Я снова взглянула на машинку. Она издевательски делала пару ровных стежков, а потом превращала изнанку в катастрофу из спутанных ниток. Я перепробовала все: новую иглу, другую шпульку, перезаправила нить, поиграла с натяжением. Безрезультатно. И что было хуже – эта поломка или нелепая история с Густом, – я уже не знала.

Обессиленно уронив голову на швейный столик, я чуть не расплакалась. На тонкой замше даже ручная работа вряд ли спасла бы положение, шов все равно остался бы заметным. Мысль о том, что придется выбросить куртку, была невыносимой.

Для других это была просто вещь, но только не для меня.

Я купила ее, когда мне было всего шестнадцать. В конце того лета мы с Эмми отправились в Коди. Мне пришлось разбудить ее еще до рассвета, хотя подруга всегда любила поспать подольше. По сравнению с Мидоуларком Коди казался целым мегаполисом, а в местных секонд-хендах после отъезда сезонных рабочих можно было найти настоящие сокровища. Несколько часов мы перебирали корзины с одеждой, морщась при виде странных пятен, а Эмми чуть не сцепилась с какой-то пожилой леди за джинсовый жилет как у ковбоя Мальборо.

Именно тогда я нашла ее – куртку своей мечты. Отмыла, отчистила, подарила ей новую жизнь. Она была единственной и неповторимой, абсолютно вне времени и совершенно в моем стиле. Я любила в ней каждую строчку. А теперь не могла ее спасти.

Конечно, было бы проще свалить все на Густа, но я сама виновата: кто просил меня носиться по подвалу, спасаясь от демонов?

К глазам подступили слезы.

Наверное, глупо было так расстраиваться из-за куртки. Но я оплакивала не ее – я оплакивала все моменты и воспоминания, что были с ней связаны.

В те времена мы с Эмми были неразлучны. Идеальные сообщники. А потом все изменилось.

Я так обрадовалась, когда она вернулась из Денвера. Думала, все будет как прежде. Но вскоре Эмми начала встречаться с Бруксом, и за два года наша дружба сильно изменилась. Для меня, но не для нее. Я никак не могла смириться с тем, что прежней жизни – где были только мы вдвоем против целого мира – больше нет.

Теперь я всегда приходила к ней сама. Мы проводили время у нее дома: иногда вдвоем, иногда с Бруксом. Он мне, в общем-то, даже нравился. Но наши веселые, беззаботные дни остались в прошлом. Если я хотела увидеться с Эмми, приходилось подстраиваться под ее планы. Не как раньше, когда мы могли спонтанно сорваться в Коди.

Принять новую реальность оказалось тяжелее, чем я ожидала. Я искренне радовалась за подругу и одновременно жалела себя. Странное чувство, будто внутри живут два разных человека.

И вот теперь эта куртка. Потерять ее – все равно что потерять еще один кусочек прошлого, еще одну частичку себя прежней.

Недавно одна знакомая на работе объявила, что ждет ребенка. Сначала в голову пришла мысль, что в нашем возрасте еще рано думать о детях. Потом – что надо бы узнать, кто отец ребенка. И только после этого до меня дошло, что нам уже под тридцать, а коллега почти пять лет как замужем.

Как будто все вокруг двигались вперед… кроме меня. Даже Люк Брукс, сердцеед и гуляка, решил остепениться. А я в свои двадцать восемь застыла на месте: все тот же городок, где родилась, тот же бутик, куда устроилась после колледжа, и ни единого намека на перемены.

В детстве я во всем была первой. Постоянно что-то придумывала, упрямо шла к цели и не знала страха. Я была лидером.

В начальной школе, возмутившись, что пиццу на обед дают только раз в две недели, я организовала настоящий бунт. Весь первый класс, за исключением предателя Кенни Вау, отказался ходить на уроки, пока директор не выслушал наши требования. И хотя петиция так и осталась пылиться в папке, в следующем учебном году пиццу давали уже каждую пятницу.

В средней школе я увлеклась модой. Выучилась шить. Подрабатывала няней и выгуливала собак, чтобы покупать ткань и фурнитуру. Я хотела быть лучшей – и я ею стала.

