– Это же ужас, что происходит, – повторил Аверкин. – Я не верю. Чтобы Олег Иваныч повесился? Не верю. – И опомнился: – Одежду вам подобрать, товарищ Зотов? Это я мигом. Руки поднимите.

Зотов послушно растопырил руки. Интендант хмыкнул и скрылся за занавеской. Вернулся через минуту, держа стопку одежды.

– Примеряйте товарищ Зотов. Размер обуви какой у вас?

– Сорок второй.

– Вы одевайтесь, на меня внимания не обращайте! – Аверкин снова скрылся из виду.

Зотов разложил обновки на койке. Практически новая гимнастерка, солдатские галифе с усиленными коленями и шикарный суконный китель неизвестного образца, некогда, вероятно, интенсивно черного цвета, теперь вылинявший и застиранный до серо-землистого оттенка, но добротный и крепкий, самое то для холодных весенних ночей. В довесок широкий ремень и пилотка без звездочки. Пилотка, пожалуй, лишняя, слишком неудобная штука в лесу, потерять проще простого. Вещи пришлись неожиданно впору, словно в собственный шкаф залез.

– Вы волшебник, Аркадий Степанович! – восхитился Зотов. – Все как на меня шито, тютелька в тютельку.

– Глаз у меня наметанный, – откликнулся Аверкин и вышел с хромовыми сапогами в руках. – Ого, а вы изменились. Были на чиновника похожи, а теперь вид боевой. Я редко когда ошибаюсь, с восемнадцатого года по хозяйственной части, солдатиков одел на пару дивизий. Меня сам Тухачевский благодарил! – И примолк, поняв, что сболтнул лишнее, упомянув опального маршала. – Сапожки вот примерьте, пожалуйста.

Зотов уселся, привычным движением намотал портянки, обулся, встал и щегольски притопнул каблуком.

– Два – ноль в вашу пользу, Аркадий Степаныч! Я уж тогда вконец обнаглею, позволите? Можно пилотку заменить на другой головной убор, и вдруг кобуру какую найдете, самую завалящую, под ТТ?

– Одну минуту. – Аверкин исчез в недрах склада.

Вернулся и протянул шерстяную кепку в мелкую полоску и потертую кобуру мягкой коричневой кожи, с отсеком под запасной магазин. Действительно, золотой интендант, все-то у него под рукой.

– Свою одежду оставьте, подлатаю, да и постирать нужно.

– Я ваш должник, Аркадий Степанович, – перед уходом поблагодарил Зотов.

– Сочтемся после войны, – слабо улыбнулся Аверкин.

Снаружи ждали хмурые, опухшие разведчики и бородатый партизан с недобрым взглядом, вчера доивший корову.

– Доброго утречка, – поздоровался бородач, всем видом показывая, что утречко ни черта не доброе и виноват в этом именно Зотов. С виду под пятьдесят, из-за неухоженной, черной с проседью бородищи толком не разберешь. Нос крупный, щеки рябые. Глаза, скрытые под густыми бровями, зыркали нагло и воровато. На плече мосинский карабин, за поясом пара гранат-колотушек, на патлатой голове лихо заломленный драный треух.

– Здрасьте, а корова где? – удивился Зотов, предпочитая таких ухарцев сразу ставить на место.

– Развелись, – буркнул мужик. – Не сошлися, значится, характерами. Меня маршал наш проводником к вам прислал. Кличут меня Степаном Мироновичем Шестаковым, прозвище Сирота. Можно просто: Степан Мироныч, можно Степан, можно Степка, мне один хрен с тобой детей не крестить. Куды идем?

– Ставлю задачу. – Зотов пропустил мимо ушей обращение на «ты» и обвел разведчиков пристальным взглядом. – Углубляемся в лес и выходим на связь с Центром. Вопросы есть?

Вопросов не было. Разведчики попрыгали, проверяя снаряжение. Степан фыркнул и пошел к лесу. Партизанский лагерь кипел походной жизнью. Дымила кухня, сновали люди. Женщины, закутанные в платки, чистили вялый картофель, кидая клубни в огромный исходящий паром котел. Покрикивали подростки, ведя коней на водопой. Заливисто лаяли псы.

Зотов поравнялся с Карпиным и сообщил:

– Ночью повесился начальник местного особого отдела. Тот самый, которому Сашка вчера рыло набил.

– Вон оно как, – удивился лейтенант. – Не вынес позора?

