– Сядем, – подводя Ирину к лавочке в стороне от проспекта, закуривая папиросу, проговорила Нина. – Я уже пять лет в России. В двадцать девятом году, когда мы были на гастролях в Соединенных Штатах, я вышла замуж за Джорджа Осгуда, богатого нью-йоркского коммерсанта. Мы познакомились на одном приеме, это был головокружительный роман, через неделю мы поженились. Все было чудесно, жизнь как сказка, огромный особняк, штат прислуги, ежедневные подарки, приемы, шикарные наряды. Муж носил меня на руках. Потом он стал поговаривать о детях. Джордж очень хотел наследника. Но ничего не получалось.

Ирина слушала грубоватый глухой голос бывшей подруги, смотрела на ее худую, мозолистую, с обломанными ногтями руку и не могла представить то, о чем Нина говорила. Какие дети, особняки и драгоценности? Перед ней сидела опустившаяся нищенка, постаревшая раньше времени, подурневшая. Это был совершенно незнакомый человек. Но Нина продолжала рассказ:

– В начале тридцать третьего года муж по делам должен был ехать в Россию, возможно надолго, и я попросилась с ним. Мне очень хотелось взглянуть на родину, ведь я была так мала, когда родители бежали от большевиков. Мать меня отговаривала, умоляла не ехать, но я не послушалась.

Вначале все было хорошо. Большевики прекрасно приняли мужа, он поставлял им какое-то оборудование. У нас появились влиятельные знакомые, однажды мы даже были на приеме в Кремле. Но мы стали все больше ссориться, иногда не разговаривали по несколько дней. Муж придирался к пустякам, стал оскорблять меня. Постоянно раздражался. А как-то в июле ему нужно было поехать в Ленинград на какой-то завод, я увязалась за ним, идиотка, хотела как-то помириться, устроить романтическое путешествие, но вместо примирения он меня просто бросил.

Накануне нашего отъезда я пошла прогуляться, муж посоветовал мне пообедать в городе и не торопиться с прогулки, у него были дела допоздна. Я послушалась, а когда вернулась, не нашла ни мужа, ничего! Эта сволочь сбежала, бросив меня без денег, документов, с одним чемоданом. Мне выдали его на стойке портье! – Горький смех Нины перешел в долгий нехороший кашель. – Мерзавец!

– Ужас какой! – не удержалась от восклицания Ирина.

– Да уж. Не буду утруждать тебя рассказом о том, как я выжила. Но суть в том, что кое-как с помощью добрых людей мне удалось получить советский паспорт, мне дали крохотную комнатушку в коммуналке, и я смогла устроиться в кордебалет труппы Михайловского театра. За три года безделья я потеряла прежнюю форму, так что на многое претендовать не могла. Спасибо господину Дандре: когда я написала ему о своем бедственном положении, он прислал мне денег по телеграфу и рекомендации. Золотое сердце! Ведь мы к тому времени уже три года как не виделись, – сдерживая слезы, проговорила Нина. – Ах, если бы госпожа Павлова была жива. Она бы помогла мне вернуться в Европу!

Напоминание о Павловой неприятно царапнуло память, но Ирина тут же отмахнулась:

– Что же было дальше?

– Дальше? Я танцевала, научилась выживать на крошечную зарплату, распродавала потихоньку содержимое чемодана. А потом познакомилась со своим вторым мужем. Он был корреспондентом, работал в газете «Вечерний Ленинград». Мы жили скромно, но хорошо, дружно, тихо, а потом муж написал какую-то политически неправильную заметку, и его арестовали. Меня выгнали из театра. Жить стало не на что. От мужа не было известий. Я и сейчас не знаю, жив ли он. В общем, я кое-как насобирала денег и год назад переехала в Москву; ни о каких театрах речи уже не шло, живу в подвале, работаю на вокзале уборщицей, – потушив окурок, закончила свой рассказ Нина.

– А как ты меня нашла? – робко поинтересовалась Ирина.

– Случайно. Увидела на днях на улице, глазам своим не поверила. Это было возле театра, пошла за тобой, увидела, как ты через служебный вход зашла. Ну, поболтала с вахтером вашим, кое-что о тебе узнала. Адрес вот, например. – Искоса взглянув на подругу, Нина усмехнулась. – Хорошо устроилась. Муж начальник, дом хороший, в театре танцуешь. Молодец. Только вот знаешь, о чем я думаю?

