Эви со вздохом подошла к бесконечной винтовой лестнице. Постояла, глядя на неё и гадая: ну почему магии в стенах достаточно, чтобы вещи перемещались сами собой и чтобы держалась комфортная температура, но недостаточно, чтобы лестницы сделались… ну, не такими кошмарными. Покачала головой. Надо добавить в ящик для предложений.

«Не забыть: предложить завести ящик для предложений».

Она начала ежедневный подъём, сторонясь двери слева на первой площадке: она вела в личные покои босса.

Одним богам ведомо, чем он занимался в своей личной части огромного, намеренно мрачного каменного домища.

«Не думай про его личную жизнь, Эви».

Ещё одно отличное правило в список, который непрерывно пополнялся с первого дня работы.

«Не пытайся рассмешить босса, Эви».

«Не трогай волосы босса, Эви».

«Пытки не привлекательны, Эви».

«Не говори Эдвину, что зелье слишком крепкое, Эви».

Тяжело дыша, она преодолела ещё один пролёт и повисла в свете свечей на перилах следующего пролёта. Икры горели под плотной синей юбкой по щиколотку длиной.

Из пыточной в подземелье донёсся вопль, эхом отразившийся от стен, и она остановилась. Моргнула, встряхнула готовой и заторопилась наверх.

Несмотря на все свои гнусные злодейства, босс обладал своеобразным моральным компасом, которому усердно следовал: во-первых, он никогда не причинял вреда невиновным, к облегчению Эви. Его зло оказалось скорее возмездием. Ещё ей понравилось, что в его правилах было относиться ко всем женщинам с тем же уважением и почётом, что и к мужчинам. Если подумать, ничего впечатляющего, но, по крайней мере, на этой работе всё было куда последовательнее, чем во внешнем мире.

До того как начать работу на повелителя зла, Эви работала у деревенского кузнеца, Отто Варсена. Наводила порядок, подавала инструменты, чтобы он не отвлекался от ковки. Достойная работа, и денег хватало, чтобы помочь больному отцу, но при этом возвращаться пораньше – приготовить ужин для него и сестрёнки.

По крайней мере, это была достойная работа. А потом всё изменилось.

Эви провела рукой по плечу, нащупала под льняной рубашкой выпуклый, неровный шрам. Будь он от обычного клинка, уже зажил бы как следует. Но какие бы чары ни содержались в том белом кинжале, рана была проклята. И серьёзно: стоило Эви почувствовать боль в любой части тела, шрам раскалялся. Весьма досадно, учитывая, что неодушевлённые предметы подозрительно часто выскакивали на дорогу перед ней.

Если где-нибудь можно споткнуться, Эви обязательно споткнётся.

Посмеиваясь и тяжело дыша, она пошла по последнему лестничному пролёту. Логово такое, что деревня влезет, а они работают под самой крышей? О Злодей, тебе имя – коварство… Но она упрямо шла наверх, к человеку, который изменил её жизнь.

«Человек», подумалось ей, неподходящее определение для босса. Во многих смыслах он был чем-то бо́льшим, но она отвечала за все его прихоти и потребности, и это неким образом очеловечивало его. Завеса тайны, окружавшая его вначале, соскользнула, и взгляду её предстала более чёткая картинка.

Но ей предстояло ещё многое узнать.

Например, что за тьма разверзлась в его душе, если с бедного потолка свисают три башки?

Она добралась до верхней ступеньки и вытерла пот со лба, оплакивая время, потраченное утром на наведение красоты. И без зеркала было понятно, что щёки горят, а выбившиеся из косы волоски липнут ко лбу. Пока шла, она чувствовала между бёдер скользкий пот.

Она мечтала о свободных штанах.

Босс внятно объяснил, что нет никаких правил насчёт одежды для сотрудников, а значит, впервые в жизни Эви могла надеть на работу что-нибудь, кроме унылых сереньких платьев. Но она всё ещё опасалась, что скандальные вещи вроде штанов привлекут к ней слишком много внимания.

«Ноги? У женщин? Зовите глашатая!»

Нет, загадочная работа, на которую она уходила каждый день, и так вызывала в деревне слишком много подозрений. Лучше не выделяться, чтобы и взгляда лишнего не привлекать.

