Андрей решил оставить вопрос без ответа. Его отец вполне мог пойти на такой шаг. Видный ученый мирового уровня, он без стука входил в любой из кремлевских кабинетов. С него станется обратиться в отделение полиции со столь необычной просьбой. А впрочем, вряд ли он сам куда-то ходил. Наверное, позвонил знакомому генералу из МВД и попросил об одолжении. Вероятно, этот лейтенант самолично сбегал к ним домой, забрал конверт, пробил по базе, где живет блудный сын светоча отечественной науки, и принес тому послание из родительского гнезда.

«Интересно, с чего вдруг отец написал письмо? Неужели дома что-то стряслось?»

Андрей забрал у лейтенанта заклеенный почтовый конверт. Оторвал узкую полоску сбоку, смял в комок и машинально сунул в карман домашних брюк. Вытащил из конверта сложенный пополам лист бумаги, с хрустом развернул его, бегло прочитал первые несколько строк и переменился в лице.

Лейтенант участливо поинтересовался:

– Что с вами? Вам плохо?

Андрей помахал перед ним растопыренной пятерней:

– Нет-нет, со мной все в порядке. Можете идти. – Лейтенант козырнул, лихо повернулся на каблуках и затопал к лестнице. Андрей запоздало спохватился и торопливой скороговоркой бросил ему вслед: – Огромное спасибо, товарищ лейтенант… и простите за беспокойство.

Спустя десять минут с бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами Андрей мчался по Москве, но не на работу (он позвонил начальнику и сказал, что по семейным обстоятельствам берет недельный отпуск), а к родителям. Вернее, к отцу. С мамой он так и не успел поговорить. Позавчера она умерла в больнице от неоперабельного рака поджелудочной железы.

Вполне возможно, все эти годы его глупого, наивного протеста она хотела увидеть единственного сына, обнять, о многом расспросить или просто помолчать, баюкая голову родной кровиночки на своей груди. Хотела, а он из-за непомерной гордыни и раздутого до небес эгоизма лишил ее, быть может, единственной радости в жизни. И ладно бы, если та жизнь была легкой. Так ведь нет! Неизвестно, сколько лет подряд она каждый день вела изнурительную борьбу с тяжелой, изматывающей душу и тело болезнью, ожидая хотя бы крохотной весточки от сына. Ждала молча, покорно, скрывая ожидание от всех, да так и не дождалась.

– Я должен был почувствовать, должен, – с сердитой злобой на себя прошипел Андрей. Жгучие слезы душили его. Он так стиснул руки, что кожаная оплетка руля жалобно заскрипела под пальцами.

Из соседней полосы на дорогу перед его «ауди» неожиданно вывернул аквамариновый «чери тигго». Андрей ударил по тормозам и заорал, нервно стуча основанием ладони по клаксону:

– Куда прешь, болван?! Шары разуй, придурок!

Он резко дернул руль вправо и выскочил на соседнюю полосу перед носом черного «лендровера». Сзади раздался гневный гудок.

– Пошел на хрен! – огрызнулся Андрей и чуть поддал газу.

Дорожный инцидент помог немного сбросить нервное напряжение последних минут и переключиться с личных переживаний на реалии текущего дня. Как оказалось, вовремя. Промедли Андрей еще несколько мгновений, и беды было бы не миновать. А так он вовремя среагировал на смену сигнала светофора. Визжа тормозами, серебристая «ауди» остановилась в паре сантиметров от выпуклого бампера впередистоящей машины.

Андрей глубоко вдохнул, закрыл глаза и медленно выпустил воздух через ноздри.

– Соберись, не хватало еще в аварию попасть, – приказал он себе и поднял веки.

Таймер электронного регулировщика отсчитывал последние секунды запрещающего сигнала. Вскоре загорелся зеленый. Поток машин дружно взревел моторами и покатился по асфальтированному дорожному полотну.

Спустя тридцать минут Андрей свернул в проулок, проехал под аркой между домами и оказался в до боли знакомом дворе. Воздух звенел от криков и шлепающих ударов по мячу. Ребята играли в футбол на огороженной проволочной сеткой площадке и до хрипоты спорили друг с другом, когда дело касалось нарушения дворовых правил игры.

