Было впечатление, что он увидел свою фигуру впервые – он долго сопел, и видно было, что это открытие не из приятных. Я прямо спросил его, хочет ли он отвернуться от увиденного или же можно перед собой эту небольшую проблему поставить и частично ее решить. Последствия у этого очень волевого человека превысили мои ожидания.

По его просьбе мы всерьез задумались о возможных изменениях. Я, как всегда, был сторонником индивидуализации. Специальный анализ показал его иммунологическое отношение к продуктам питания. Физкультура, прогулки, ранее ненавистный бассейн и массажист пришли в его жизнь – для них вполне нашлось время.

Конечно, он стал шить одежду на заказ. Я убедил его, что взгляд на себя в зеркало имеет прямое отношение к связи его стиля с энергетикой, самочувствием и тем, как работает его голова, не говоря уже о производимом им впечатлении.

Я шутил, что моего героя удалось откопать среди рухляди его важных занятий. Он продолжал сопеть, но уже стал из носорога скорее диким кабаном, ему понравилось тереться мощным корпусом о встречные деревья и выкапывать все новые подробности своего быта и облика.

И тут произошла еще одна занятная и отчетливая вещь. Ранее, в ажиотаже рассказа и энергетических наплывов, у него задирались рукава пиджака, с легкостью появлялись пятна на одежде, хотя в целом он был подчеркнуто, по-военному аккуратен. Сам гладил себе брюки и следил за складками. Теперь пиджаки пришли к порядку, заведенному им для брюк, его раздувшийся верх пришел в согласие с низом. Никаких пятен, сползания костюма набок, вылезающих манжет. Да и размахивание руками сильно поубавилось.

Он без особых усилий похудел на десять килограммов, это стало предметом его гордости, а для меня было важно постоянно связывать его реальный вес с усилиями по уменьшению тяжести проявлений в общении, как будто их можно было взвесить.

Пару встреч мы посвятили тому, что в актерской среде называют психофизикой, невербальному тренингу, который также следовало подобрать для него, как и упомянутые детали одежды. Мы старались представить состояния с вытянутой шеей, распущенными крыльями, нам нужно было снять невольные доспехи, в которых он привык гарцевать, не ощущая их тяжести. Мы делали усилия, чтобы выпрямить его и как будто удлинить, дать взгляд сверху и на тело и на ситуацию, а также на лист бумаги.

Бизнес-талисманы

Одним из наших приемов оказалось внедрение талисманов в его карманы. Казалось бы, все очень просто, но это было точное попадание. Здесь сошлись для него несколько смыслов, мотивов, и выбранные предметы оказались хорошими памятками.

В одном из карманов его пиджака поселилась тяжелая гайка. Ее следовало часто трогать, особенно когда предстояло общение. Это стало знаком препинания в «тексте» его поведения: попробуйте изменить такие мелочи, как интонация, артикуляция, и заговорить правильными звуками – многие смыслы начнут меняться сами собой.

В этом незаметном жесте прикасания к гайке было смирение, память, запускавшая небольшой каскад действий: спокойное дыхание, опускание плеч, глаза, смотрящие шире, легкое отодвигание. За этим следовало выученное в наших беседах желание сказать поменьше. Гайка символизировала всё лишнее: привычку быть громким, перебивать, надвигаться, говорить все подряд и повторять для ясности, переформулировать, исправляя, отвечать на все, сказанное собеседником, даже на то, что лишь поддерживало разговор.

В другом кармане поселилась легкая и прозрачная, почти невесомая фигурка. Это был лебедь «Сваровски» – изящный, будто имевший одну лишь форму, без веса. Его тоже следовало потрогать, и это был контраст, напоминание о выборе.

Потом Петр Николаевич рассказывал мне, что, меняя костюм, переезжая из кабинета в кабинет, он прежде всего думал именно об этих предметах. Талисманы эти вытеснили из его карманов и портфеля много лишнего – как-никак, теперь ему следовало концентрироваться на сгущенных паузах и плотности гайки, воплощавшей особенности его привычек.

Убрать лишнее

В коучинге мы стали разбирать его обычный день с точки зрения того, что он мог делать короче, где пунктир мог заменить жирно проведенную линию действия. Сама подробность разбора, обращенность внутрь этой активности и бурного кипения – оказались для него очень интересны. Он разве что не вскакивал, вспоминая множество своих лишних движений, фраз. Обычно его энергия была направлена вовне, на практичные и понятные цели, а тут пришлось иметь самого себя в качестве объекта внимания. Мы открыли фабрику качества, а из него неожиданно получился отличный инспектор по отбору «бракованного материала».

Простой поставленный контроль, шутливая цензура, система часовых, фиксация времени по данному себе заданию, мелкие формы отчета на листе бумаге, да и просто план поведения в ближайшие пару часов были для него новым делом, и он приступил к нему с недюжинным упорством и желанием совершенствоваться.

Мы занялись своеобразной бытовой каллиграфией, я даже попытался внедрить идею о записях на чистых листах бумаги, заведомо иероглифических, где почерк и то, как это пишется, а скорее рисуется, должны были быть важнее собственно содержания. Но это оказалось в нашем случае все-таки мельче реально возможного. Он честно пробовал, но сбивался.

Даже в его лучшей форме, после относительно спокойного дня, настроенности на наш разговор – а это значит, что им были включены все регулировки напряжения, – каждые десять минут он вновь «закипал». Подавался вперед, взмахивал руками, плечи тоже приходили в движение – как-никак, предстоял взлет.

«Вы – дракон», сказал я ему. «У Вас три головы, каждая из которых ждет слова и дышит огнем, это боевая готовность последней степени». Я выдал ему пару чистых листов и попросил написать план на завтра, по трем колонкам, в одной из них было про то, «что случится неожиданного», в другой – текущие и обычные дела, а в третьей – его стратегическое время, планирование, заглядывание в будущее.

