Мо Янь: Устал рождаться и умирать

Mo Yan

LIFE AND DEATH ARE WEARING ME OUT

Copyright © 2006, Mo Yan

All rights reserved

Перевод с китайского Игоря Егорова

© Егоров И., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Главные действующие лица

Симэнь Нао

Богатый землевладелец в деревне Симэньтунь. Расстрелян, после смерти перерождается как осел, вол, свинья, собака, обезьяна, большеголовый ребенок Лань Цяньсуй1. Один из главных повествователей книги.

Лань Цзефан2

Сын Лань Ляня и Инчунь, председатель уездного торгово-снабженческого кооператива, заместитель начальника уезда. Один из главных повествователей книги.

Урожденная Бай3

Жена Симэнь Нао.

Инчунь

Наложница Симэнь Нао. После 1949 года выходит замуж за Лань Ляня.

У Цюсян

Вторая наложница Симэнь Нао. После 1949 года выходит замуж за Хуан Туна.

Лань Лянь4

Батрак семьи Симэнь Нао. После 1949 года крестьянин-единоличник, в конечном счете остается единственным в Китае.

Хуан Тун

Командир народного ополчения деревни Симэньтунь, бригадир большой производственной бригады.

Симэнь Цзиньлун

Сын Симэнь Нао и Инчунь. После 1949 года одно время носил фамилию приемного отца – Лань. Во время «культурной революции» исполнял обязанности председателя ревкома5 большой производственной бригады деревни Симэньтунь, потом заведовал свинофермой, был секретарем комсомольской ячейки, с началом политики реформ и политики открытости стал секретарем парторганизации, председателем совета директоров особой экономической зоны по туризму.

Симэнь Баофэн

Дочь Симэнь Нао и Инчунь, «босоногий врач»6 деревни Симэньтунь, вышла замуж за Ма Лянцая, впоследствии стала жить с Чан Тяньхуном.

Хуан Хучжу

Дочь Хуан Туна и У Цюсян, вышла замуж за Симэнь Цзиньлуна, впоследствии стала жить с Лань Цзефаном.

Хуан Хэцзо́

Дочь Хуан Туна и У Цюсян, жена Лань Цзефана.

Пан Ху

Герой корейской войны7, бывший директор и партсекретарь пятой хлопкообрабатывающей фабрики.

Ван Лэюнь

Жена Пан Ху.

Пан Канмэй

Дочь Пан Ху и Ван Лэюнь. Секретарь уездного комитета партии. Жена Чан Тяньхуна, любовница Симэнь Цзиньлуна.

Пан Чуньмяо

Дочь Пан Ху и Ван Лэюнь. Любовница, вторая жена Лань Цзефана.

Чан Тяньхун

Закончил уездное театральное училище по классу вокала, работал в деревне Симэньтунь с отрядом по проведению «четырех чисток»8, во время «культурной революции» зампредседателя уездного ревкома, впоследствии замдиректора труппы уездной оперы маоцян9.

Ма Лянцай

Учитель и директор начальной школы в Симэньтунь.

Лань Кайфан

Сын Лань Цзефана и Хуан Хэцзо, замначальника привокзального полицейского участка в уездном городе.

Пан Фэнхуан

Дочь Пан Канмэй и Чан Тяньхуна, ее настоящий отец – Симэнь Цзиньлун.

Симэнь Хуань

Приемный сын Симэнь Цзиньлуна и Хуан Хучжу.

Ма Гайгэ

Сын Ма Лянцая и Симэнь Баофэн.

Хун Тайюэ

Староста деревни Симэньтунь, председатель кооператива, секретарь партячейки.

Чэнь Гуанди

Начальник района, потом уезда, приятель Лань Ляня.