Ко мне всегда приходили за советом. Что надеть? (Я всегда была образцом стиля.) Стоит ли расстаться с парнем? (Почти всегда ответ «да».) Как убедить полицейских не звонить родителям, если тебя застукали на вечеринке? (Лить слезы, да побольше.) Это был мой способ заботиться о близких.

Эмми всегда мечтала сбежать из Мидоуларка. Родной город казался ей тесным, словно клетка. А я только в Мидоуларке могла дышать полной грудью. Я уезжала в колледж, путешествовала по Европе, но меня неизменно тянуло домой. Здесь была моя жизнь. Этот город выбрал для нас отец. Мне просто было здесь хорошо.

В Мидоуларке я блистала. Люди смотрели на меня с восхищением, и мне это нравилось. Тедди Андерсен, единственная и неповторимая, всегда на шаг впереди.

Так почему же теперь я чувствовала, что безнадежно отстала от жизни?

Я всегда любила Мидоуларк, но в последние месяцы меня охватывала необъяснимая злость. Казалось, город поддерживает и оберегает всех, кроме меня. У друзей жизнь била ключом – свадьбы, дети, новые дома и отношения. А я словно застыла в сторонке, испытывая какую-то детскую обиду на город, который вдруг перестал быть моим союзником.

День за днем маленькие детали напоминали о том, как все изменилось. Вот Эмми развесила фотографии в рамках – они с Бруксом в горах, в отпуске, на ранчо. А на снимках в моей комнате по-прежнему были мы вдвоем: я и Эмми.

От этого на душе становилось невыносимо тоскливо.

В горько-сладком коктейле под названием «жизнь» мне почему-то доставалась лишь горечь, а все вокруг наслаждались сладостью.

«Не плачь», – приказала я себе. Я не любила плакать. Не хотела смотреть на мир опухшими глазами.

Другим я часто советовала дать волю слезам, но себе такой роскоши позволить не могла. Разве что в исключительных случаях.

Момент был как раз подходящий – вокруг никого, только я, моя куртка и пластинка Боба Сигера. Его хриплый голос всегда помогал мне в минуты тоски и одиночества. Слезы хлынули сами собой. Не знаю, сколько времени я просидела, уткнувшись в швейный столик, перебирая бахрому на своей куртке. Услышав шаги, я выпрямилась, сделала глубокий вдох и натянула на лицо улыбку.

Пришел отец. Он опирался на трость, а значит, чувствовал себя неплохо для прогулки. Это меня немного успокоило. Его пальцы сжимали набалдашник, и на костяшках выделялись буквы: «ТЕО» – на одной руке, «ДОРА» – на другой. Эти татуировки отца я любила больше всех остальных.

Хэнк Андерсен всегда был крутым парнем. Его длинные волосы, когда-то угольно-черные, а теперь с проседью, были собраны в хвост. Футболка с группой Thin Lizzy, светлые джинсы и голубые носки с таксами завершали образ.

– Как ты, медвежонок? – спросил отец.

Он облокотился о дверной косяк, чтобы немного разгрузить правую ногу – ту самую, что доставляла больше всего хлопот. Долгие часы за барабанной установкой не прошли даром.

– Боб Сигер замолчал еще десять минут назад, – он кивнул в сторону проигрывателя.

Пластинка еще крутилась, а из колонок доносился мягкий потрескивающий шум.

Надо же, я и не заметила, как закончилась музыка. А ведь финальная песня альбома – Mary Lou – всегда была моей самой любимой.

– Все нормально, – ответила я, быстро поднялась, убрала иглу с пластинки и выключила проигрыватель. – Не самый простой день выдался.

– Похоже, далеко не первый такой день, – заметил отец.

Я пожала плечами.

– По шкале от одного до десяти? – спросил он.

Это была наша с ним фишка – оценивать сложности, боль, грусть и прочие неприятности.

Я задумалась на секунду:

– Наверное, шесть…

В глазах отца мелькнула тревога.

– …хотя, учитывая твои носки, скорее пять.

Он посмотрел на разноцветных такс на своих ногах и улыбнулся.

– А ты знала, что сегодня на «Ви-Эйч-Уан» крутят лучшие хиты восьмидесятых?

Я хмыкнула носом и улыбнулась в ответ:

– Тогда уже четыре.

– Давай пригласим Эмми? Можем заказать что-нибудь вкусное.