– О чем? – насторожилась Ирина.

– Пойдем посидим где-нибудь, выпьем?

– Ой, сейчас никак не получится. Мне же на репетицию надо! – спохватилась Ирина.

– Ничего. Позвонишь, скажешь, заболела, – оборвала ее Нина. – По хахалям вместо репетиции бегаешь, так уж на старую подругу время найдешь. Пошли, угостишь меня, сто лет в ресторане не была.

– Ты что, в таком виде в ресторан собираешься? – переполошилась Ирина.

– А в чем, по-твоему, трудящиеся ходят? Не нравится – подари что-нибудь с барского плеча.

Ирина промолчала. Новая Нина ее пугала. Куда делась милая, спокойная, всегда доброжелательная и уступчивая Ниночка, которую она знала? Эта чужая грубая женщина не имела с ней ничего общего. Но отказать она побоялась.

– Ладно, подожди, я сейчас в театр позвоню, – шаря по карманам в поисках монетки, пробормотала Ирина.

Стоя в будке телефона-автомата, она судорожно соображала, куда бы повести Нину. Появиться с нею в зале «Савоя» или «Националя» было бы немыслимо, вдруг кого-то из знакомых встретишь? А куда же деваться? Ирина так нервничала, что придумать ничего толкового не удавалось.

– Ну что, пошли? – вставая со скамьи, спросила Нина. – Только знаешь что, не веди меня в столовую, поехали в «Метрополь», мы там с моим американским гадом пару раз обедали, хочу вспомнить.

Деваться было некуда. Пришлось ехать.

– На такси, – сухо велела Нина.

Поехали на такси.

– Что, не радует тебя наша встреча? – сидя за столом в ресторане, горько спросила Нина. – А меня вот обрадовала, вдруг снова вспомнила, что я человек, а не загнанный зверь, что и у меня когда-то жизнь была. – Она опрокинула в себя рюмку водки. Именно опрокинула – не выпила, не пригубила.

Ирина смотрела на подругу полными ужаса глазами и думала только о том, когда и как эти посиделки закончатся. Она ведь так напьется совсем, ее выносить из зала надо будет. Ирина невольно искала глазами официанта, рассчитывая на его помощь и сгорая от стыда. Счастье еще, что в это время народу в зале было мало, обеденное время еще не наступило.

Нина между тем с аппетитом закусывала, не переставая жаловаться на жизнь и перечислять свалившиеся на нее несчастья. Ирина старалась не слушать и незаметно посматривала на часики.

– А знаешь что, – вдруг впиваясь в Ирину глазами, спросила подруга, – о чем я вспомнила? – Она нехорошо усмехнулась. – Помнишь, как ты от Павловой сбежала? Пошла вроде как с Дандре поговорить и исчезла. Никого не предупредила об уходе, хотя и обещала. Я тогда ужасно рассердилась. Когда ты на репетицию на следующий день не пришла, все всполошились, не заболела ли? Я к тебе в тот вечер приезжала, но тебя уже и след простыл; тогда я к Алексею поехала, разыскала его на службе, он мне что-то невразумительное про Париж стал объяснять. Я понять ничего не могла и ужасно на тебя сердилась. А потом, уже на пароходе, когда в Австралию плыли, я случайно подслушала госпожу Павлову, как она с мужем разговаривала. У нее вещица одна пропала. Красивая такая подвеска с огромным рубином, она ее иногда в прическу закалывала. Очень древняя и ценная. Павлова горевала, потому что эту подвеску ей индийская махарани подарила. И никак не могла понять, куда она подевалась. Перед отъездом перебирала шкатулку и не нашла.

Нинины глаза буквально прожигали Ирину насквозь. И той внезапно стало жарко и душно.

– Так и знала, что это ты, – отводя взгляд, проговорила Нина. – Стащила, как сорока-воровка, и бежать. Да-а, мелких пакостей от тебя всегда можно было ожидать, но кража? Низко же ты пала, подруга.

– Да с чего ты взяла? Какая еще подвеска? – горячо проговорила Ирина, приходя в себя. – Я тогда пришла к Дандре разговаривать, а его не было, я постояла у кабинета минут пять и сбежала трусливо. Ты же не думаешь, что драгоценность эта у него в кабинете на столе лежала?