Книга первая
Ослиные мучения

Глава 1
Пытки и неприятие вины перед владыкой ада. Надувательство с перерождением в осла с белыми копытами

История моя начинается с первого дня первого месяца тысяча девятьсот пятидесятого года. Два года до этого длились мои муки в загробном царстве, да такие, что представить трудно. Всякий раз, когда меня притаскивали на судилище, я жаловался, что со мной поступили несправедливо. Исполненные скорби, мои слова достигали всех уголков тронного зала владыки ада и раскатывались многократным эхом. Несмотря на пытки, я ни в чем не раскаялся и прослыл несгибаемым. Знаю, что немало служителей правителя преисподней втайне восхищались мной. Знаю и то, что надоел старине Ло-вану ^[1] до чертиков. И вот, чтобы заставить признать вину и сломить, меня подвергли самой страшной пытке: швырнули в чан с кипящим маслом, где я барахтался около часа, шкворча, как жареная курица, и испытывая невыразимые мучения. Затем один из служителей поддел меня на вилы, высоко поднял и понес к ступеням тронного зала. По бокам от служителя пронзительно верещали, словно целая стая летучих мышей-кровососов, еще двое демонов. Стекающие с моего тела капли масла с желтоватым дымком падали на ступени… Демон осторожно опустил меня на зеленоватые плитки перед троном и склонился в глубоком поклоне:

– Поджарили, о владыка.

Зажаренный до хруста, я мог рассыпаться на кусочки от легкого толчка. И тут откуда-то из-под высоких сводов, из ослепительного света свечей раздался чуть насмешливый голос владыки Ло-вана:

– Все бесчинствуешь, Симэнь Нао? ^[2]

По правде сказать, в тот миг я заколебался. Лежа в лужице масла, стекавшего с еще потрескивавшего тела, я понимал, что сил выносить мучения почти нет, и если продолжать упорствовать, неизвестно, каким еще жестоким пыткам могут подвергнуть меня эти продажные служители. Но если покориться, значит, все муки, которые я вытерпел, напрасны? Я с усилием поднял голову – казалось, в любой момент она может отломиться от шеи – и посмотрел на свет свечей, туда, где восседал Ло-ван, а рядом с ним его паньгуани ^[3] – все с хитрыми улыбочками на лицах. Тут меня обуял гнев. Была не была, решил я, пусть сотрут меня в порошок каменными жерновами, пусть истолкут в мясную подливу в железной ступке…

– Нет на мне вины! – возопил я, разбрызгивая вокруг капли вонючего масла, а в голове крутилось: «Тридцать лет ты прожил в мире людей, Симэнь Нао, любил трудиться, был рачительным хозяином, старался для общего блага, чинил мосты, устраивал дороги, добрых дел совершил немало. Жертвовал на обновление образов святых в каждом храме дунбэйского ^[4] Гаоми ^[5], и все бедняки в округе вкусили твоей благотворительной еды. На каждом зернышке в твоем амбаре капли твоего пота, на каждом медяке в твоем сундуке – твоя кровь. Твое богатство добыто трудом, ты стал хозяином благодаря своему уму. Ты был уверен в своих силах и за всю жизнь не совершил ничего постыдного. Но – тут мой внутренний голос сорвался на пронзительный крик – такого доброго и порядочного человека, такого честного и прямодушного, такого замечательного обратали пятилепестковым узлом ^[6], вытолкали на мост и расстреляли! Стреляли всего с половины чи ^[7], из допотопного ружья, начиненного порохом на полтыквы-горлянки ^[8] и дробью на полчашки. Прогремел выстрел – и половина головы превратилась в кровавое месиво, а сероватые голыши на мосту и под ним окрасились кровью…»

– Нет моей вины, оговор это все! Дозвольте вернуться, чтобы спросить этих людей в лицо: в чем я провинился перед ними?

Когда я выпаливал все это, как из пулемета, лоснящееся лицо Ло-вана беспрестанно менялось. Паньгани, стоявшие с обеих сторон, отводили от него глаза, но и со мной боялись встретиться взглядом. Я понимал: им абсолютно ясно, что я невиновен; они с самого начала прекрасно знали: перед ними душа безвинно погибшего, – но по неведомым мне причинам делали вид, будто ничего не понимают. Я продолжал громко взывать, и мои слова повторялись бесконечно, словно перерождения в колесе бытия. Ло-ван вполголоса посовещался с паньгуанями и ударил своей колотушкой, как судья, оглашающий приговор:

– Довольно, Симэнь Нао, мы поняли, что на тебя возвели напраслину. В мире столько людей заслуживают смерти, но вот не умирают!.. А те, кому бы жить да жить, уходят в мир иной. Но нам такого положения дел изменить не дано. И все же, в виде исключения по милосердию нашему, отпускаем тебя в мир живых.

