Оттуда князь московский извлёк початую бутылку с инополисной этикеткой и, плеснув в стакан тёмно-золотистой жидкости на два пальца, вернул её на законное место, тщательно затворив как потайную дверку, так и створки шкафа. Знать о том, что повелитель московского полиса, успокаивает порядком расшатавшиеся в последнее время нервы самогоном из Лондиниума, настоянном на источающих живицу корневых узлах растительных монстров, обитающих на Альбионе, не следовало даже самым ближайшим сподвижникам.

Меньше знают – крепче спят! Тем более что в последнее время князь начал подозревать, что кто-то в его ближайшем окружении начал свою игру, и нацелена она, в первую очередь, против него лично!

А может, то был и не один человек, а целая группа, засевшая прямо у него под носом, в Кремле, и теперь активно, из тени, расшатывающая и так непростую ситуацию в полисе. Вот только выяснить, кто это такой умный и как им удаётся проворачивать целые схемы в тайне аж от двух не зависящих друг от друга тайных служб, выяснить всё никак не удавалось. В то время как дела в Москве шли всё хуже и хуже.

Подойдя к панорамному окну, заменявшему одну из стен его кабинета, князь, потягивая крепкий алкогольный напиток, грустно усмехнулся, разглядывая раскинувшийся перед ним огромный густонаселённый полис. Ирония его положения заключалась в том, что в громадном городе, созданном чародеями в первую очередь для самих себя, его Княжеский Стол как главный и, по сути, единственный управленческий орган исполнительной власти испытывал самый настоящий кадровый голод, когда речь шла об этих самых «одарённых».

Нет, бескланового мусора, готового ради мимолётной милости целовать его сапоги, было полно! И среди них порой даже встречались самые настоящие самоцветы, погребённые в горах грязи и посредственности… Вот только толку от них без соответствующей огранки практически не было, но получить они её могли только у кланов, а значит, словно вода ускользали уже из его рук!

Винить можно было много кого. Например, кланы, которые на протяжении уже почти тысячи лет отказывались склонять голову перед единым правителем, собраться в один могучий кулак и тем самым возвысить Москву над соседними полисами. Но… Их тоже можно было понять!

Об этом не принято было говорить и уж тем более писать в учебниках. Однако, стоило какому-нибудь московскому правителю затеять реформу, ведущую к объединению и приручению кланов… Как в чьей-то много-мудрой голове обязательно появлялись мысли о том, что именно их святая обязанность перед Москвой быть регулятором численного состава кланов, не давать им набирать излишнюю силу и подавлять зарвавшихся, нарушающих сложившийся статус-кво.

Прямой пример княжеской глупости – бывший небоскрёб покорных и безынициативных Шнуровски, нынче вернувшийся во владения Бажовых, он уже более месяца в буквальном смысле мозолил глаза московскому правителю. Только князь и ещё несколько человек во всём полисе нынче знали правду о событиях тридцатилетней давности, когда первое появление «Зеленоглазых Бестий» в Москве закончилось самой настоящей катастрофой и в первую очередь для планов княжеской власти.

Ведь на самом деле архивы старика Ершова, а точнее, его организации «Семицветье» частично были спасены, а потому кое-что о тех событиях, их мотивах, а также планах, Юрий Васильевич знал, можно сказать, из первоисточника. А потому в своё время сделал всё, чтобы его деда, как и отца, будущие поколения москвичей запомнили, может, не как самых лучших правителей, но уж точно не как мясников, решивших в очередной раз попытаться подмять под себя клановую вольницу.

Длинноруковы, Тимирязевы… с этими кланами была отдельная история, и даже сам Юрий Васильевич признавал, что их полное уничтожение было частично оправданным шагом. А вот с Бажовыми… С Бажовыми оплошали как его отец, так и он сам!

Князь тяжело вздохнул и покачал головой. Права была Ольга, хотя сам он и отрицал, что бросает парня обиженным Морозовым и их приспешникам, по сути, как кость голодным собакам. Ведь он прекрасно знал, что удар в спину, который нанесли Морозовы Бажовым, после того как «Семицветье» буквально выкрутило им руки, был как предательством идеалов чародеев со снежинками в глазах, так и позором, который они сами себе так и не простили.

