Когда приходит няня, я почти сразу вызываю такси и уезжаю к Джулии.

– Здравствуй, маленькая синьорина, – приветствую ее.

Я крепко обнимаю свою ученицу, которой когда-то дала прозвище маленькой синьорины и однажды пообещала, что она будет знаменита.

– Здравствуйте, синьора, – смущенно улыбается Джулия.

Джулия Гведиче приходилась сестрой Валентино Гведиче, который охранял меня и по совместительству был в меня влюблен, за что и поплатился своей жизнью. В последний день перед его смертью я пообещала ему, что его сестра добьется феноменальных успехов и станет известной на весь мир.

«Когда я вернусь домой, я доучу твою сестру. Она станет известной на весь мир. Обещаю тебе».

Валентино меня поблагодарил, а вскоре его убил Эльман – из ревности и страха потерять меня. Но свое обещание я сдержала, и маленькая Джулия объездила уже пятнадцать стран, покоряя своим талантливым исполнением самых искусных творческих людей нашей планеты, ведь ее пальцы были просто созданы для клавиш. Я все сделала для этого, я потратила на нее много времени и средств, но долг свой исполнила и даже устроила ее концерт в России.

Джулия была похожа на меня внешне: у нее были такие же кудрявые роскошные локоны и большие выразительные глаза, а фигура обладала хорошенькими выдающимися бедрами и узкой талией, но вот внутри она была полной противоположностью меня. Ее мягкость и податливость хорошо уживались с моими всплесками и взрывами.

Сейчас передо мной стоит талантливая, целеустремленная молодая женщина, чье исполнение заставляет замирать сердца. Я чувствую, как мое сердце наполняется одновременно радостью и горечью: обещание, данное Валентино, выполнено, но воспоминания об утратах остры, словно осколки.

Только на концерт, увы, никто не приходит.

Совсем никто.

Мы с Джулией репетировали до последней минуты, а когда, казалось бы, люди должны были потихоньку занимать свои места – никто так и не пришел. Ни через десять минут, ни через час.

Сцена выглядит по-настоящему удручающе: пустой зал, ряды стульев, которые так и не дождались своих зрителей. Вокруг нас царит оглушающая тишина, а часы над сценой, казалось, отмеряют время с какой-то пугающей настойчивостью, словно указывая на наш проигрыш.

Джулия, несмотря на юный возраст, держится стойко. Ее глаза наполняются слезами, но она упорно не позволяет им пролиться. Я вижу, как ее пальцы сжимаются в кулаки, как она пытается скрыть боль. Ведь она так долго готовилась, так верила в этот вечер.

Открыв интернет, я решаю прочитать новости.

«Концерт итальянской пианистки Джулии Гведиче был запрещен по распоряжению главного прокурора города Мурада Шаха. В официальном заявлении указано, что ее музыкальная программа содержит композиции, направленные на разжигание национальной розни. Более того, по утверждению прокуратуры, в этих мелодиях прослеживается идеология итальянского фашизма, что противоречит законодательству и ценностям страны. Решение вызвало широкий резонанс среди общественности, и многие задаются вопросом, на чем основаны столь серьезные обвинения в адрес молодой исполнительницы».

– Что за абсурд?!

– Что случилось? – спрашивает Джулия дрожащим голосом.

– Прости меня, маленькая синьорина, – шепчу я, срывающимся голосом. – Это не должно было случиться.

Я перевожу новости на итальянский язык и даю их ей прочесть. Джулия хмурит брови, а затем смотрит на меня с изумлением.

– Это не ваша вина, синьора, – отвечает она, хоть в ее голосе и звучит едва заметное разочарование и страх.

Слова пылают на экране, словно напоминание о том, что мстительная рука Мурада может дотянуться куда угодно. Я ощущаю, как во мне закипает гнев, ведь только удар пришелся по невиновной.

– Я знаю человека, который сделал это, – выдыхаю, чувствуя, как голос срывается от бессильного гнева.

Джулия моргает, пытаясь осознать услышанное.

– Почему он это сделал? – спрашивает она, но я не могу найти правильных слов, чтобы объяснить все, что разрывает меня изнутри. Ярость закипает внутри с немыслимой силой.

