Элоиз.

Наверное, был кто-то еще, но я не помню. Я пытался воспроизводить их в памяти снова и снова, но чем больше старался, тем меньше помнил. Это все равно что пытаться вспомнить свой сон.

Мы ели кролика с каштанами. Было вкусно. Половину оставили на завтра. Вы даже не представляете, сколько мяса в одном кролике.

Сегодня, уложив Мону спать, мы сидели на крыше пристройки, поскольку было ясно.

– Тебе нравится писать, – сказала мама, и я не понял, утверждение это или вопрос.

– Ага, но мне кажется, надо написать о Конце, иначе это не имеет смысла. А я о нем ничего особо не знаю.

Мама кивнула:

– Ты был совсем крошкой. Это случилось так давно…

– Ты должна писать, мам. В этой же книге. Просто расскажи, что случилось.

– В школе у меня были двойки за сочинения.

– С тех пор ты прочла тысячи книг. Теперь ты справишься.

Так мы и условились, что будем вместе писать «Синюю книгу Нэбо». Мама будет писать о былых временах и Конце, а я буду писать о настоящем, о том, как мы живем. Мы договорились не читать записи друг друга, разве что в особом случае. Какой случай можно считать особым, я не совсем понял.

– Если с одним из нас что-то произойдет, – пояснила мама, еле слышно вздохнув. Я не ответил, поскольку ответа и не требовалось. Все и так было ясно. Мы какое-то время сидели молча.

– Как бы я сейчас хотела покурить, – сказала мама.

Она иногда так говорит по вечерам. Курение было распространено в былые времена; это когда люди поджигали маленькую палочку и совали ее в рот, а потом заглатывали дым. Я не особо помню сам процесс, только запах. Сначала теплый, густой и даже приятный, а через несколько часов тяжелый и кислый.

– Ты бы это хотела в качестве подарка на день рождения? Если бы могла получить что угодно?

Мама посмотрела в сторону Англси и задумалась. От нее пахло улицей.

– Ничего, – ответила она через некоторое время. – Я не хочу ничего.

Звучит классно, но я понимал, что это ложь. Всем чего-то хочется.

– Все, что угодно, мам. Даже из былых времен.

Мама вздохнула:

– Ладно. Я бы хотела «Баунти».

– Что?

– «Баунти». Это шоколадный батончик, Дил. – Разумеется, я помнил шоколад, но не такой. Я помнил «Дэйри Милк», «Пингвин», «Милкибар» и «Фреддо». – Внутри были кусочки кокоса. В сахарном сиропе. Я всегда сначала съедала глазурь, а потом уже начинку. Батончики с молочным шоколадом выпускали в голубой обертке, а с темным – в бордовой.

– Кокосы похожи на каштаны?

– Не-е-е. Они сладкие, с кучей крошечных волокон, как бы слипшихся вместе.

Я пожалел, что задал этот вопрос, поскольку всякий раз, когда мы говорили о былых временах, мама становилась молчаливой, и это не то молчание, какое наступает, когда человек занят каким-то делом, – это молчание, когда не найти подходящих слов.

– Я ведь никогда особо и не задумывалась, понимаешь, – сказала она через некоторое время. – И никто не задумывался. Просто идешь в супермаркет или в магазинчик при автозаправке и, если взгляд падает на шоколадный батончик или упаковку чипсов, берешь их и покупаешь. – Она покачала головой. – Даже если не голоден!

– Но зачем?

– Не помню, – ответила мама. Она снова немного помолчала, а потом добавила: – Просто потому что можешь.

Ровенна

Я не знаю, как начать, поэтому, может быть

Я не привыкла писать. Много лет этого не делала, со школы. Но я склоняюсь к мысли, что

Сегодня такая темень, и я даже думаю, что

Я начинала несколько раз, но ничего не получалось. Когда я перечитываю записи, кажется, что все это неправда. Как будто случилось с кем-то другим, в мире, которого никогда на самом деле не существовало. После Конца прошло столько зим, и мне страшно, что если я не запишу все сейчас, то уже никогда этого не сделаю.