Если кто-нибудь спрашивал про работу, она отвечала, что работает горничной в большом поместье в соседней деревне.

Не совсем даже ложь. Она постоянно прибиралась за Злодеем, и обычно речь шла о крови.

Эви пересекла холл, потянула за ближайший к витражному окну светильник и отошла назад, а кирпичная стена медленно скользнула в сторону, открывая потайную бальную залу, которая служила рабочим местом. Эви торопливо зашла – стена вернулась на место – и глубоко вздохнула. Знакомый запах пергамента и чернил в воздухе успокаивал, неизменно вызывая у Эви улыбку.

– Доброе утро, Эванджелина.

Утро пошло насмарку.

Ребекка Эрринг и её штат управленцев располагались слева, и все оторвались от работы, чтобы посмотреть на Эви. Ребекка пристально глядела ей в глаза сквозь большие круглые очки.

– Доброе утро, Бекки.

Та разгладила перёд наглухо закрытого платья на пару размеров больше, чем нужно.

– Посмотрим.

Шесть пар глаз вернулись к пергаментам – все осознали, что сегодня кровавой бани не будет.

Честно говоря, Бекки выглядела вполне симпатично. Она была всего года на два старше Эви, но два года превращались в десять, если смотреть, насколько увереннее держалась Бекки.

У неё была идеальная смуглая кожа, а строгая улыбка очень шла ярким чертам. Широкие скулы, широкая челюсть – это привлекало взгляд к точёному лицу. Если бы она была хоть на десятую часть столь же мила, сколь прекрасна, Эви сочла бы Бекки лучшим человеком на свете.

Но увы, Бекки была мерзкой.

Эви сладенько улыбнулась и заправила волосы за ухо.

– Трудное выдалось утречко?

Бекки улыбнулась в ответ – улыбка вышла такая жёсткая, хоть дорогу к замку ей мости.

– Я сегодня пришла первая, так что пришлось засучить рукава.

В переводе с Беккиного это означало: «Я пришла раньше тебя, а значит, я лучше, чем ты. Трепещи перед моей ужасающей пунктуальностью».

Глядя прямо перед собой, чтобы не дать себе закатить глаза, Эви протолкалась сквозь толпу народа – каждый мчался по своим делам. Босс требовал от каждого работника результатов, и каждый отчаянно пытался доказать свою незаменимость.

В этой просторной, открытой комнате, за потайной дверью, стояло множество столов. В бежевых кирпичных стенах через равные промежутки были витражные окна с изображениями разнообразных пыток и злодеяний, и тёплый свет заливал всё помещение. Под потолком поблёскивала на свету затянутая паутиной люстра, и Эви вспомнила отрубленные головы, свисающие со стропил внизу. Она всем сердцем надеялась, что крик из пыточной не означал, что скоро появится ещё одна.

Она всего несколько раз спускалась в подземелья, но ненадолго, и так и не добралась до этой комнаты ужасов. Но некоторые стажёры там побывали. Это стало центральной темой их брезгливых шепотков у кухни.

– Несёт тухлой рыбой и отчаянием, – сказала одна.

Эви тут же уточнила, чем пахнет отчаяние, но девчонки не ответили, лишь зашептались о своём.

Заводить друзей ей никогда особо не удавалось.

Начать хотя бы с того, что с самого детства, когда пропала мама, Эви слишком уж хорошо наловчилась избегать всего неприятного, как приливных волн, не позволяя таким вещам ранить.

Она мельком подумала, что эта работа может сделать её угрюмее. Чтобы люди, глядя на неё, видели жизненный опыт и умудрённость. Но несмотря на возможность стать персонажем мрачным и пугающим, Эви осталась такой же, какой и была всегда, – оптимисткой, а это, поверьте, такая себе черта, когда работаешь в злодейском офисе. Конечно, она не хотела бы становиться злодейкой, но когда всю жизнь тянешься к солнышку, можно и о дожде помечтать.

Наедине с собой она гадала, каково это – прожить остаток дней без улыбки, каково – когда тебя боятся так, как босса. Но Эви Сэйдж не была злодейкой, и любого, кто счёл бы её таковой, незамедлительно бы подняли на смех.

