Наконец, как выяснено уже на предыдущих страницах, перевод с китайского языка, располагающего двойственностью своего проявления в литературе и в разговоре, на русский язык, который этой двойственности почти не имеет – во всяком случае, ее не любит, – такой перевод не может воссоздать оригинала во всей его красе. Протянуть от своих слов к их родникам те же нити, что протягивает гениальный китаец, устроить читателю тот же литературный пир, что блещет и волнует в рассказах Ляо Чжая, – это значило бы стать Ляо Чжаем на русской почве. Переводчик есть только переводчик. Ему доступны фразы, слова, иногда образы, но переводчик Байрона не Байрон, переводчик Пушкина не Пушкин, и, значит, переводчик Ляо Чжая не Ляо Чжай. Если ему удалось найти в себе проникновенное слияние двух разных миров – китайского и русского, если он сумел достойным образом передать содержание повестей на русскую литературную речь, легко читаемую и действительно отражающую подлинный текст, не делая уступок в угоду понятливости читателя, то последний вместе с переводчиком может быть только доволен.

1922

Смешливая Иннин^[2]

Ван Цзыфу из Лодяня (в Цзюйчжоу, провинция Шаньдун в Восточном Китае) рано лишился отца. Обладая недюжинными способностями, он уже четырнадцати лет «вошел во дворец полукруглого бассейна»^[3]. Мать чрезвычайно его любила и берегла, не позволяла ему без дела гулять за селом, по безлюдным местам. Сосватала было она ему невесту из семьи Сяо, но та еще до брака рано умерла, и, как говорят, «клич феникса к милой подруге» бедному Вану так и не удался.

Дело было пятнадцатого числа первой луны^[4]. К Вану зашел его двоюродный брат, студент У, и увлек его за собой посмотреть на праздник. Только что вышли они за село, как за У прибежал слуга и позвал его домой. У ушел, а Ван, видя, как «девы гуляют, словно тучи на небе», в возбужденном упоении пошел гулять один. И вот он видит, что идет какая-то барышня, держась одной рукой за прислугу, а другой рукой теребя ветку цветущей дикой сливы. Лицо ее такой красоты, что в мире не сыщешь, и смеется, смеется. Студент остановился, уставив на нее глаза и забывая о всяком приличии. Барышня прошла еще несколько шагов и говорит, обратясь к служанке:

– Смотри, как у этого молодца горят глаза: словно у разбойника.

Обронила цветок на землю и удалилась, смеясь и болтая. Студент подобрал цветок, грустно-грустно задумался…

Душа его замерла, куда-то исчезла. В сильном унынии вернулся он домой, спрятал цветок под подушку, поник головой и уснул. После этого он перестал говорить и даже есть, чем сильно встревожил мать, которая позвала монахов, служила молебны, но больному стало еще хуже – у него заострились кости, обтянулась кожа, и стал он скелет скелетом. Пришел врач, посмотрел, пощупал, дал лекарство, вызвал пот… Студент только бормотал что-то в забытьи, словно помешанный. Мать ласково спрашивала его, что с ним, – Ван молчал, не отвечая ни слова.

Зашел как-то У. По секрету мать наказала ему допытаться у больного о причине его болезни. У подошел к постели; при виде его у Вана покатились слезы. У стал утешать его, помаленьку расспрашивая, и тогда Ван сказал ему все как было и просил дать совет, как и что делать. У засмеялся и сказал:

– Какой ты, братец, чудак! Разве трудно сделать то, что тебе надо? Я просто расспрошу, поищу ее – вот и все. Ведь раз она шла пешком по полю, то, уж наверное, не из богатого, знатного дома, и если она еще не замужем, то дело твое, вероятно, сладится. Если нет, то дадим им круглую сумму, и тогда, уж наверное, согласятся. Ты только поправляйся, дело это я уж беру на себя.

Услыша такие слова, Ван незаметно для себя улыбнулся и повеселел.

У вышел от больного, рассказал все это матери и стал искать, где живет красивая девушка. Но, как он ни расспрашивал, не находил никаких следов. Мать снова сильно забеспокоилась, не зная, что делать. А с тех пор как ушел У, лицо больного стало вдруг проясняться, и он даже начал понемногу принимать пищу. Так прошло несколько дней. У снова пришел, и студент кинулся к нему с вопросами: «Нашел девушку, кто она?» У пришлось обмануть друга.