Это неожиданное радостное известие обрушилось на меня, будто тяжеленный мельничный жернов, и я чуть не рассыпался на мелкие кусочки. А владыка ада швырнул наземь алый треугольник линпай ^[9] и нетерпеливо распорядился:

– А ну, Бычья Голова и Лошадиная Морда, верните-ка его обратно!

И, взмахнув рукавами, покинул зал. Толпа паньгуаней потянулась за ним, и от потоков воздуха, поднятых широкими рукавами, заколебалось пламя свечей. С разных концов зала ко мне приблизились два адских служителя в черных одеяниях, перехваченных широкими оранжево-красными поясами. Один нагнулся, поднял линпай и заткнул себе за пояс, другой схватил меня за руку, чтобы поднять на ноги. Раздался хруст, мне показалось, что кости вот-вот рассыплются, и я завопил что было мочи. Демон, засунувший за пояс линпай, дернул напарника за рукав и тоном многоопытного старика, поучающего зеленого юнца, сказал:

– У тебя, мать-перемать, водянка в мозгах, что ли? Или черный гриф глаза выклевал? Не видишь, что он зажарен до хруста, как тяньцзиньский хворост «шибацзе» ^[10]?

Молодой демон растерянно закатил глаза, но старший прикрикнул:

– Ну что застыл? Ослиную кровь неси!

Молодой хлопнул себя по лбу, просветлев лицом, словно прозрел. Он бросился из зала и очень скоро вернулся с заляпанным кровью ведром, похоже, тяжелым, потому что тащил он его, еле переставляя ноги и изогнувшись в поясе, – казалось, вот-вот свалится.

Ведро тяжело хлопнулось рядом, и меня тряхнуло. Окатило жаркой волной тошнотворной вони, которая, казалось, еще хранит тепло ослиного тела… В сознании мелькнула туша забитого осла и тут же исчезла. Демон с линпаем достал кисть из свиной щетины, окунул в густую темно-красную кровь и мазнул меня по голове. От странного ощущения – боль, онемение и покалывание, будто тысячами иголок, – я невольно взвыл. Послышалось негромкое потрескивание, и я ощутил, как кровь смачивает мою прожаренную плоть, будто хлынувший на иссохшую землю долгожданный дождь. Меня охватили смятение и целый сонм переживаний. Демон орудовал кистью быстро, как искусный маляр, и вскоре я был в ослиной крови с головы до ног. Под конец он поднял ведро и вылил на меня остатки. Жизнь снова закипела во мне, вернулись силы и мужество. На ноги я встал уже без помощи служителей.

Хоть этих демонов и звали Бычья Голова и Лошадиная Морда, они ничуть не походили на те фигуры с бычьими головами и лошадиными мордами, которые мы привыкли видеть на картинках, изображающих преисподнюю. От людей их отличала лишь отливающая ослепительной голубизной кожа, словно обработанная какой-то волшебной краской. В мире людей не бывает ни ткани такой благородной голубизны, ни подобной листвы деревьев. Хотя цветы есть, маленькие такие, растут на болотах у нас в Гаоми: утром раскрываются, а к вечеру лепестки вянут и осыпаются…

Долговязые демоны подхватили меня под руки, и мы зашагали по мрачному тоннелю, которому, казалось, не будет конца. С обеих сторон на стенах через каждые несколько чжанов ^[11] висели бра причудливой формы, похожие на кораллы, с блюдечками светильников, заправленных соевым маслом. Запах горелого масла становился то насыщеннее, то слабее, голова от него то затуманивалась, то прояснялась. В тусклом свете виднелись полчища огромных летучих мышей, висевших под сводами тоннеля. Их глаза поблескивали в полумраке, а на голову мне то и дело падали зернышки вонючего помета.