Одно это уже вело к тому, что мальчик был для Морозовых как бельмо на глазу. Живое напоминание об их предательстве! А в те дни Антон ещё к тому же был пусть очень косвенно, но причастен к тяжёлому ранению сына самого Алексея Викторовича. Вот московский князь, выражаясь аллегориями, и столкнул сироту со связанными за спиной руками в глубокий холодный омут, уверенный в том, что тот в любом случае не выплывет!

И что ему стоило тогда проявить понимание и сочувствие к беловолосому подростку? Не топить его, а поддержать… Но задним умом все сильны! Тем более по прошествии года, зная какими бурлящими фекальными массами всплыл из метафорического омута ранее неинтересный ему сирота, под рукой которого сейчас собралась значительная сила.

– Я могу оправдать себя как политик, – пробормотал князь себе под нос, вновь приложившись к стакану. – Тем, что не знал. Могу оправдать себя как правитель полиса тем, что нерадивые починенные плохо выполняли свою работу и не смогли за тридцать лет сложить два и два, не связав инополисные зеленоглазые кланы с Бажовыми. Но на самом деле…

Мужчина замолчал, вглядываясь в силуэт Бажовского небоскрёба. Он хотел бы сказать, что желал лучшего для своей дочери с сохранением договорённостей о браке… Но не стал себе лгать. О дочери он в тот момент даже не думал. Как и зеленоглазый парень, она должна была стать разменной монетой в политической игре, примирив влиятельных Морозовых с его правлением. И, как бы там ни было, по итогам он так и не получил поддержки от явной оппозиционного клана, ранее сам оттолкнул от себя ставшего вдруг сильным перспективного союзника, посчитав его заранее проигрышной картой.

А теперь видел, как же ошибся… И, честно говоря, слабо представлял, что вообще можно теперь сделать, чтобы вернуть этот быстро разросшийся клан на свою сторону. Вместо просто мальчика и его собственной не такой уж и критичной к Юрию старшей сестры (пока он не делает ничего совсем глупого) нынче от Бажовых выступала троица хитрых стариков. Которые прекрасно видели все его промашки и вовсе не сияли всепрощением.

– И что мне теперь делать… – задумчиво произнёс князь московский, одним глотком, словно это была вода, добивая весь оставшийся стакан.

Проблемы так и валились одна за другой, словно ими управлял невидимый дирижёр… Но у него, а значит, и у Княжеского Стола не было даже самых простых ответов на то, как же всё так складывается, что об этом никто не догадывается? Вот, например… Как получилось так, что аж два года назад было выдано то или иное разрешение и приказ с разбросом аж в четыре года, которые в единой дате сошлись в случившеюся недавно трагедию при концертном зале «Астралѣ»…

Почему как раз было понятно! Чиновники низшего звена, старательно исполняли свой долг… Но как так всё сложилось, и кто за этим стоит… И тем более, как никто не заметил, что столь полезные с одной стороны планы, сходясь в одной точке по времени, привели к явной катастрофе.

– А может быть, стоит обвинить и наказать-таки Морозовых? – пробормотал себе под нос Юрий Васильевич. – В конце концов, пусть и выглядит всё так, будто из разыграли как удобную карту, в нужное время и в нужном месте. А они упорно твердят, что дополнительный концерт был спонтанной идей… Но… Нет, мне ещё гражданской войны сейчас в полисе не хватало…

– Надо что-то менять… – вновь вздохнув, выдавил из себя князь московский и, шаркая ногами, даже не замечая этого, поплёлся обратно к заветному шкафчику.

Глава 1

Протянув руку, я лишь слегка, кончиками пальцев, коснулся памятной таблички в розарии на внутренней стороне храмовой стены Уробороса. Подержал руку несколько секунд и легко провёл по всем десяти сантиметрам стальной пластины, прямо по выгравированному имени «Чародейка Хельга Александровна Громова», а ниже шли даты рождения и смерти, а уж совсем мелким шрифтом, «Последний приказ», отданный ей Князем Московским лично на церемонии прощания.

