде шли по густому лесу, а вдруг за кустами обнаружился загон с дюжиной лошадей под навесом из порыжевших еловых ветвей. Под ноги с истошным лаем кинулись несколько кудлатых собак. Брякнул колокольчик. Рядом с тропой неуклюже сидел на корточках бородатый мужик в телогрейке, доивший костлявую корову и матерившийся вполголоса. Белая с черными пятнами буренка дергала рогатой башкой и пыталась смазать доильщику хвостом по лицу.

– Ты, дядь, активней за сиськи-то дергай! – хохотнул Волжин.

– Я те щас дерну, пога… – взвился мужик, но осекся при виде начальства. – Товарищ командир, освободите меня от наряда, пусть бабы доят! Пошлите меня нужники чистить или в бой в первых рядах! Сил моих нет!

– Ты продолжай трудиться, Шестаков, продолжай. Труд, стало быть, сделал из обезьяны человека. Корова сама себя не подоит, – успокоил наказанного Марков. – Сумел напакостить, сумей отвечать.

– Да я в бой, товарищ командир, да я полицаев громить! – всплеснул руками бородач. – Вы меня знаете! Люди смеются!

– Разговорчики, Шестаков! – посуровел командир.

Мужик сплюнул и остервенело зазвенел ведрами на весь лес.

«Похоже на цыганский табор», – отметил Зотов. Телеги, лошади, стираное белье. Малейший шухер – и лагерь снимется с места и откочует в глубь заболоченных черных лесов. Ну разве медведей нет, песен не слышно и рюмочку не подносят. Появились землянки, обложенные дерном. С виду холмики среди леса, по крыше пройдешь – не заметишь. Людей много, в основном хмурые мужики средних лет, с оружием и без. Несколько женщин в годах. Мимо пробежала стайка девушек. Увидев новеньких, захихикали, зашептались. Карпин погрозил Волжину кулаком. Дескать, не балуй у меня. Тот сделал вид, будто обращаются не к нему, и горделиво выпятил грудь, став похожим на кочета.

Под огромным дубом аппетитно попыхивала армейская полевая кухня. Высилась груда сухих осиновых дров, дающих мало дыма и много огня. Человек в драном треухе, морщинистый, загорелый до черноты, помешивал в котле огромным черпаком, наполняя лагерь одуряющим запахом гречневой каши. Собаки, собравшиеся у кухни, разлеглись на солнышке, вывалив языки и ожидая подачек.

– Обед скоро, Кузьмич? – поинтересовался Марков.

– По расписанию, товарищ командир! – Повар расплылся в беззубой улыбке. Ловко подхватил костыль, беззлобно обматерил псов и заскакал вокруг кухни. Зотов поначалу и не заметил, что у повара нет правой ноги. Увечье Кузьмича никак не смущало. Он снял шкворчащее на костре ведро и принялся заваливать в котел поджарку из моркови и лука. Желудок требовательно заурчал. Зотов только сейчас понял, насколько оголодал. «Если не накормят, лягу и умру», – решил он.

– А говорят, партизаны плохо живут, – указал Зотов на кухню.

– Кто ртами щелкают, те плохо живут, стало быть, – согласился Марков с лукавым прищуром. – А мы народ запасливый, на чужую доброту не надеемся. Кухонку эту я в сорок первом припрятал, часть одна пехотная бросила, когда отступала. Разбомбили их крепко у Навли. Мы с мужиками и укатили кормилицу, была вторая, но у ней колесо взрывом оторвало и бочину разворотило. Наши еще возмущались: куда, мол, Федорыч, эта бандура? А она, глядишь, пригодилась. Другие в золе картоху пекут, поносом жгучим страдают, а у нас каша да щи, как у тещи любимой!

Зотов порадовался смекалке командира. Этакий тип людей был ему хорошо знаком. Слишком хорошо. Крестьянин, деревенщина, с виду простой и даже чуть глуповатый, но это лишь маска. С дурачка меньше спрос. На деле селяне – осторожный народ, себе на уме. Своего не упустят, чужое хапнут не глядя. Палец в рот не клади, отхватят руку по локоть, а глаза будут невинные, как у младенца. На Гражданской Зотов таких навидался. Добренькие, услужливые, кланяются, последнюю рубаху готовы отдать, а спиной повернешься – и выстрел из обреза в упор. Потом идущие мимо отряды находят на обочине раздетые догола трупы солдат. Хозяйственные мужики валили и красных, и белых, без разбору, было за что. Тела бросали подальше от сел, награбленное закапывали до лучших времен, плели небылицы о всадниках на черных конях. Взять на горячем ушлых мужичков было ох как непросто. Недаром беляков скоренько порубали, а крестьянские восстания, таких вот марковых, с добрым прищуром, давили до тридцатых годов.