– Есть подозрения, что ему помогли.

– Мне сразу это гадючье гнездо не понравилось, – поделился наблюдением Карпин. – Слишком все у них спокойно и гладко. Половина окруженцы, ряхи отожрали, бабами обросли, хозяйством, а люди на фронте воюют.

– Каждому свое, – возразил Зотов.

– Да мне что, – отмахнулся лейтенант. – Побыстрей бы самолет.

– Самолета не будет. Центр запретил все полеты, немцы сжимают кольцо, недаром «Рама» кружила. Так что скучать не придется, гарантия.

– Они там с ума посходили? Значит, застряли мы здесь?

– Значит, застряли.

Затих стук топора и перекличка голосов. Лес впитал звуки, разлив тягучую, осторожную тишину, нарушаемую лишь пением невидимых птиц. Шестаков уверенно свернул в темный ельник, следуя по незаметной звериной тропке, вьющейся сквозь бурелом и островки сухого малинника. Зотов посмотрел на часы. Половина девятого, нужно топать и топать. Жизнь радиста в партизанском отряде беспокойная, как у бродячего пса. Он только в мечтах сидит в теплой землянке, попивает чаек и бодро рапортует в штаб про очередную блистательную победу. На деле радист два-три раза в неделю, в любую погоду, взваливает на себя десятикилограммовую рацию, берет оружие и в составе группы охранения уходит как можно дальше от лагеря, отмеряя десятки километров чащи и болотного хлебова, нещадно потея, кормя комарье или промерзая насквозь. Выходит на связь и спешно делает ноги, заметая следы. Немецкая ближняя и дальняя радиоразведка способна запеленговать малейший сигнал, и тогда, по настроению, источник сигнала утюжат авиацией или выдвигают за радистом поисковый отряд. Севшие на хвост егеря делают пресную жизнь партизанского радиста чуточку пикантнее и острей.

За следующую пару часов отмахали, судя по карте, семь километров, буквально просочившись, благодаря молчаливому Шестакову, сквозь разливное море непроходимых трясин. Вышли по сухому, даже ног замочить не пришлось, вот что значит опытный проводник. Зотов прослезился, вспомнив, как недавно блуждали по партизанским лесам, местами увязая по пояс в жадно хлюпающем вонючем болоте.

Ветреный, пронизанный солнечным светом сосняк обошли стороной и расположились в густом ельнике, на ковре порыжелой опавшей хвои. Разведчики привычно заняли круговую оборону. Пока Капустин готовил рацию и забрасывал гибкое многометровое щупальце антенны на дерево, Зотов достал блокнот и набросал короткое сообщение. Щелкнул переключатель, вспыхнул индикатор. Есть связь! При должной сноровке радиста и доле удачи «Север» обеспечивал устойчивый сигнал на дальности четыреста километров и более. Надежная, неприхотливая машинка, самое оно для партизан и разведчиков.

«Тук. Тук-тук. Тук», – азбука Морзе зазвучала в лесной тишине, растворяясь в теплом воздухе весеннего дня.

Лис – Центру

Прибыли в Колхоз, хотим домой. Обстановка спокойная.

Капустин поправил наушники и принялся сыпать в блокнот строчками ничего вроде бы не значащих цифр. Зотов предусмотрительно отвернулся. Радисты натуры ранимые, крайне болезненно воспринимающие попытки вторгнуться в интимный рабочий процесс.

Капустин закончил, передал лист расшифрованной радиограммы и, не дожидаясь приказа, начал сворачивать аппарат. Выход в эфир занял не более двух минут.

Центр – Лису

Домой нельзя. Ждите хорошей погоды. Активных действий не предпринимать. Привет от Николая Степановича. Береги шкуру, Лис.

Ответ пришел скупой, но Зотов знал, какие чувства охватывают офицеров и радистов Центра, когда из глубокого немецкого тыла приходит весточка от группы, молчавшей несколько дней. Дежурный бежит по коридорам сломя голову, начальство глотает валерьянку, и каждый ликует – ребята живы и вышли на связь.

Группа молча снялась и отправилась обратной дорогой. Зотов мысленно перенесся к утреннему убийству. Зацепок нет, нужно как можно быстрее опросить возможных свидетелей. Всегда кто-то что-то да видел. В отряде все знают друг друга в лицо, чужой пробраться не мог. Версию с проникновением немецких агентов можно отбросить как нежизнеспособную. Или нельзя? Кто для них начальник особого отдела? Прежде всего человек, имеющий выходы на подполье. Кладезь информации. Ценен живым. Допустим, Твердовского пытались выкрасть, он оказал сопротивление и был убит. Вариант? Вариант.

