Уральский Союз Планет – государство Рукава. Второе [1] по величине государственное образование Сектора, включающее в себя пятнадцать звёздных систем с терраформированными планетами и спутниками, а также двести тысяч «пустых» звёзд и звёзд с купольными поселениями на планетах. Кластеры молодого государства колонизировались начиная с 2350-х годов Московской Империей и Великим Казахстаном. Государство, подписавшее Московский Транспортный Протокол. Граничит с Суздальской Империей (к условному западу и северу), Бессарабией (на условном юге), Свободным Челябинском, Иерусалимской Республикой, Таймырским Царством (север, анклавы и эксклавы) и Дальним Востоком (на востоке). (…) Многие политологи рассматривают нынешний УСП как протекторат или совокупность окраинных колоний Суздальской Империи [источник?] 1. Крупнейшие городские системы: Новоуральск (2,9 млрд) – официальная столица, Пермь Великая (4 млрд, Пермь Малая в той же системе – 0,12 млрд), Уфа и Стерлитамак (2,2 млрд), Сургут (1,8 млрд), Исеть (1,5 млрд), Обь (1,2 млрд), Кыштым (0,9 млрд), Тюмень (0,1 млрд) 2. Союзный флот: 15 больших летающих космодромов, 85 тяжелых крейсеров, 800 крейсеров, 31000 эсминцев/фрегатов, 0,1 млн. истребителей и штурмовиков и 11 орбитальных заводов. Совокупный флот членов автономий – 16000 эсминцев/фрегатов, 1,3 млн. истребителей (крупные военные суда автономиям держать запрещено согласно приложению к Московскому Транспортному Протоколу [2]). Во офицерской иерархии 150 млн. человек, во флотах автономий – 80 млн. человек. 3. Политическое деление (…) (по материалам Галактопедии)

[1] Стих М.Лилейко. Далее остальные без комментариев – авторские.

4. Дефлюцинат безликий

Семён Скоморохов сидел на корточках на крыльце своего барака, пил пиво, лузгал семки и смотрел международные новости на планшете.

«Нарастает напряжённость на границе между Уральским Союзом Планет и Великой Бессарабией. Массовые волнения рабочих зафиксированы в посёлке Орск Правобережный Тюменской автономии. Две промысловые и три транспортные компании за последний месяц подтвердили пропажу семи маломерных судов и одного сухогруза четвёртого класса за последний месяц. Администрация приграничных графств Бессарабии опровергает причастность к пропаже судов, предоставляя запрошенные отчёты местных отделов Инспекции»…

– Инспекции, – процедил сквозь зубы Семён и бросил на ступеньки планшет. – Подозрительные господа.

Вспомнился сегодняшний сон, видимо, навеянный вчерашними похожими новостями и стрелялками. Человек в чёрном балахоне с красивыми большими погонами, окружённый десятком бойцов, тычет пальцем в трёхмерную карту маршрута «Тавды». Говорит «Вот тут, вот здесь мы их и схватим!» Семён стоит совсем рядом, достаёт ружьё и стреляет в генерала, тот рассыпается в пыль. Любимая девушка в белом халатике бросается ему на шею…

Вспомнив последний образ, Семён выругался и замотал головой.

Он был рождён гопником. Дефлюцинат безликий, пацанчик с района. Его отец и дед тоже были тавдинскими гопниками, и он с молоком матери впитал все признаки маргинальной космической культуры. Семки, пиво и употребление обсценной лексики являлись для него неотъемлемыми гражданскими правами, наравне с правом на еду, воду, воздух и размножение.

Конечно, он, как и почти все жители корабля, входил в корабельную иерархию. Разумеется, гопник не был офицером или матросом, потому как туда брали самых выносливых. Матросы не любили гопников, а гопники – матросов. Пробиться в службу суперкарго и работать с грузом Семён тоже не мог – этому нужно долго учиться, и брали, в основном, только по блату, с планет. Оставалась инженерная каста, и всё, о чём мог мечтать потомственный космический гопник без планетарного образования – это дослужиться до помощника инженера.

Пока же Семён был техником. А точнее – сантехником, с ежемесячным жалованием две с половиной тысячи кредитов. Упасть на социальное дно не давала сравнительно-приличная семья, отец – бывший преподаватель и свидетельство о законченном училище, которым похвастаться могли далеко не все бездари из его окружения.

«Тавда» походила формой на приплюснутую каплю. Впереди, в заострённой носовой части, находился небольшой носовой отсек. Здесь был командный центр, ангар для челноков и прочие помещения, куда вход простолюдинам был заказан. Там же, правда, находились ангар и торговая зона, куда горожане выбирались за покупками. В средней части расположился обширный грузовой отсек, занимавший две трети корабля. Туда не допускались даже рядовые матросы и инженеры – только суперкарго с экспедиторами. Вокруг грузового прилепились три технических отсека – левый, правый и верхний, прятавшийся в купольной крыше.