– Разведчики со мной, – пригласил Лукин. – Для вас приготовлена отдельная землянка, отдохнете с дороги.

– А вы ко мне, товарищ Зотов. – Марков взял под руку, увлек в сторону и велел часовому, замершему возле одной из землянок: – Петро, кликни Аверкина, скажи, пусть вскрывает НЗ, он поймет. – Открыл висящую на кожаных петлях дверь, обитую шкурой со свалявшейся шерстью, и радушно улыбнулся. – Добро пожаловать в холостяцкую берлогу, устроим со всеми удобствами.

Зотов пригнулся и по лесенке спустился в землянку, внутренне готовясь к хлюпающей воде, сырости, корням над головой и червям, падающим из стен. Ну и ошибся. Землянка оказалась совсем новая и сухая. Дощатый пол и стены, двое нар с матрасами и подушками, стол. Чугунная печка, на ней закопченный чайник с изогнутым носиком и ручкой, замотанной тряпкой. Пахло свежим деревом и полынью, натыканной под потолком. Горела керосиновая лампа, погружая жилье в суматоху зыбких теней.

– Уютно, – похвалил Зотов.

– Обживаемся потихоньку. Повезло вам, товарищ Зотов, не зимой угораздило к нам в гости наведаться. С ноября по март в шалашах коротали, как вспомню – кровавая слеза наворачивается. Одна сторона ватника на костре горит до дыры, вторая к земле примерзает. Людей обморозили – страсть. Но мы не жалуемся, доля такая. – Марков указал на нары. – Присаживайтесь, в ногах правды нет. Кушать хотите?

– Ужасно, – признался Зотов, опускаясь на мягкий, набитый сеном матрас. Неумолимо тянуло провалиться в глубокий сон минут на шестьсот. Сил не осталось даже чтобы сидеть.

– Интенданта напряг, встретим как полагается.

– Кухня, интендант, у вас настоящая армия, Михаил Федорыч, – восхитился Зотов.

– А иначе никак, – отозвался польщенный командир. – Кое-кто на Большой земле думает – партизаны под кусточками прячутся, молятся пням, а мы большую работу проделали, за полгода из кучки дезертиров, окруженцев и колхозников сколотили боеспособное подразделение, стало быть.

В дверь едва слышно поскреблись.

– Давай уже, – разрешил командир.

По ступенькам колобком скатился невысокий, пухленький человек со свертком в одной руке и армейским котелком в другой. Бесцветные, ничего не выражающие глаза на лоснящемся круглом лице робко мазнули с Маркова на Зотова.

– Заходи, заходи, – приободрил командир. – Знакомьтесь, начальник хозслужбы отряда Аркадий Степанович Аверкин, это товарищ Зотов из Центра. – Марков многозначительно воздел палец.

– Добрый день, – тонким, едва слышным голосом поприветствовал колобок, бухнул сверток на стол и сунул Зотову мягкую, рыхлую, потненькую ладонь. – Такая честь, такая честь! Михаил Федорыч, я тут собрал кой-чего от себя: хлеб свежий, тушенка немецкая, картошечка жареная. Чай настоящий, грузинский, никакой морковной бурды. Сигаретки опять же, трофейные «Империум», душистые – страсть, не махорка дрянная. Угощайтесь, пожалуйста.

– Спасибочки, Аркадий Степаныч, уважил.

– Да я чего, я всегда рад, – зарделся от похвалы интендант. Все хозяйственники чем-то неуловимо похожи: движения скупые, расчетливые, глазенки бегают, выискивая чего бы притырить, утащить в недра пыльного склада и навеки занести в списки имущества. Особая порода тыловиков, всегда готовых услужить и помочь, если почуяли выгоду.

– Ну иди, иди, Аркадий Степанович, – проводил Марков интенданта, явно ждущего приглашения разделить богатую трапезу.