– Потому что иногда взрослые люди поступают жестоко.

Схватив телефон со сцены, я оставляю Джулию вытирать слезы и набираю Мурада. Он отвечает почти сразу, словно ждал моего звонка:

– Почему итальянки думают, что могут звонить мне в любое время дня и ночи? – спрашивает издевательски, прекрасно зная причину звонка.

– Потому что ты мудак и моральный урод!

– Ничего себе заявка на условное, – произносит спустя время. – Или даже на лишение свободы до двух лет. Что выбираешь, Ясмин?

Я провожу ладонью по лицу, с трудом сдерживая себя.

– За что ты так с ней?!

– Я изучил программу ее выступления. Одна из композиций действительно может быть интерпретирована как пропаганда фашистских идей, и исполнение подобных произведений влечет за собой уголовную ответственность.

– Ты что, хочешь выдвинуть ей обвинения?

– Если это сделает тебя сговорчивее.

– Сговорчивее?

Я опираюсь бедром о сцену и замедляю дыхание.

– Я вышлю тебе адрес и время, подъедешь и дашь показания. Возможно, я пересмотрю свое решение, и твою итальянку и пальцем не тронут.

– Ты творишь беспредел… – выдыхаю тихо. – И когда?

– Я сейчас в командировке. Прилетаю завтра.

– Я улетаю. Тоже завтра.

В трубке слышу усмешку – Мурада что-то очень сильно рассмешило.

– Тогда встретимся завтра, – развязно отвечает Мурад и кладет трубку первым, давая понять, что разговор завершен.

Джулии я ничего не говорю. Ни к чему пугать ее лишний раз – я так решаю. Вручив ей шикарный букет цветов, отстраненно спрашиваю:

– Ты много работаешь над исполнением, Джули?

– Не менее четырех часов в день, синьора.

– Мало. Нужно больше. Когда ты улетаешь? – спрашиваю у нее напоследок, набрасывая плащ.

– Через два дня. У меня скоро свадьба, сеньора. Я вас приглашаю…

– Свадьба – это хорошо. Ты любишь его?

– Очень.

– Это самое главное. Без любви не занимайся любовью, Джулия.

Вытянув лицо от удивления, Джулия озабоченно спрашивает:

– Все в порядке, синьора?

– Возвращайся домой, Джули. Прямо сейчас. Как дойдешь – отзвонись. Все поняла?

– Как скажете…

– Страну пока не покидай. Возможно, тебя не выпустят… – говорю значительно тише. – Но я разберусь, обещаю тебе.

Выскочив на улицу, я делаю несколько глубоких вдохов и застегиваю плащ. Пальцы слегка дрожат и вовсе не слушаются меня, поэтому я попадаю в застежки не с первого раза.

Завтра.

Завтра мы вернемся в Англию. Все будет как прежде – серо, печально и драматично, а главное – стабильно. А до этого я разберусь с Мурадом и пойму, что он замышляет.

С парковки раздается тихий звук клаксона, означающий, что меня уже ждут. Он режет по оголенным нервам, разгоняя кровь с бешеной скоростью. Внедорожник с немецкой эмблемой стоял в тени от входа, он был почти один на опустевшей парковке. Неяркие габариты подсвечивали мою фигуру и смотрели прямо на меня.

– Эльман…

Я начинаю идти, но спустя несколько порывов замедляю шаг. Мысли о том, что все это неправильно, заставляют меня притормозить, а затем и вовсе остановиться.

Кольцо обжигает безымянный палец. Почти что нестерпимо.

Перебросив сумку на сгиб локтя, я снимаю обручальное с пальца и несколько раз прокручиваю его в своих руках, а затем надеваю обратно. Не дай бог я потеряю это кольцо или вернусь домой без него, тогда Камаль устроит мне американские горки и допрос с пристрастием, и если ко второму я уже привыкла, то американские горки я не любила с тех пор, как меня на них покатал Эльман.

Мы много на них катались – почти все лето. Было ярко и незабываемо, а после – очень больно, поэтому эту часть отношений я не любила. По крайней мере, не с Камалем.