Городской же сектор «Тавды» был двухуровневым и ютился в кормовой части восьмикилометрового фюзеляжа, отсечённый от круглого грузового отсека хордой-перегородкой. Перегородку жители воспринимали как некую космогоническую вещь, топоним, и даже писали с заглавной буквы – Перегородка.

На первом уровне стояли бетонные и углеродно-каркасные – «чугуниевые» дома, а точнее, блоки, переходящие подвалами в трюмовые отсеки. Там жила меньшая часть населения. Наиболее образованная его часть – инженеры, бойцы, старшие матросы и офицеры, располагались мастерские, два училища, школа с детсадом, больницы и другие необходимые отсеки. Второй уровень, лежащий в пятидесяти метрах над первым, ещё век назад покрыли почвенным слоем и сделали этническую застройку одно-двухэтажно-барачного типа, с огородами, теплицами, курятниками и другими прелестями натурального хозяйства. Именно тут, на шести с половиной квадратных километрах земли и жили настоящие, аутентичные гопники.

Возможно, жителю далёких миров могло бы показаться странным, что целое общество занимается натуральным хозяйством на территории космического сухогруза. Со времён возникновения их культуры на древней Земле народ изобрёл ракеты, компьютеры, приручил космосущностей и улетел к звёздам. Если бы поэт Егоров увидел такую картину, то наверняка вспомнил бы изречение одного знакомого писателя.

«Научи этот народ существовать в четвёртом измерении, он и там построит маленькие домики с сельским туалетом».

В целом жизнью в городке Семён оставался довольным. Солнышко неистово слепило, видимо, у инженерных служб случилось хорошее настроение, и в небесной канцелярии решили сделать хорошую погоду. Но на душе у Семёна случилась тоска – не то, чтобы совсем уж дремучая, от которой хочется пить технический спирт, но кислый комок в горле всё равно не давал спокойно сидеть на корточках.

Причина подобной хандры, как и быт соотечественников, имел тысячелетнюю историю и уходил корнями ещё в до-космическую эру. От Семёна ушла женщина.

– Не изволите, сударь, подвинуться? – сказал появившийся на ступеньках Вован Шкодин. – Хандрить решил?

– Да, мой друг, тоскливо мне, – сказал Семён, отпил пиво и пересел поближе к перилам.

Разговор происходил на диалекте, типичном для народности гопников, и от большинства выражений у любого образованного жителя галактики завяли бы уши. Возможно, что много веков назад какие-то обороты и выражения сошли бы за нормальные, но сейчас так говорили только в депрессивных селениях вроде «Тавды». Впрочем, на обычный диалект московского сектора большинство из жителей переходили без особого труда.

Вован присел рядом, положил на соседнюю ступеньку кепку, засунул руку в пакет Семёна и загрёб горсть семок.

– Поведай мне причину хандры, Семён Ефимович. Уж не от расставания с благочестивой Екатериной Сергеевной ты столь грустный?

– Ах, – кивнул Семён. – Право, судрь, не стоит. Лети, судрь, к звёздам. Не пристало нам все беды списывать на барышень. Тяжело как олуху взаперти.

– Ты не прав, все беды от барышень. Екатерина Сергеевна, конечно, барышня привлекательная. Она же, прости великодушно, к матросу ушла?

Семён смачно сплюнул на пол и поправил кепку.

– Отнюдь, судрь, к инженеру-принтонщику.

– Односвойственно, не к особе своих кровей, но к человеку высоких сословий, к чванливому мухоблуду. Я даже склонен назвать её попрешницей. Не стоит впадать в хандру, дружище, ведь простых, прекрасных женщин в нашем поселении не так уж и мало.

Собеседник сначала думал врезать приятелю за плохие слова в адрес Екатерины Сергеевны, но вместо этого насупился, задумался. Потом кивнул и решил перевести тему.

– Ты, конечно, прав, Владимир Герасимович, но, как я уже сказал, причина моих тревог кроется в, это самое, в клаустрофобии, в боязни закрытых, судрь, пространств.

– Гы-гы, в чём? – заржал Вован.

Скрипучая дверь барака открылась, на крыльце показалась мать Семёна, Надежда Константиновна. Она тоже считалась техником, как и большинство жителей частного сектора – техниками-агрономами числились все незанятые жители частного сектора за то, что снабжали овощами всех остальных жителей корабля. В руках маманя держала ведро из-под рукомойника. Семён попытался спрятать бутылку, но было поздно – на круглом лице мамани изобразилось недовольство.