Все произошло так быстро. Я про Конец. Если вы ищете ответы на вопросы, хочу сразу предупредить: я не знаю, что произошло. Ну, то есть знаю, но лишь в общих чертах.

Дилан был в школе, а я на работе. Я работала в парикмахерской, в основном стригла детей и старушек. Те, кто не попадал в эти две возрастные категории, как правило, ездили в город в салоны подороже, где им могли заодно сделать яркий маникюр и выщипать брови. Лично я была только рада, потому что мне не нравились такие места и такие клиенты, а Гейнор, хозяйка салона, разрешала заканчивать вовремя, чтобы успеть забрать Дилана из школы. Иногда, если запись была плотной, я брала его с собой в салон, он садился в одно из кожаных кресел у раковин и галантно беседовал с пожилыми дамами. Дил знал, как заставить их склониться над маленькими сумками-торбочками и предложить ему монету в фунт стерлингов. Специально для него Гейнор хранила в шкафу под кассой запас чипсов и шоколадных батончиков «Пингвин».

Она была доброй.

Однажды по радио – мы всегда слушали радио на работе – передали новость о том, что на несколько крупных американских городов сброшены бомбы. Мы с Гейнор подняли голову и обменялись многозначительными взглядами поверх макушек посетительниц. Закончив со своей клиенткой, я сказала Гейнор, что плохо себя чувствую, и она дала мне отгул на полдня. Гейнор знала, что я вру, а еще что врать я бы стала только в крайнем случае.

Это был именно такой случай.

Я пешком отправилась в другой конец деревни, взяла напрокат на остаток дня грузовой фургон и доехала на нем до большого магазина «Теско» в Бангоре, в который ломились такие же паникеры. Я набирала нескоропортящиеся продукты, пока тележка не переполнилась. Нут и фасоль, ячмень, целую гору мешков риса разных сортов. Столько обезболивающих, сколько мне разрешили: в одни руки отпускали не то чтоб много, а то вдруг я захочу покончить с собой. Потом я отправилась в огромный хозяйственный магазин и накупила кучу вещей, которые, как тогда казалось, вряд ли мне когда-нибудь понадобятся: гвозди и шурупы, батарейки, два мощных фонаря, огромные листы пластика. Две похожие на червяков теплицы – большие жесткие дуги и толстая прозрачная пластиковая пленка. Целые коробки с пакетами семян. Две яблони (была весна). Садовые вилы и лопату. Крысиный яд.

По дороге домой я заехала в «Спар», чтобы взять Дилану пару «Фреддо».

Dyma beth wnes i^[2].

Я вернулась домой и выгрузила все покупки в гараже. Затем пошла к себе и принялась распечатывать всякую всячину из интернета, страницу за страницей. Как сделать ловушку для кроликов. Как выращивать овощи. Лекарственные средства для высадки на грядке. Какие дикие растения можно употреблять в пищу. Как определить, безопасно ли пить воду.

Я отдала арендованный фургон и забрала Дилана. Снова зашла в «Спар», чтобы купить еще шоколада. Покупатели смели с полок все консервы, но осталось несколько пицц с истекающим сроком годности, и я взяла их нам к чаю.

В салоне, пока Дилан уплетал свои «Фреддо» и рассказывал какой-то пожилой даме о своем учителе, я предложила Гейнор:

– Ты можешь переехать к нам.

Она улыбнулась – такой натянутой улыбкой, какой я никогда раньше не видела.

– Боже правый, Ровенна, не надо так остро реагировать. У нас все будет хорошо!

Она подметала пол, и на линолеуме растянулся целый горизонт седых волос.

– Конечно, все будет хорошо. Но если что, можешь переехать к нам.

Гейнор откашлялась, словно пытаясь избавиться от слов, грозивших вырваться наружу. Она продолжила уборку, мы выпили кофе, и наша маленькая парикмахерская показалась мне самым безопасным местом на свете.

Я не помню, о чем мы говорили после, но точно помню, что перед тем, как мы с Диланом ушли, она сказала:

– Ты всегда была добра ко мне.

Я не поняла, о чем она, потому что это Гейнор заботилась обо мне – просто оставаясь на месте и ведя себя совершенно одинаково с самого нашего знакомства.