Но Нина ничего не ответила. Она лишь молча опрокинула в себя еще одну рюмку водки и попросила заказать на десерт мороженое.

– Сто лет его не ела, – пьяно икнула она, и Ирина успокоилась в надежде, что, протрезвев, подруга неприятный разговор не вспомнит.

Нина действительно ужасно напилась, и Ирина трусливо сбежала из ресторана, заплатив официанту, чтобы тот посадил пьяную подругу в такси.

Больше всего на свете ей хотелось навсегда забыть об этой встрече. Она была уверена, что больше они с Ниной не увидятся.

Какая наивность! Через день Нина опять поджидала подругу у подъезда, но на сей раз она хотела просто денег. Ирина выдала ей двадцать рублей и поспешила на остановку, благо троллейбус сразу подошел. Но, сидя в троллейбусе, она с кислым лицом размышляла о том, что Нина, пожалуй, возьмет привычку ходить к ней чуть не каждый день и клянчить деньги. Хоть с квартиры съезжай.

А толку что? Ирина тут же одернула себя. Нина к театру придет, еще и скандал на проходной устроит. Нет, надо что-то радикальное предпринять. Может, милицией пригрозить?

Так и пришлось сделать. Нина появилась ровно через два дня, но на этот раз Ирина была готова.

– Вот что, Нина, – подходя к подруге, строго проговорила она. – Здесь двести рублей. Возьми. Но больше сюда не приходи, иначе я позову постового, скажу, что ты вымогаешь у меня деньги и угрожаешь моему мужу, а он у меня большой начальник.

Нина посмотрела на Ирину долгим непонятным взглядом, потом молча взяла деньги и ушла. Больше Ирина ее не видела.

Глава 2

Москва. Апрель 1937 г.

– Верочка, я дома! – входя в квартиру, проговорила Ирина. – Опять у тебя дверь не заперта. Боже мой! Помогите! – Ирина выскочила обратно в коридор и заголосила.

В кухне на полу лежала Вера с проломленной головой, рядом натекла лужица крови.

Милиционер на крики прибежал быстро, соседи еще быстрее. Весь подъезд гудел как растревоженный улей.

– Что стряслось?

– Убили, кажись!

– Да что «кажись»? Убили, совершенно определенно.

– Да что вы болтаете, вовсе и не убили, вон скорая приехала. Ограбили.

– Да не ограбили, а подрались! Ножом, говорят, порезали!

– Да что вы, любезная, придумываете, не ножом и не порезали, а как раз бандиты залезли через окно.

– Это на четвертый-то этаж?

– Так они по веревке, с крыши.

Толком никто ничего не знал, но домыслов и слухов было множество.

Поскольку вся мужская часть жильцов дома была в это время на службе, то в коридоре толпились преимущественно домохозяйки, прислуга и ребятня, примчавшаяся со двора на шум и крики.

– Сядьте, гражданочка, и рассказывайте, – устраиваясь напротив Ирины за столом с блокнотом, велел строгий милиционер с седыми висками.

– Да я вот только из театра вернулась, с репетиции, – всхлипывая и промокая нос платочком, рассказывала Ирина. Веру уже увезли в больницу, к счастью, она была жива. – Пришла. Дверь не заперта, у нас такое бывает. Дом спокойный, люди приличные живут. Я позвала Веру, она не ответила. – Тут голос Ирины задрожал, и она несколько раз нервно протяжно всхлипнула, но сдержалась. – Она не ответила, я прошла на кухню… – Вот тут уж она опять заревела.

– Гражданочка, давайте поспокойнее. Родственница ваша жива, – сердито прокашлялся строгий милиционер. Истеричные дамочки его раздражали, особенно вот такие, буржуйские пережитки. Накрашенная, завитая, духами вся квартира пропахла. Фу. Разве так советские трудящиеся женщины выглядеть должны? Еще и истерики будет закатывать.

Поймав его недовольный взгляд, Ирина еще пару раз шмыгнула носом, но все же в руки себя взяла и истерику устраивать не стала.

– Дальше что было? – одобрительно кивнул милиционер.

– Дальше я выскочила из квартиры и стала звать на помощь.

– В квартиру не заходили, комнаты не осматривали? – уточнил милиционер.

– Нет. Страшно было. Я же думала, что Вера… – Ирина снова хотела было всплакнуть, но, поймав неодобрительный взгляд милиционера, передумала. – Ну, в общем, убита.