Маленький квадратик, дециметр на дециметр – вот и всё, что осталось в нашем мире от девушки, которую я действительно любил. Не «влюбился», обведённый вокруг пальца хитрой бестией, которая была старше меня, а именно любил, прошёл с ней путь длиной в два года, от смущающего знакомства до поцелуев в зимнем парке и, наконец, признания своих истинных чувств не как к женщине, с которой был помолвлен, а как к человеку. Которого на тот момент уже не стало.

И вот стальная пластина, десять на десять сантиметров, навсегда вмурованная в Стену Уробороса, это всё, что от неё осталось на бренной земле. В скрывающейся за ней ячейке не было залитого особой смолой ящика с пеплом, а также остатков зубов и костей, которые содержали соседние захоронения. Внутри, и я точно это знал, был навеки застывший в параллелепипеде будущего янтаря самый что ни на есть обычный плюшевый мишка. Игрушка, которую подарил маленькой девочке её отец на второй день рождения, и которая была её самой любимой вплоть до того трагического дня. Потому что она не только умерла из-за меня, но я же приложил руку и свою дурную силу к тому, что больше здесь, на Земле, от неё ничего не осталось.

– Ты опять тут? – произнёс незнакомый голос у меня за спиной, и я медленно обернулся, мгновенно взвинтив себя до предбоевого состояния. – Третью неделю я наблюдаю, как ты раз в два дня непременно появляешься здесь, в пределах храмовой стены и стоишь перед могилой.

Я обернулся, чтобы увидеть довольно высокую фигуру, одетую в повседневную тёмно-зелёную церковную рясу и неброскую чёрную хламиду со скрывающим лицо капюшоном, так что, не зажигая глаз, было трудно рассмотреть черты лица. Хотя даже по голосу, не глядя на небольшую, седую бородку, можно было сказать, что этот человек довольно-таки стар.

– Ваше святейшество, – чуть поклонился я церковнику, – у вас ко мне какое-то дело? Просто, если нет, не сочтите за грубость, но я действительно хотел бы сейчас побыть один.

– Ну, можно сказать, что да. У меня действительно есть к тебе дело… – с этими словами старик откинул с лица капюшон, и я на мгновение замер, пытаясь понять, где же раньше видел этого человека, а затем в шоке уставился на него.

– Верховный жрец… – выдохнул я, вспомнив того, кого видел вместе с Князем Московским на похоронах Хельги. – Но что вы здесь делаете? Я думал, вы почти никогда не покидаете свою резиденцию на подворье Кремлёвского монастыря?

– Что я здесь делаю? – с усмешкой повторил за мной старик, приподняв довольно густую бровь, глядя на меня искрящимися жизнью, но тем не менее какими-то тусклыми глазами. – Я здесь живу уже третью неделю. Для того, кому от жизни и для исполнения своего долга нужна лишь келья, десяток свечей, подходящий под одну-единственную книгу столик и лежанка пожёстче, этот храм ничуть не лучше и не хуже, нежели любой другой, дальняя крепостица или тот же монастырь на вершине Кремля. Но, что здесь делаешь сегодня ты, юный чародей?

– Я… Я, – повернувшись, я посмотрел на ячейку розария, на заглушке которой было написано имя Хельги. – Пришёл к своей подруге…

– А хотела бы этого доблестная чародейка? – более не глядя на меня и словно бы спрашивая находящуюся за стальной пластиной Хельгу, проговорил первожрец, одновременно подходя так, чтобы встать перед стеной рядом со мною. – Хотела бы ты этого, девочка?

Налетевший ветер в который раз за сегодня зашуршал начавшей облетать листвой Витого Ясеня, и я, честно говоря, подумал, что священнослужитель сейчас выдаст что-то нравоучительное про то, что: «Она бы не хотела…» или «Ты должен продолжать жить…» Но старик вдруг покачал головой и сказал совершенно другое:

– Вы оба слишком молоды, чтобы понимать, – он вздохнул и, покачав головой, повернулся ко мне, на мгновение показалось, что в глазах первожреца клубится тьма, за которой нет-нет да и вспыхивает свет, но наваждение прошло, стоило мне только вновь услышать голос стоящего рядом старика. – Девочке нравится твоё присутствие… И она хочет, чтобы ты бывал здесь чаще.

– Тогда я… – начал я с вдруг нахлынувшим на меня энтузиазмом.