Дима обернулся и увидал, что к площади стекаются люди. Это ему не понравилось, хотя он не мог внятно объяснить, что плохого в таком интересе.

Костя принял вызов, улыбнулся еще шире и, работая уже на более широкую публику, начал разглагольствовать о том, насколько улучшится деревенская жизнь, когда в нее войдут современные технологические новшества, когда появится возможность общаться со всем миром. Увлеченный своей речью, он не замечал, что ни председателю, ни его помощнику, ни всем прочим дела нет до этого, лица равнодушные, но вместе с тем нетерпеливые. И смотрят они на Костю напряженно, выжидательно, придвигаются ближе…

«Или мне только чудится?» – думал Дима.

– Раньше к нам такие ребята не заглядывали, – произнес Иван Матвеевич.

– И сегодня не заглянули бы, – радостно заявил Костя. – Представляете, вашей деревни нет в списках нашей компании! Но в Осиново нам сказали: есть еще деревня Петровка, вот мы и решили приехать. И не зря, верно?

– Не зря, – согласился Иван Матвеевич.

А у Димы в голове словно молния сверкнула: не стоило Косте этого говорить! Теперь местные знают: поездка внеплановая, начальство не в курсе, что Дима и Костя здесь. Да и никто не в курсе, связи-то нет, позвонить, сообщить ребята никому не могли. Чем это может обернуться, Дима додумать не успел. Увидел расширившееся Костины глаза – приятель уставился на что-то за Диминой спиной, а потом все потемнело и пропало. Удара, который свалил его с ног, Дима не почувствовал.

Когда пришел в себя, открыл глаза, была ночь. На небе перемигивались звезды, полная луна выкатилась из-за набежавшей тучки и расплескала вокруг серебристое свечение.

Дима обнаружил себя сидящим на земле со связанными руками и ногами. Спину подпирал столб, к которому его привязали. Он повернул голову, застонав от боли, – удар был сильный, и увидел сидящего рядом Костю. Его голова свесилась на грудь, он все еще был без сознания. Сидели парни на площади, в кругу, образованном белыми камнями, а перед ними был странный холм, по форме похожий…

Господи, как они сразу не сообразили! На могилу – вот на что!

Костя застонал, приходя в себя. Дима стал звать его, окликать по имени.

– Ну-ка не блажи, – строго сказали сзади.

– А и пускай поблажит напоследок, – хихикнула женщина, – все одно никто не услышит.

Дима задергался, засучил ногами, хотя понимал, что освободиться не получится. Привязали его крепко. Костя повернулся к нему, облизнул губы.

– Что такое? – спросил он.

– Местное гостеприимство, – язвительно отозвался Дима.

В эту минуту он ненавидел коллегу даже сильнее, чем уродов, которые связали их и явно готовились сделать что-то очень нехорошее. Ведь говорил же, нечего сюда лезть! И люди предупреждали!

– Нас будут искать, – громко сказал Костя. – Что вам от нас нужно?

Ему никто не ответил.

Площадь наполнялась людьми. Старые и молодые, мужчины и женщины, стекались они сюда и останавливались перед кругом. Дима заметил воткнутые в землю палки; спустя некоторое время стало понятно, что это факелы. Их зажгли, и на площади стало совсем светло. Можно было без труда разглядеть лица жителей Петровки: теперь не было на них ни апатии, как в момент, когда Дима и Костя приехали, ни напряжения и нетерпения, как тогда, когда Костя произносил свои речи. Теперь Дима видел, что всеми владеет одинаковый восторг, смешанный с предвкушением.

– Они что, сожрать нас хотят? Зажарить и съесть? – выпалил Дима и, не в силах сдержаться, заорал: – Пошли, вы… Людоеды поганые!

Его ударили, голова взорвалась болью, но сознания Дима не потерял, хотя лучше бы ему не видеть того, что случилось дальше.

– Не трогайте его! – вопил Костя. – Отойдите!

Никто не слушал. Слова и крики заглушило пение. Из толпы выдвинулся Иван Матвеевич, рядом с ним стоял помощник Максим. Оба принялись громко, нараспев произносить странные слова на непонятном языке. Деревенские жители, все как один, подхватили. Время от времени они делали синхронные взмахи руками, словно приглашая кого-то встать.