Я кивнула в знак согласия.

Папа сделал шаг вперед и осторожно смахнул слезу, застывшую в уголке моего глаза.

– Детка, мне так жаль, что у тебя был тяжелый день.

Я покачала головой:

– Теперь он уже не кажется таким ужасным! Я могу приготовить ужин.

– Не беспокойся. Сегодня мы не одни, придет Эгги. Так что я закажу доставку.

Эгги – мама моего друга Дасти и отличный плотник. В последние годы они с Хэнком заметно сблизились. Она помогала отцу по хозяйству, навещала по пятницам, приносила еду, если я задерживалась на работе. Я любила Эгги – веселую, заботливую, с невероятным чувством юмора.

И все же… Даже у моего шестидесятилетнего отца была своя жизнь, новые возможности и романтические перспективы. Даже ему я уже была не нужна. Еще один укол в сердце.

А мне так хотелось быть кому-то по-настоящему нужной.

– Хорошо, – ответила я. – Отличный план.

Папа пошел на кухню, а я схватила телефон и позвонила Эмми. Она ответила почти сразу.

– У меня сломалась швейная машинка, и теперь я не могу починить куртку с бахромой, – выпалила я на одном дыхании. Пусть Эмми во мне не нуждается, зато она мне сейчас очень нужна. – А по «Ви-Эйч-Уан» сегодня хиты восьмидесятых. Придешь к нам смотреть?

– Я бы с радостью, – ответила подруга, и внутри у меня все сжалось. – Но мы ждем маму Люка на ужин.

Я хотела сказать, что все нормально, что ужин наверняка пройдет замечательно, что мне не привыкать быть третьей лишней в компании папы и Эгги… но слова застряли в горле.

– Я наберу тебя позже? – мягко спросила Эмми после слегка затянувшейся паузы.

– Конечно, – наконец-то смогла выдавить из себя я. – Пока, подруга.

– Пока, – сказала Эмми и отключилась.

«Только не реви, Тедди. Все будет хорошо».

4. Густ

– Все нормально, Кэм. – Я старался говорить как можно бодрее. – Честно, тебе не о чем беспокоиться.

– Уверен? – переспросила она.

Я слишком хорошо знал мать своего ребенка, чтобы по голосу в телефонной трубке понять, что она не на шутку встревожена.

– Абсолютно, – твердо ответил я.

Я не перепутал режим стирки и не испортил нашу с Райли одежду, не кормил ребенка хлопьями на ужин три дня подряд, и расческа не застревала в ее кудрях.

У меня все было под контролем.

– Ты кажешься слегка… – Кэм на секунду замялась, подбирая слово, – …уставшим.

«И это еще слабо сказано», – подумал я.

Кэм проводила лето в Джексон-Хоул, стажировалась в юридической фирме и усиленно готовилась ко второй попытке сдать адвокатский экзамен. Первую она провалила, и это далось ей нелегко. Мы никак не могли понять, почему Кэм почти перестала общаться с нашей семьей, отвечая на звонки и сообщения только по поводу Райли. В принципе, ничего особенного, но для совместного воспитания ребенка все-таки не помешает доверие и дружеское отношение друг к другу. Поэтому я тогда очень переживал.

Только через несколько месяцев девушка моего брата Ада смогла вытянуть из Кэм подробности. Кэм призналась, что чувствовала себя неудачницей. Хотя, конечно, это было полной ерундой. Кэм всегда мечтала стать адвокатом, и хорошо, что она не опустила руки и решила пересдать экзамен.

Ее жених Грэг, какой-то важный инвестиционный банкир, никогда не испытывал особой любви к Мидоуларку и с радостью ухватился за возможность перебраться в Джексон, поближе к своим богатеньким клиентам. Кэм поехала вместе с ним.

Вся ответственность за дочь легла на мои плечи.

За предыдущие шесть лет мы с Кэм научились распределять обязанности, и я довольно успешно совмещал заботу о Райли с управлением ранчо. К тому же моя семья всегда была рядом, так что нам было на кого положиться. Я был одиноким отцом, но не отцом-одиночкой. До недавнего времени.

Прошло всего полторы недели с отъезда Кэм – она уехала в прошлую среду, – и к пятнице я уже валился с ног. Так что она была права: я действительно устал.