– Я нашел! – сказал он. – Готово! Я-то думаю, кто такая, а оказывается: дочь моей тетки и твоя троюродная сестра. Теперь мы еще чуть-чуть повременим свататься: ведь родственникам неудобно вступать в брак, хотя, знаешь, по правде говоря, всегда это налаживается.

Студент так обрадовался, что даже брови поднялись, и спросил, где же она живет. У продолжал врать:

– Там, в юго-западных горах, верстах этак в пятнадцати отсюда.

Ван еще и еще раз просил похлопотать. С решительным и смелым видом У взял все это на себя и ушел. С этих пор студент стал понемногу питаться все лучше и лучше, с каждым днем приближаясь к окончательному выздоровлению. Посмотрел он под подушку: цветок хотя и засох, но был цел, – и вот, весь уйдя в воспоминания, он держал его в руке и любовался, словно видя самое девушку. Затем, дивясь, почему У не приходит, послал ему записку, приглашая зайти, но У под разными предлогами не хотел приходить. Тогда Ван разозлился и опять затосковал. Мать, боясь, как бы он снова не захворал, стала спешно искать ему невесту, потихоньку заговаривая с ним о женитьбе, но Ван всякий раз отрицательно мотал головой, не желая слушать; он со дня на день поджидал У, а от того по-прежнему не было никаких вестей. Ван, тоскуя и досадуя, подумал наконец, что каких-нибудь пятнадцать верст вовсе уж не такая даль, чтобы стоило из-за этого кланяться человеку и от него зависеть. Взял нежно цветок в рукав и, набравшись духу, пошел сам искать девушку. А дома никто и не знал, что он ушел. Нерешительно шагая, не зная, у кого спросить дорогу, он прямо пошел по направлению к южным горам. Пройдя около пятнадцати верст, он очутился среди гор, обступивших его со всех сторон. Было пустынно и красиво: всюду сине-зеленые тона и чистый воздух, бодрящий тело… И тихо-тихо – ни одного прохожего. Нет и дороги, лишь «птичьи пути», не для людей. Взглянул в глубь ущелья – и видит, что где-то там, среди лесных чащ и цветочных полян, как будто притаилась маленькая деревушка. Сошел с горы, направляясь в деревню. Видит: домов немного, и все бедные хижины, хотя вид имеют очень чистый и привлекательный. У входа в один дом растут шелковистые ивы, за забором видны персики и сливы вперемежку с высокими, стройными бамбуками, в листве порхают и щебечут вольные птицы. Ван подумал, что это, пожалуй, сад и дом какого-нибудь ученого, и не посмел войти сразу, но, оглянувшись вокруг и высмотрев против дома большой и гладкий камень, уселся на него и решил отдыхать. Вдруг слышит, как за забором девушка протяжно зовет какую-то Сяожун кокетливо-нежным голосом. Только что он прислушался, как девушка вышла из дому с цветком абрикоса в руках, нагнулась и стала закалывать шпильку. Увидя студента, остановилась и, еле сдерживая смех, вернулась обратно. Ван пристально всмотрелся: так и есть, это она – та самая, которую он встретил на празднике. Сердце его забилось бешеною радостью, но как войти, под каким предлогом? Хотел было назвать тетку, но, не будучи знаком с нею, побоялся ошибиться. Спросить некого. И вот он, то сидя, то лежа, то гуляя взад и вперед с утра и до захода солнца, просмотрел все глаза, даже забыл о голоде. Лишь от времени до времени он видел, как девушка, выставив половину лица, приходила посмотреть на него и делала вид, что удивляется, почему он не уходит. Наконец вышла старуха, опираясь на палку, и обратилась к студенту с вопросом:

– Откуда вы, господин? Мне говорят, что вы пришли с утра и сидите здесь до сих пор. Что вы хотите делать? И разве ж вы не голодны?

Ван быстро вскочил на ноги и, приветствуя старуху, отвечал:

– Хочу повидать своих родственников.

Старуха была глуха; она растерянно сказала:

– Не слышу!

Ван повторил громче. Тогда старуха спросила:

– А как фамилия ваших почтенных родственников?

Студент ответить не мог. Старуха засмеялась.

– Как странно, – сказала она, – даже фамилии не знаете: каких же родственников можно разыскать, не зная их имени? Гляжу я на вас и вижу, что вы ученый дурень. Идемте-ка лучше за мной. Я дам вам поесть. Дома у меня найдется для вас и небольшая постель. Проспитесь, а утром отправляйтесь себе домой, узнайте наконец фамилию ваших родственников и приходите опять искать: ничего, не опоздаете!