– Психи, – прошептал Дима. – Конченые психи.

– Прости, – сказал Костя. – Всё из-за меня.

И хотя Дима именно так и думал, но сказал, что решение они принимали вместе, чего уж теперь виноватого искать. Оба идиоты в равной степени.

Между тем пение становилось громче, а взмахи руками – энергичнее. Освещенные огнем лица, открытые рты, отсветы пламени в глазах… Ветер доносил звериный запах пота, вдалеке плакал ребенок.

Диме казалось, это происходит не с ним, на самом деле он вернулся домой, перебрал пива, заснул перед телевизором, насмотревшись фильмов ужасов, и теперь видит сон – продолжение одного из ужастиков. Но одновременно с этим парень точно знал: это реальность. Костя тихо плакал.

Внезапно земля под ними содрогнулась. Ощущение было, что глубоко внутри заворочалось, проснувшись, огромное существо. Вопли жителей деревни стали еще оглушительней, еще безумнее: они понимали, что происходит, знали, что будет дальше, и приветствовали грядущее.

Холм посреди площади и вправду оказался могилой. Дима осознал это почти спокойно, утратив возможность бояться. Словно чужими глазами наблюдал он за тем, как земля сначала вспучилась, а потом разошлась, будто края раны, обнажив свое мерзкое содержимое: гроб.

Только гроб не обычный: он не покоился в почве, а торчал вертикально, как росшее под землей дерево. Словно и после смерти мертвец не упокоился, а стоял на страже.

Гроб был колоссального размера, раза в два больше обычного. И, не успел Дима задаться вопросом, каким же должен быть покойник, гроб распахнулся.

Судя по всему, Костин рассудок не выдержал этого зрелища, потому что парень сначала завыл, потом принялся хохотать. Попеременно то выл, то заходился сумасшедшим хохотом, пока все не закончилось. В том, что в самый критический момент жизни Костю покинуло хваленое красноречие, была, конечно, определённая ирония, оценить которую оказалось некому.

Дима завидовал другу, ему тоже хотелось сойти с ума, не понимать ничего. Так было бы легче, милосерднее. Но, к сожалению, ему суждено было до самого конца сохранять здравый рассудок.

Восставший из жуткого гроба мертвец был ужасен: посиневшее сморщенное лицо, впалые щеки, выпирающие зубы; глубоко запавшие, затянутые белой пеленой глаза под тяжелыми надбровными дугами. Высохшее тело, мощные руки, сложенные на груди.

– Прародитель! – в экстазе вскричал Иван Матвеевич. Остальные жители деревни умолкли, взирая на чудовище, как кролики на удава. – Приди! Прими наш дар и благослови! Пришла великая ночь ежегодной жатвы, когда мы славим тебя – того, от чьего семени пошел наш род! Все мы, твои дети и потомки, встречаем тебя по твоему завету, который чтим, подобно нашим предкам. Чтим с того самого дня, как ты перешел в иной мир и возродился не смертным человеком, но Повелителем. И, встречая тебя, славя, мы, как всегда, преподносим тебе дар, а взамен просим благополучия на следующий год: богатого урожая, здоровых детей, силы для мужчин и плодовитости для женщин. Сегодня вместо одной жертвы мы приготовили две – возрадуйся и награди нас, Прародитель!

– А если бы мы не приехали сюда? Кто бы тогда умер?

Диме казалось, он подумал об этом, но в действительности спросил вслух, и стоявшая рядом женщина негромко ответила с оттенком сочувствия в голосе:

– Когда нет жертвы со стороны, отдаем кого-то из своих. Так нужно. Мы не покидаем нашу земли, чтобы найти жертву, но чаще нам везет: кто-то забредает в наши края. Как вы. На этот раз за все лето и весну никто не пришел, в последний момент повезло.

«Повезло», – эхом отдалось в голове Димы.

А Иван Матвеевич все говорил, все кланялся, Дима уже не слушал.

«Вот так и кончится жизнь», – стучало в голове.