Что я делаю сейчас? Зачем я снова бегу как мотылек на пламя?

Это неправильно, грязно, порочно – можно какими угодно словами обозвать нашу связь, но только все это в прошлом. В конце концов, между нами ничего не будет – я только заберу мамины картины и все…

Я возобновляю шаг, и через тридцать секунд оказываюсь в просторном автомобиле. Здесь тепло, а еще пахнет кожей от салона и веет опасностью от его владельца.

– Почему медлила?

– Я сомневалась.

– А сейчас?

Вскинув взгляд, я целиком и полностью задерживаю дыхание. Кажется, что если я не задержку кислород в легких, то просто умру.

Эльман смотрит прямо, неотрывно, но больше всего меня пугал его взгляд – немножко расфокусированный, бесконтрольный.

Облизав губы, честно признаюсь:

– Сейчас тоже сомневаюсь, потому что твой брат испортил Джулии концерт. Он редкостный урод.

– Я знаю. Пристегнись, Ясмин.

Делаю, как он велит, и опускаю взгляд. Когда мы трогаемся с места, Эльман блокирует двери, а мое сердце, кажется, совсем перестает биться. Прикрыв дрожащие веки, я понимаю, что блокировка сработала автоматически, но флэшбеки из прошлого упорно разгоняют пульс до максимума.

Разблокировав телефон, я набираю Джулию. Я велела ей позвонить, когда она доберется до арендованной квартиры, которая располагалась всего в двух шагах.

Вот только звонка от нее так и не поступило.

Зато на телефон почти сразу поступает несколько сообщений, все они от няни, поэтому они быстро перебивают мою тревогу о Джулии. Я открываю фото и видео с Юной и улыбаюсь, особенно от просмотра последнего файла – на нем Юна поймала смешинку и очень громко смеялась.

Напечатав няне режим сна Юны, я отправляю сообщение и блокирую телефон. Без смеха дочери в салоне автомобиля вновь становится не по себе – атмосфера кажется накаленной до предела, а сердце громыхает вместо музыки, очень громко и навылет.

Заехав в комплекс с высотками, Эльман загоняет автомобиль на подземную парковку.

– Зачем? Мы же ненадолго, – обращаюсь к нему.

Эльман мне не отвечает. Кажется, он давно погряз в своих мыслях, о которых мне было неведомо.

Оказавшись в лифте, я отхожу от Эльмана на несколько шагов и крепко сжимаю в руках новенький телефон. Знаю, что няня уже ничего не пришлет, потому что я настойчиво попросила ее следовать графику сна, но держать телефон при себе было спокойнее.

На высокий этаж мы добираемся за рекордное количество секунд, а вот у входной двери, едва Эльман отпирает ее, я притормаживаю и закономерно встречаю на себе вопросительный взгляд Эльмана.

– Проходи, – его голос кажется холодным, но очень давящим. Максимально не соблюдающим нейтралитет.

– Может, ты просто отдашь мне картины мамы?

Не нужны нам больше ошибки.

Отдай мне картины и отпусти.

Облокотившись на стену возле входной двери, я с замиранием сердца поднимаю взгляд. В проеме двери очень темно и пусто, а я, кажется, слышу собственное гулкое сердцебиение в ушах.

– Ты боишься меня?

– Да…

– Я не сделаю больно, – обещает Эльман, остановившись взглядом на моей щеке с едва заметным шрамом. – Заходи.

Пересилив себя, я делаю шаг и оказываюсь внутри зияющей темноты. Напряжение возрастает до максимума, когда Эльман, дыша мне в затылок, заходит следом и проворачивает ключ в дверном замке. Несколько раз.

Глава 12

Поддавшись импульсу, я разворачиваюсь обратно в попытке поменять собственное решение, но вместо выхода из квартиры упираюсь в твердую грудь.

Выхода, увы, больше не было.

– Я не знала, что Эмиль следил за нами тогда, – выдыхаю ему куда-то в шею.

Эльман зажигает неяркий свет, а после обхватывает мое лицо и заставляет посмотреть на него.

Я тяжело дышу, он же, на удивление, очень спокоен. Как удав.

– Я знаю.