Пару дней все было нормально. Дилан по-прежнему ходил в школу, я по-прежнему стригла женщин, а груда вещей в гараже стала казаться глупой слабостью, из-за которой мне пришлось влезть в долги по кредитке.

Но однажды утром, когда я красила волосы очередной старушки в натуральный цвет, вырубили электричество. Просто раз – и все. Свет не мигал, просто выключился и больше не зажегся. Радио замолчало, а дама, сидевшая под лампами, пробормотала: «Черт возьми, что же теперь?»

Мы подождали несколько минут, но свет не дали. Мне пришлось ополоснуть волосы клиентки холодной водой, пока она стонала и жаловалась, что только-только оправилась от простуды.

– Ничего, если я загляну в школу, вдруг у них тоже вырубили свет? – спросила я Гейнор.

– Ты можешь закончить на сегодня, – ответила она. – Придется закрыться, если свет не дадут.

Школьники играли на улице, и я немного постояла, наблюдая за Диланом. Он изображал самолет, и двое его друзей делали то же самое. Его руки были раскинуты в стороны, как у человека, распятого на кресте.

Мы пошли домой.

Электричество так и не дали. Первые несколько дней я еще ждала, но через некоторое время перестала надеяться. Дилан спросил, когда он вернется в школу, и я ответила, что точно не знаю.

Думаю, прошедшие годы меня закалили.

Иногда я вспоминаю ту себя, прежнюю. Та Ровенна, красивая и опрятная, всегда-всегда прилагала максимум усилий, чтобы хорошо выглядеть. Макияж, утюжок для волос, лак для ногтей. Я с двенадцати лет постоянно сидела на диетах, а теперь худая, мускулистая, уставшая, беспокойная и строгая. Я не красилась уже восемь лет, а мои волосы поседели. Мне тридцать шесть.

Дилан

Это был плохой день.

Мама поставила ловушку у дороги рядом с домом мистера и миссис Торп, и я первым делом отправился посмотреть, не попался ли в нее какой-нибудь зверь. Сегодня небо коричнево-серое, но при этом яркое, как грязное одеяло. Мне казалось, что весь мир задыхается от густого горячего воздуха, который предвещает сильный ливень. Овощам нужен дождь, а мне – солнце.

Я поспешил к дому мистера и миссис Торп, ожидая, что ловушка пуста, как обычно. Это не лучшее место – большая ловушка в конце переулка куда эффективнее, – но да ладно. Однако сегодня кто-то в нее все же угодил.

Когда я подошел ближе, то понял: это заяц, потому что его мех был бурого оттенка, какого не встретишь у кроликов. А еще зверек был большой, как кошка. Должно быть, он услышал мое приближение, потому что начал метаться, но задняя лапа застряла в капкане.

Мне не нравится убивать живых существ.

Мама говорит, ей это тоже не по душе, но мы вынуждены убивать, поскольку нам нужно мясо. Однако она особо не возражает, насколько я вижу по ее лицу. Оно гладкое и твердое, как кусок сланца. Ни капли тепла.

Мне не нравится, как нож входит в тельце. Само ощущение. Ну и звук тоже, хотя я не уверен, настоящий он или есть только у меня в голове. Не знаю, можно ли расслышать звук, с которым нож входит в плоть, на фоне визга животного. Они визжат не каждый раз, но, когда не визжат, это даже хуже.

Умирая, они все смотрят на меня.

Я подошел к зверьку, легкий нож в руке казался тяжелым. И тут я увидел.

Это был какой-то неправильный заяц.

Заяц, но как будто сразу два зайца. У него что-то торчало на голове. Типа шишки, но у этой шишки были крошечная пасть, зубы и два маленьких уха. А еще два мертвых глаза, из которых словно бы выкрали глазные яблоки.

Меня вырвало.

Он был отвратителен, этот двуликий заяц, полтора зверя в одном существе. И все, что есть красивого в зайце, было ужасно во второй плоской, мертвой морде на его затылке.

Заяц плакал.

Не знаю, что заставило меня это сделать. Я не мог его убить – наверное, потому, что никогда бы не съел нечто настолько ужасное. Можно было его отпустить. Но и этого я не сумел. Не знаю почему.