– Служу трудовому народу! – Аверкин расстроился и ушел нахмуренный и поскучневший.

– Оставили бы его, Михаил Федорович. Человек старался.

– Нечего уши греть, – сварливо отозвался Марков. – Вам отдыхать надо, а Аркаша жутко любознательный человек, до вечера не отстанет. Он у меня незаменимый, что хочешь достанет, бойцы накормлены и одеты, нос в табаке. Цены таким нет. Из кадровых интендантов, с первых дней на войне, был в окружении, шел к линии фронта до самой зимы, а как снег выпал, прибился к нам, талантливейший снабженец, стало быть. Более того, с партбилетом вышел! Представляете? Вы кушайте, товарищ Зотов, кушайте!

Марков выставил железную тарелку, навалил груду золотистой, поджаренной до сочного хруста картошечки, нарезал толстыми ломтями хлеб, сунул щербатую ложку.

– Кушайте на здоровье.

Зотов не заставил себя упрашивать. Глотал не жуя, по-собачьи, не чувствуя вкуса. Партизан посмотрел с затаенной грустью, покачал головой, открыл ножом банку тушенки.

– Мясца ухватите, товарищ Зотов, фрицевское мясцо, не побрезгуйте, нашего нет.

Зотов зачерпнул полную ложку тушенки и сконфузился.

– А вы, товарищ Марков?

– Я чего, я сытый по горло! – уверенно соврал Марков. – Вы на меня не смотрите, кушайте, измоталися весь.

– А разведчики мои?

– Обижаете, – надулся командир. – И разведчики ваши лопают будь здоров, Аркаша о них позаботился. Вернутся не из немецкого тылу, а как из санатория, стало быть.

За словоохотливостью партизанского командира Зотов уловил неуверенность. Выскреб остатки поджарки и спросил, сыто отдуваясь:

– Когда самолет?

Марков помрачнел и ответил, пряча глаза:

– Тут дело такое, товарищ Зотов, самолета не будет.

– Не понял.

– Авиасообщение с Большой землей прервано приказом Центра от вчерашнего дня.

– Вот так новость. – Зотов опустил ложку в тарелку. Командование торопило, подгоняло – и само перекрыло дорожку в последний момент.

– Немцы-паскудники усилили противовоздушную оборону, – рубанул ладонью Марков. – Крайний борт с Большой земли сбит двадцать четвертого апреля южнее Брянска тройкой истребителей. Вез медикаменты, боеприпасы и тол, обратно хотели детишек отправить из партизанских семей. С той поры полеты запрещены, и когда возобновятся не знаю. Основной и запасной аэродром держим в полной готовности.

Зотов задумался. Интересно, сколько придется здесь проторчать – неделю, две, месяц? За это время мхом в лесу обрастешь. С другой стороны, толку ныть? Ситуация на войне меняется каждый час, любой план прахом идет, сколько ни пытайся предугадать и исключить любую случайность. Но нет худа без добра. Зотов знал точно – заданий в немецком тылу для него больше не будет. Ну, может, не знал – чувствовал, предугадывал по обрывкам разговоров с начальством, туманным намекам и сигнальчикам интуиции. Вернешься – упекут в кабинет, задницу за столом протирать. Работа, конечно, почетная и полезная, но скука смертельная. Так что Зотов даже обрадовался отмене воздушного сообщения. Авось еще повоюем…

– Германец против нас операцию готовит, оттого и лютует, – нарушил молчание командир.

– Откуда сведения?

– Секретные они, а вам расскажу, вы все ж из самого Центра, – доверительно понизил голос Марков. – Агентура отмечает стягивание войск к нашим районам: танковый полк пятой дивизии, части двести шестнадцатой пехотной дивизии, локотские ублюдки, венгры, полевая жандармерия. Брянское подполье подтверждает подготовку карательной операции. Пока тихо, но грянет со дня на день.

– Серьезно взялись.

– А мы заслужили, – скромно потупился Марков. – Как снег сошел, знатно немчуру потрепали, два гарнизона полицейских разгромили, два моста подорвали, заготовщиков постреляли. А вы чаек пейте, товарищ Зотов, остынет чаек. А может, покрепче чего?

– Можно, – вымученно улыбнулся Зотов. Горячительное, ввиду сложившихся обстоятельств, не помешает.