В ответ на это он вскинулся и хотел полетать по комнате от возмущения в ответ на мою наглость – планирование «неожиданного». Но я уверенно сказал, что каждый день он вскипает и совершает свои три подвига. Угаданная цифра «три», как норма «бомбовылетов», произвела на него впечатление. Мысль его захватила, и он согласился ее проверить. Результат эксперимента был однозначным – он убедился, что «неожиданные подвиги» продиктованы не столько обстоятельствами, сколько его склонностью к хаотическим вспышкам.

Тогда я попросил его представить, что у него есть ручка переключения скоростей, как в автомобиле, где требуется переключение. Не может же он все время ехать на одной, самой высокой передаче. Эта фактурность картинки привела к неожиданно быстрым результатам – он отчитался, что отработал как минимум три скорости, напряжения и переключения между ними.

Скоро он перестал ссылаться на множество дел и невозможность следить за деталями.

Конечно, он срывался – слишком много приходилось удерживать в голове людей и событий. Но дело даже не только в них. Ведь он был обязан своим успехом этому темпераменту и тщательности, избыточности всех своих проявлений.

Однако по здоровью, возрасту, стремлению к новому ему действительно была необходима существенная перестройка привычек. Он это понимал, и здесь мы с ним были в одной лодке. При всей его норовистости и несхожести наших характеров, при том, что он появлялся с большими интервалами, мы явно двигались с результатами.

Однажды он рассказал мне, что его талисманы и наши встречи очень помогли ему на даче. Он по-прежнему все, что мог, делал там сам. Он заменил всю систему полива, которой вообще придавал большое значение. Раньше из всех шлагов у него фонтанами протекала вода, а теперь не просачивалось ни одной лишней капли. Ему, а не мне принадлежала метафора про то, что почти так же теперь обстоит дело и с его общением.

Не отвечать за все

Конечно, было понятно, что изменить привычки не так уж просто. Однако следует заметить, что если нам удается вместе с клиентом изменить привычки на условные пять – семь процентов, то это уже оказывается очень большим прогрессом.

Еще одной метафорой, которая его «пробрала», оказалось сравнение его – а он к тому моменту уже давно находился на весьма высокой должности – с ресторанным вышибалой. У меня сохранился отрывок этой беседы.

ПН: Почему они меня держат?

ЛК: Они что, дураки? Зачем им на ваше место ставить какую-то формальную сволочь? Им удобно с вами. Вы, при всех своих талантах, похожи на генерала, который вместо швейцара стоит на входе в заведение. Вышибает ненужных посетителей. Какая разница владельцу ресторана, что у него в галунах работает умный человек швейцаром? Наоборот, ему повезло – человек работает на зарплате швейцара. Вы а) прекрасный вышибала и б) апостол Петр, который людей сортирует. И с) – еще заходит в ресторан и учит их, как им правильно работать. Учит их старорежимным порядкам, которые они забыли.

ПН: Почему старорежимным? Мы говорим о науке управления.

ЛК: При чем здесь наука управления? После того, как сделано хорошее дело, вы объясняете, как хорошо оно сделано. Кто же такому тонкому этикету кого учит? Это старая культура, которая совмещает человеческую ткань и бюрократическую. Никто больше этого делать не будет. В основном все сидят в своих углах, подворовывают. А вы стоите у дверей и счастливы, что свежего воздуха много, люди приходят, с вами здороваются, вы фактически такой дух этого места. Дух этого шикарного ресторана.

ПН: (смеется) Да, похоже, при очень хорошем ресторане! Конечно, вы меня озадачили! Но тогда встает вопрос: послать их всех и жить, как хочется?

ЛК: А вы практикуете те пятиминутки для расслабления, о которых мы договаривались?

У нас появились схемы стратегических действий и тактических решений на неделю, особые диаграммы отношений. Мы стали прикидывать, сколько общений, фраз, улыбок, предложений нужно каждому из начальников, учитывая его характер. Понимая всю условность и игровой характер этой части обсуждения, мы все же нашли способ выйти исключительно из режима, который подразумевал необходимость все время быть начеку, просчитывать запасные варианты, устраивать обходы, питать непосредственное чувство контакта и сопричастности, включенности во все происходящие процессы постоянно.

Мы иногда посмеивались над девизом «Я отвечаю за все», понимая как силу и притягательность этой установки, так и невозможность полагаться постоянно исключительно на нее. Можно сказать, что мы работали над гибкостью, над умением быть разным.

Мы вошли в раж своеобразного фитнес-клуба, и спортивная составляющая оказалась задействована в полной мере, хотя и в своеобразной форме – мы занялись невербальным тренингом. Нужно было видеть, как этот крупный, мощный, немолодой человек преображался, «зеркаля» одного из его частых оппонентов, пересаживаясь на его место и воспроизводя интонации и речевой рисунок. Выражения лица, примеряемые одновременно с этими движениями, попытки воспроизвести манеры смотреть и морщиться приводили к градом льющемуся поту, улыбкам и находкам. Благодаря нашим усилиям ему удалось сделать много тех мелких и тонких движений, которые были бы возможны на дачном участке или в спортивном зале (в который он все равно не ходил). Попытки попасть в тон и такт изображавшихся людей приводили к явному уточнению настроек, резонансу с ними. Это давало возможность лучше чувствовать других и себя, меньше говорить и разгружать энергетику, казавшуюся нам обоим избыточной и во многом данью старым привычкам. Я еще раз убедился, как важно сделать шаг в сторону от обычных, стереотипных крупных деловых жестов, от прямых советов.