Разумеется, нечего удивляться тому, что все вокруг смотрели на неё как обычно, если она продолжала терпеть и улыбаться. Эви солгала и всей деревне, и отцу, так что они с Лиссой оставались в неведении, куда она ходит каждый день. Серьёзно, для их же блага. Отец и так терзался тем, что стал обузой для дочерей, когда заболел и больше не смог работать из-за Неведомой болезни – недуга, который опустошал королевство последние десять лет.

Эта болезнь поражала всех без разбору – никаких видимых причин для выбора жертвы. Кому повезло, те умирали быстро. Другие ослабевали настолько, что не могли подняться с кровати, а болезнь медленно крала их жизни, как коварнейший из воров.

Отец прожил с болезнью достаточно долго, чтобы лекарь заверил их с Лиссой, что папа не умрёт в ближайшее время. Но теперь он был слишком слаб, чтобы вернуться к своему труду.

К счастью, он был мясником – Эви с этим повезло, потому что она выросла среди крови и трупов, а теперь сама занималась ровно тем же самым. Правда, туши животных и трупы людей – очень разные вещи.

Она села за стол и принялась за работу с документами, напомнив себе, что, по крайней мере, сегодня у неё на столе нет трупа. Прошёл всего час – и в стену за её спиной что-то врезалось. Эви подскочила и с нелепым шлепком свалилась на пол. А пока падала, задела руками документы, и теперь два часа работы над счетами осыпались вокруг неё, как бумажные снежинки.

«Очень профессионально, Эви».

Она знала, что её стол стоит слишком близко к кабинету начальства, чтобы расслабляться хоть на минуту.

Последняя бумажка спланировала ей на грудь, и Эви проследила за ней взглядом, не торопясь вставать и подбирать документы. Там что-то или кто-то определённо врезалось в стену… Ещё один удар, за ними два шлепка потише и звон стекла.

«А это картина в рамке, которую я только на прошлой неделе повесила заново».

Не поднимаясь с пола и ощущая себя крайне глупо, Эви перевернулась и встала на колени, чтобы собрать разбросанные бумаги. Тихонько айкнула, потирая зад.

Могла бы и не таиться – чёрная дверь кабинета Злодея распахнулась так, что стены затряслись, а остальные сотрудники замерли.

Эви медленно подняла взгляд от бумаг в руках: сперва на носок блестящего чёрного сапога, а потом – выше. Предполагалось, что тёмные штаны сидят свободно, но вместо этого они обтягивали мускулистые бёдра, а выше начинался впечатляющий торс.

Глаза скользнули по полурасстёгнутой чёрной рубашке, как у пирата – она открывала крепкую грудь. Даже в мятом Злодей выглядел ошеломительно.

Когда она наконец подняла взгляд на его лицо, пришлось проглотить вздох и запрятать его поглубже, чтобы никто не нашёл. Но как тут удержаться? Челюсть такая резкая, что сама по себе может считаться оружием, и такая твёрдая, что невозможно не трепетать.

«Не трепещи при виде босса, Эви».

Она раньше думала, что труднее всего смотреть ему в глаза, поразительно чёрные, – они будто затягивали в себя, как сеть для души. Такие глаза умоляли отвести взгляд, но Эви пренебрегала этой мольбой, потому что на них было очень приятно смотреть.

«И на губы».

Пожалуй, самая выразительная часть его лица: любое движение едва заметно, но значит так много, что Эви принялась коллекционировать его выражения. Например, сейчас он плотно сжал губы. Она бросила взгляд на глаза: он пристально глядел на неё сверху вниз. Голову он слегка наклонил, и Эви несколько поплохело при мысли о том, что он, должно быть, думает о ней, когда она позорно стоит тут перед ним на четвереньках, будто играет в чехарду.

«Он озадачен? Смущён? Прибьёт меня за неуклюжесть?»

Он медленно опустился на одно колено, оказавшись с ней на одном уровне.

Не ощущая ни капли должного страха, Эви вместо этого радостно улыбнулась человеку, в ужасе перед которым жило целое королевство.

– Доброе утро, сэр. – Из кабинета босса донёсся сдавленный стон. Она подняла брови, покосилась в сторону кабинета и добавила: – То ещё утречко, да?

Босс тоже поднял брови.

– Да уж.

Покачал головой, будто поражаясь собственному ответу, и принялся собирать оставшиеся бумаги с пола, а потом положил их на стол.