– Всё пить изволишь, тартыга окаянный? – спросила мамаша сына.

– Стало быть, пью, матушка, – согласился сын, грустно посмотрев на бутылку пива.

– Алкоголь откуда взял? У отца же ещё домашнее не приготовилось.

– На рынке приобрёл, матушка.

– Чужое пьёшь! Крепкое! Докатились! Мало своего.

Мать сокрушённо покачала головой и ушла в дом.

В этот миг корабль слегка потрясло – по шкале землетрясений, наверное, в районе двух-трёх. Солнышко на миг померкло и вдруг вспыхнуло чуть ярче. Парням, с рождения привыкшим и к сотрясениям, и к проблемам с гравитацией, было не привыкать. Вован, который понёс ведро до гальюна, чуть не врезался в забор.

– Нырнули? – крикнул он.

– Думаю, судрь, мы будем нырять через полчаса. А сейчас востроскручи внизу поменяли, старых в стойло отвели.

Вскоре Вован вернулся и поставил пустое ведро подальше.

– Так на чём же мы остановились? На женщинах?

– Нет же, на клаустрофобии. Помнишь, Владимир Герасимович, когда полтора года назад, ещё до начала рейсов из Кунгура, наше судно причалило к Свободному Челябинску? Мы везли какую-то исполинскую конструкцию с их завода.

– Помню, конечно.

– Как ты знаешь, у них безвизовый режим с Уральским Союзом Планет, чьими гражданами мы являемся. Мне тогда первый раз за жизнь удалось четыре ночи ночевать не на корабле. До того всё моё нахождение на планетах, с самого детства – лишь несколько часов в портовых кварталах.

Вован возвёл оче горе.

– Я помню, Семён Ефимович, вы изволили рассказывать мне про это около дюжины раз.

– Нет же, судрь, я не про то, что прежде. Я лишь недавно понял, что после тех ночей на планете иногда в середине рейса становлюсь овладеваем хандрой. Мне тяжело, душно взаперти, внутри нашего скромного, судрь, поселения.

– Обманываешь ты всё, Семён Ефимович, – неожиданно весело сказал Вован. – Начитался где-то чего-то? Словечко новое отыскал? Я тебе вот что поведую, мой друг. Как ты знаешь, в детстве я, ещё когда шёл Великий Ремонт, почти год провёл в интернате на Новом Качканаре, где меня, сударь, лечили от токсикомании. И после ещё несколько раз у родни на Качканаре околачивался. По твоим словам, после года взаперти со мной указанные симптомы должны ещё в большей степени проявиться, так? Ан нет. Ничего не чувствую. Хорошо мне здесь. Посмотри, солнышко как прекрасно печёт? И тебе хорошо, просто барышня от тебя ушла.

Семён не удержался и саданул приятеля по плечу. Прав, подлюка, в точку попал. Никакая это не клаустрофобия, понял гопник. Так, сам себе прикидывается.

– К звёздам всё это, – продолжал монолог Вован, растирая ушибленное плечо. – Но, спешу заверить тебя, у меня есть одно чудесное, сударь, предложение, способное развеять твою печаль и вылечить твою, так скажем, фобию. Собственно, для того я к тебе и пришёл.

– Про что же ты? – Семён оживился и отхлебнул пиво.

– Я договорился, нашёл увлекательную работу, благодаря которой ты сможешь проникнуть в грузовой отсек.

Вован когда-то пытался учиться на суперкарго и потому стоял среди большинства гопников его квартала особняком. Образован он был хуже Семёна. Диплома так и не получил, но до сих пор был приписан не к инженерной, а к грузовой иерархии и гордо носил нашивку Кандидата в Младшие Помощники Экспедитора – самой низшей из подобных должностей. В обычные, продовольственные склады его пропускали, но в главный грузовой отсек путь ему, как и рядовым инженерам, был закрыт.

Семён ещё не предполагал, чем предложение Вована обернётся для него.

Поперхнулся пивом и закашлялся.

– Владимир Герасимович, судрь, в своём ли ты уме?! Неужель ты не представляешь, что за наказание нам может светить за незаконное посещение грузового? Я же из касты инженеров, но не экспедиторов, а ты рангом не вышел.

– Уверяю вас, мой друг! Ушатай меня Китай, всё более чем законно. Наше перемещение по грузовому отсеку служба суперкарго будет отслеживать специальными, сударь, устройствами. Более того, нам дадут денег! Идём!

Гопники вышли за калитку дома и отправились по улочке в сторону Перегородки, лузгая семки. Дворовые собаки хрипло лаяли вслед, пару раз по дороге проезжал ржавый мотоцикл с безумным механиком дядей Серёжей, любившим все накопления тратить на драгоценную солярку и наматывать круги по улочкам.