Ван только теперь почувствовал голод и в надежде поесть, а главное, в сознании, что это приближает его к красавице, сильно обрадовался и пошел в дом вслед за старухой. Видит: во дворе дорога устлана ровным белым камнем, и красные цветы сжимают ее с обеих сторон, лепесток за лепестком падая на ступени. Прошли к западу, открыли еще ворота – весь двор усажен цветами, повсюду парники, куртины. Старуха ввела гостя в дом. Белые стены сверкали, как зеркала. В окна влезали, словно чего ища, ветви дикой яблони. Циновки, столы, сиденья – все блистало, сверкало чистотой. Только что Ван уселся, как кто-то стал на него украдкой поглядывать в окно. Старуха крикнула:

– Сяожун, скорее готовь кашу.

Служанка за стеной издала ответный крик. Ван сидел и подробно рассказывал, кто кому и как приходится. Старуха спрашивает его:

– Вашему деду по матери не была ли фамилия У?

– Да!

Старуха изумилась и промолвила:

– Да вы ведь мой племянник. Ваша мать – моя сестра. Сколько лет уже, как мы друг о друге ничего не знаем! Это потому что мы бедны, да и в доме нет подростка-мальчика… А ты, племянник, вот уже какой вырос, я и не признала тебя!

– Да я к вам ведь и шел, тетя, – сказал студент, – но, знаете, второпях забыл вашу фамилию.

– Твоей старухе фамилия Цинь. У меня детей нет. Есть, правда, нежное существо, да и то не от меня, а от другой. Ее мать вышла снова замуж, а ее оставила мне на воспитание. Она очень неглупа, но не совсем-то воспитанна: только и знает, что беззаботно веселиться. Вот сейчас я пошлю за ней, пусть придет тебя приветствовать.

Через некоторое время прислуга изготовила и внесла пищу: оказались цыплята, в горсточку величиной. Старуха угощала студента. Когда кончили и прислуга пришла убрать посуду, старуха сказала ей:

– Позови сюда барышню Ин.

Прислуга вышла. Прошло довольно много времени. Ван слышит, что за дверью кто-то тихо смеется. Старуха говорит:

– Иннин, здесь сын твоей тетки.

За дверями не прекращались взрывы смеха. Служанка втолкнула барышню в комнату, и та, зажав рот, безостановочно смеялась. Старуха посмотрела на нее сердито:

– Здесь гость! Что за манера смеяться, захлебываясь, хи-хи-хи да ха-ха-ха?

Девушка стояла, сдерживая смех. Студент сказал приветствие. Старуха представила его:

– Это господин Ван, сын твоей тетки. Одной семьи, а друг друга не знаем! Не смешно ли?

Студент спросил, сколько сестрице лет. Старуха не разобрала. Студент повторил, а девушка так и смеялась вовсю, не могла даже головы поднять и смотреть прямо. Старуха продолжала:

– Я сказала ведь, что она маловоспитанна: вот и видно. Уже шестнадцать лет, а глупенькая, словно младенец!

– Она моложе меня на год, – сказал студент.

– А! Тебе, значит, семнадцать, – отвечала старуха. – Ты не родился ли в год гэньу и не под «конем» ли ты?^[5]

Ван кивнул головой утвердительно. Тогда старуха опять спросила:

– Кто твоя жена?

– Нет у меня жены!

– Как? При таких способностях и при такой красоте в семнадцать лет человек еще не имеет жены! Смотри: у Иннин тоже нет своей семьи. Как вы прекрасно друг другу подходите! Жаль, что для брака есть запрет, касающийся близких родственников.

Студент молчал, уставив взоры на Иннин и не имея времени взглянуть на кого-нибудь другого. Служанка шепнула барышне:

– Глаза так и сверкают: разбойничий вид так-таки и не изменился!

Иннин громко рассмеялась и сказала служанке:

– Посмотри, не распустился ли голубой персик.

Быстро поднялась и, закрывая себе лицо рукавом, засеменила мелкими шажками к выходу. Дойдя до дверей, она смеялась уже без всякого удержу. Старуха тоже встала, велела служанке сделать для студента постель и сказала ему:

– Милый племянничек, тебе ведь нелегко было сюда прийти. Так ты остался бы здесь на три-четыре дня, а мы потом, не торопясь, проводим тебя. Если тебе не нравится, скучно и пусто здесь у меня, то за домом есть садик, где ты можешь гулять и развлекаться. Есть и книги для чтения.