Положив руки на руль, Андрей с улыбкой наблюдал за шумной ватагой. Воспоминания нахлынули на него. Он вдруг увидел среди юных игроков себя и школьных друзей. В глазах неожиданно защипало, зрение стало расплывчатым.

Андрей шмыгнул носом, смахнул с ресниц так некстати накатившую слезу и посмотрел на женщину с коляской. Та шла по дорожке от детской площадки к похожим на забавных зверюшек кустам. С ними Андрея тоже немало связывало. Возле одного из этих кустов много лет назад его первый раз в жизни поцеловала девочка. На следующий день влюбленный в Ленку из параллельного класса старшеклассник пришел разбираться с более удачливым конкурентом и без лишних разговоров поставил Андрею синяк под глазом.

Прячась за этими же кустами, Андрей впервые попробовал курить. Думал, родители ничего не узнают, но он ошибался. Мама увидела его с сигаретой в зубах из окна их квартиры и обо всем рассказала отцу. Вечером ни о чем не подозревающий сын вернулся домой, поужинал и хотел сесть за уроки, но отец позвал его на серьезный мужской разговор.

Столько лет прошло с той беседы, а Андрей помнил ее так, словно она состоялась вчера. В тот вечер отец впервые говорил с ним как с равным. Это настолько поразило Андрея, что он почти слово в слово запомнил весь их тогдашний разговор и никогда с тех пор не нарушал данное отцу обещание.

– Ну почему ты точно так же не поговорил со мной, когда я собрался уйти из дома? – прошептал Андрей, зажмурив глаза. – Почему? Может быть, тогда бы все пошло по-другому и я бы попрощался с мамой до того, как она ушла от нас навсегда.

Он еще несколько минут посидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к стуку сердца в груди и думая о прожитых годах. Поразительно, как быстро летит время. Совсем недавно он бегал сопливым пацаненком по улице, и самой большой неприятностью для него была двойка за невыученные уроки.

– И где теперь эти проблемы? Да я бы сейчас с радостью получил хоть тысячу двоек, лишь бы увидеть маму еще разок, – пробормотал Андрей, распахнул глаза и рывком открыл дверцу автомобиля.

Он выбрался из салона, поставил машину на сигнализацию и зашагал к родительскому дому. На скамеечке возле крыльца, в тени покрытой россыпью изумрудных листочков старой сирени, сидели две пожилые женщины. Одна в байковом халате с красными розами на синем фоне и тапочках на босу ногу. Другая – в черной трикотажной юбке и серой кофточке с деревянными пуговицами. Они о чем-то оживленно беседовали и не заметили бы Андрея, не вздумай тот с ними поздороваться.

Женщина в халате подняла голову и подслеповато прищурилась.

– Андрюшка, это ты, что ль?! – воскликнула она, всплеснув руками.

– Я, теть Глаш, собственной персоной, – грустно улыбнулся Андрей.

– Это ж сколь мы с тобой не видалися, милок? Лет пять, наверна, если того не больше.

– Ну, как-то так.

– Слыхал, что с мамой твоей приключилося? Потому и приехал, да? – Андрей кивнул. Глафира Степановна печально вздохнула, по-старушечьи пожевала бледными сухими губами и сказала, не сводя с Андрея доброго взгляда голубоватых глаз: – Хорошая она была женщина, ни разу плохих слов от нее не слыхивала. Всегда интересовалася, как себя чуйствую, кажный день доброго здравьичка желала. Молодая она супротив меня была, ей бы жить еще да жить, а вот поди-ка ты, как оно все получилося. Эх-хе. Похроны-то кадась?

– Не знаю, теть Глаш, я как весточку от бати получил, так сразу и приехал. Он этими делами занимается, его и надо спрашивать.

– Ну да, ну да, – покивала Глафира Степановна и, неожиданно для Андрея, перекрестила его. – Ты держись, Андрюшенька, и на Бога-то не гневайся, что он так рано твою маму забрал. Никто ведь не знает, сколь ему на роду написано, это лишь одному Господу Иисусе известно. Видать, понадобилася она ему там на небесах-то. Трудно ему стало без нее, вот он и призвал, голубушку, к себе.

Андрей скептически относился к религии. Все эти разговоры о божественном были ему скучны и неинтересны. Он с трудом удержался от кривой ухмылки, попрощался с набожной старушкой и поспешно скрылся в подъезде.