Когда Иван Матвеевич умолк, чудовище очнулось. Глаза заворочались в глазницах, руки распрямились, оказавшись длинными, напоминающими лапы насекомого. Существо шагнуло из гроба и повернуло голову, глядя жуткими бельмами на Диму и Костю. Длинные костистые руки потянулись к несчастным, и Дима почувствовал обжигающий холод там, где мертвая плоть демона коснулась его кожи.

А потом его рвануло, сжало, стиснуло, потащило куда-то. Костин вой – волчий, безумный – вот что Диме довелось услышать перед тем, как мир погас, словно перегоревшая лампочка.

…Диму и Костю не нашли и даже не знали, где искать. В последний раз парней видели в Осиново, а дальше, по идее, они должны были ехать в город, только нигде не отметились: ни на заправках, ни в магазинах, не появились ни дома, ни на работе.

Машина их, вместе со всеми вещами, покоилась на дне болота, хотя об этом никто никогда не узнал: болота надежно хранят тайны. Жители Петровки не взяли себе ничего, они гордились тем, что никогда не воровали, не брали чужого (не считая, разумеется, чьих-то жизней, но это уж у кого какая судьба).

Им и не нужно было воровать, вполне хватало своего добра; жизнь в Петровке была сытая, благополучная. Прародитель, тот самый Петр, который когда-то пришел сюда, поселился с семьей на этой земле и, как он говорил, обрел благодать, приглядывал за потомками после смерти и перерождения.

Как именно произошло «обретение благодати», Петр так никогда никому и не поведал, обронил лишь, что случилось сие на болоте. Те немногие, кто решились предположить вслух, будто в Петра вселился демон, вскоре погибли, а остальным стало ясно, что спорить не нужно: благодать так благодать. Тем более всем от этого только польза: люди стали богаче, никто не тревожил, даже смутные революционные времена, последующую коллективизацию и страшную войну местные пережили, почти и не заметив этих событий.

А жатва бывала всего раз в году, малая плата за большие блага.

Кстати, Дима очень удивился бы, увидел Петровку уже на следующий день после ритуала, когда холм на площади снова стал таким, как прежде. В деревне не было ни жухлой травы, ни голых деревьев без листьев; все кругом цвело буйным цветом, сочная изумрудная зелень радовала взор, на могиле Прародителя белели невинные ромашки.

Что ж, так и должно быть: жатва позади, наступило время расцвета.

Сестры

Совесть начала мучить Лиду уже в тот момент, когда она вышла из подъезда дома, где жила сестра. Лида обернулась, глядя на окна, и увидела Инну. Те смотрела ей вслед и, увидев, что Лида оглянулась, радостно улыбнулась и принялась махать рукой.

Инна радовалась – они ведь наконец-то помирились.

Знала бы она…

Лида пошевелила пальцами в ответ, выдавила улыбку. Отвернулась, поспешно пошла в сторону остановки. Больше она не улыбалась.

«Хватит грызть себя! Все ты правильно сделала! А как надо было поступить? Инка сама виновата!»

Инна была виновата в том, что… была.

А ведь как они дружили! Не разлей вода! Не просто двоюродными сестрами были, а лучшими подругами всю жизнь друг друга считали. До недавнего времени.

Матери их были родными сестрами. Почти в одно время вышли замуж, произвели на свет дочерей (Инна была на три месяца моложе Лиды). Через какое-то время обе развелись, так уж вышло, дочек растили одни.

Девочки жили через несколько остановок друг от друга, ходили в разные школы, но постоянно общались: проводили вместе выходные, были записаны в одни и те же кружки во Дворце пионеров, гуляли вместе после уроков, а на каникулах и вовсе не расставались.

Поступили в один вуз, правда, на разные факультеты. У Инны была любовь к математике, а у Лиды особых предпочтений не имелось, пошла туда, куда легче поступить. Но пары часто заканчивались в одно время, так что сестры вместе ездили в институт и возвращались обратно. Танцы, походы в кино, прогулки по парку – никогда не расставались, ни у той, ни у другой не было подруги ближе. И мальчиков обсуждали, и преподавателей дружно костерили, и планы строили.

Потом, конечно, жизнь у каждой своим путем пошла.