Шестаков подождал, пока Зотов с ним поравняется, и пробурчал:

– Ну как там Большая земля? А то генералиссимус наш доморощенный с начальником штаба только победные сводки на собраниях зачитывают, сколько в них правды – одному богу весть. Мы, конечно, киваем, вроде да-да, так и есть, товарищи командиры.

– Есть поводы сомневаться? – спросил Зотов.

– А как не бывать? – вопросом ответил Степан. – Времечко смутное, в душу ети, война семьи разорвала, отцов с сынами по разные стороны развела, и ведь правда у каждого своя. Немец трубит о скорой победе, наши обещают Берлин на днях захватить, локотские полудурки свою, народную власть устанавливают, дескать, национальную, русскую, откудова новая Россия пойдет.

– А вы кому верите?

– Себе, – без раздумий ответил Степан. – Глазам, ушам, носу. Где могу, людей слушаю, а потом уж мозгой шевелю.

– И к каким выводам пришли?

– Да к самым разнообразным, – увильнул от ответа Шестаков. – Например, ведаю доподлинно: не нравится шайка ваша нашему командиру.

– Думаете? – удивился Зотов.

– Точно тебе говорю. – Шестаков покивал косматой башкой. – И ты мне не выкай, я не из интилихентов проклятых, не надо штучек тут городских. Степан и Степан.

– Хорошо, – мягко улыбнулся Зотов.

– Так, о чем я? Ага, маршалу вы нашему не по ндраву пришлись. Знаешь почему?

– Просвети.

– Если бы Федрыч вами дорожил, своих бы людишек проводниками послал, проверенных вдоль-поперек. А он меня придал, а я человек бросовый, на меня даже особист-жиденок рукою махнул. Задания мне поручают самые гиблые, где размену не жалко.

«Интересный поворот», – подумал Зотов и ехидно спросил:

– Корову доить?

– С коровкой меня кривая дорожка свела, – словно и не заметил насмешки Степан. – Я в арестованных. Третьего дни с засады, значит, ушел.

– Недисциплинированно.

– Во-во, оно самое, Федрыч так и сказал: «Ниди… не-ди-сцы…», тьфу, стерва какая, больно умное слово, напридумывали херни, простому человеку рот изломать. Приказали нам с робятами у дороги на Тарасовку сидеть, вроде заготовители по ней вскорости шлендать должны, разведка разведала, едрить ее в дышло, эту разведку. Замаскировались в балочке, травкой присыпались, веток в задницы навтыкали, лежим. До обеда еще весело было. Спал я. На дороге, значится, никого. Лежим. Проехал калека однорукий с хворостом, Федька-дурачок, его по детству медведь потрепал, теперь такие пузыри из соплей надувает – залюбуешься. Говорю взводному: давай атакуем, второго шанса не будет. Чтоб как в частушке той. – Шестаков вытянул руку и продекламировал:

Навлянские партизаны —
Жулики-грабители:
Ехал дедушка с навозом,
И того – обидели!

А взводный у виска пальцем крутит, не согласный, значится, с моей тактикой. Я оскорбился. Лежим дальше, ожидаем хер знает чего. Заготовителей нет, они ведь не знают, что мы поджидаем, вот и не торопятся, стервы. Жрать охота, спасу нет. И день к вечеру. И жрать хочется. Надоело мне, отполз назад, будто живот прихватило, и подался в деревню. Прихожу, про заготовителей там слыхом не слыхивали. Двое полицаев местных упились самогонкой и спят под столом. Ну я человек простой, сел без приглашения, выпил-закусил, харчи в скатерочку завернул, прихватил винтовки и распрощался. Явился обратно весь красивый и с трофеем богатым. Робятам принес вечерять, взводному доклад о геройских подвигах раба божьего Степана Шестакова. И чего ты думаешь? Медалю мне дали? Хер. – Партизан продемонстрировал корявую фигу. – Начштаба расстрелять грозился, Марков еле отбил. Дали бессрочный наряд по хозяйству и всеобщее осуждение. А разведчикам-сукам – благодарность. Вот она жисть-то кака.