– Слышь, Степановна, а это хто такой? – спросила соседку по скамейке женщина в юбке и кофточке. – Чой-та я раньше его тутова и не видала никогда.

– Да это Андрюшка Воронцов, сын Ладимирсанча из девяносто второй.

– А-а, это мущщина такой представительный, всегда с иголочки одет, с красивой бородой, в шляпе? За ним ишшо иномарка така длинная, черная с темными стеклами чуть ли не кажный день приезжат?

– Ну да, он самый. Грят, Ладимирсанч большой ученый. Работает то ли в министерстве, то ли в закрытом институте каком-то. – Глафира Степановна потрясла узловатым пальцем у себя перед носом: – За простыми-то людьми, небось, такие машины не посылают. Ты, Зина, в наш дом заехала уж посли того, как Андрей разругался с родителями в пух и прах, потому-то его и не видала до ся дня, а я ихню семью хорошо знаю. Давно с ними познакомилася. Андрюшка тада в пятом класси учился. Играли оне с ребятами в футбол на площадке, а он возьми да и засандаль мне мячом в окно.

Глафира Степановна улыбнулась. В уголках глаз появилось больше морщинок-лучиков.

– Я с работы прихожу, а у мня дыра в кухонном окне, весь пол в осколках и мяч под столом лежит. Ну я по суседям пошла. Давай расспрашивать: не видал ли кто из них, что за сорванец погром в моей кухне учинил? Слово за слово и узнала, что это Андрюшкина проделка. Пришла к ним домой и грю: «Так, мол, и так, люди добрые, ваш сын ущербу мне нанес, неплохо бы стекло на моей кухне поменять». А Ладимирсанч левой рукой бороду поглаживает, смотрит на меня так по-доброму и грит таким, знаешь, голосом, будто гром где-то далеко в поле рокочет: «Не извольте беспокоиться, Глафира Степанна, идите домой, скоро усе будет в полном порядке». Ну, думаю, не может человек с таким приятным голосом, как у нашего батюшки, обманывать. Вернулась к себе в фатеру, давай на кухне прибираться. Только осколки с полу в ведро собрала, звонок в дверь. Открываю, а там двое мужичков стоят. Один из них грит: «Здрасти, уважаемая, мы к вам пришли новые стекла взамен разбитых ставить». Ну я их впустила, они быстро огрехи от Андрюшкиной проделки исправили.

Старушка плотнее запахнула халат и продолжила:

– А часа через два ко мне в гости вся семья Воронцовых пожаловала. Нин Митренна перед собой большую тарелку, полотенышком чистым прикрытую, держит, а из-под полотенышка-то запах только что испеченного яблочного пирога так и струится. Рядышком с ней виновник всей этой ситуации стоит красный как рак. Голову вниз опустил, носом шмыгает. Ладимирсанч баском приятным его спрашивает: «Что надо сказать, оболтус?» – и на меня смотрит, мягко так улыбается. Андрюшка промямлил что-то невнятное, прощения, видимо, попросил. Ну я, конечно, его простила и пригласила всех в гости на чай с пирогом. Одна бы я его все равно не съела, уж больно Нина-покойница большой его тады испекла. Старалась, ошибку сына заглаживала, а он, вишь, как ей за это отплатил. Так и умерла, с родной кровинушкой не попрощавшись.

Глафира Степановна прижала сухощавую, с выпуклыми извилинами синих вен, руку к губам и замолчала, глядя в одну точку перед собой.

– А от чего она преставилась-то? – нарушила затянувшееся молчание Зинаида Прокопьевна. – Болела, штоль?

– Ну, наверно, болела, раз так рано померла. Потом как-нибудь, при случае, спрошу у Ладимирсанча, мож, поделится горюшком-то. Коль узнаю, что да как, обязательно тебе поведаю. Ты мне лучше скажи: Малахова-то смотрела ли? А то я рано вчерась заснула, не дождалася его. Кто там к нему в гости-то приходил?

Пока старушки во дворе сплетничали, Андрей поднялся на нужный этаж и долго стоял перед дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он не знал, что сказать отцу, как начать с ним разговор. Больше всего он боялся увидеть невысказанный упрек в его глазах. Этот немой укор был для него страшнее самых горьких и обидных слов.