Алексей Небоходов: Внедроман

Глава 1. Последнее совещание

Михаил Конотопов вошёл в стеклянный холл своего офисного центра и на мгновение ощутил себя рыбой в аквариуме, куда забавы ради кто-то подсадил парочку неумелых водолазов в форме охраны. Те синхронно кивнули ему, будто репетировали это движение с утра, и тут же отвернулись, подчёркивая дистанцию: он их интересовал ровно настолько, насколько водолаза интересует плывущий мимо окунь – пока тот не начал кусаться.

Прозрачные стены офисного здания отражали утренний свет, из-за чего девушки за стойкой ресепшен казались слегка засвеченными фотоснимками из недорогого журнала. Михаил привычно скользнул взглядом чуть ниже их подбородков, остановился на вырезе платья, вгляделся в мягкую тень между грудей и, облизывая губы с ленивой похотливостью, прошёл мимо, словно оценил произведение искусства, недостойное второй экспозиции. Он не спешил, но в движениях читалась сухая, деловая бескомпромиссность человека, чьё утро давно не знает покоя, а только отмеряется задачами, ожиданиями и выверенными мгновениями коротких удовольствий.

Телефон зазвонил так требовательно, как если бы на линии висел человек, падающий с обрыва и отчаянно нуждающийся в совете перед ударом о землю. Михаил принял вызов, не утруждая себя приветствием:

– Слушай внимательно…

И сразу же выпалил несколько указаний, словно давал инструкции по реанимации, не допуская даже мысли о возражениях. Ему отвечали, что-то говорили, но это было уже совершенно неважно: разговор он вёл сам с собой, а собеседнику лишь дозволялось присутствовать при этом сакральном действе.

Завершив звонок, Михаил в ожидании лифта набрал ещё один номер. В этот раз в его голосе, хоть и старательно сдерживаемом, просвечивала досада человека, у которого всё идёт по плану, кроме самой малости – того, что на другом конце провода оказался идиот. Он говорил ровно и холодно, тщательно избегая любых проявлений гнева, но в тембре угадывалось то особое напряжение, с каким разговаривают с официантом, подавшим стейк с кровью вместо прожарки медиум.

Двери лифта разошлись с торжественной плавностью театрального занавеса, открывая небольшую зеркальную кабину. Михаил вошёл, ловя своё отражение, словно увидел случайного знакомого, которого предпочёл бы не узнавать. Глаза в зеркале оказались тусклее, чем он привык думать о них – усталость иронично подмигнула ему из собственного отражения. Встретиться с этим взглядом напрямую было так же неприятно, как осознать, что твой лучший друг тебя тайно презирает, и он поспешил отвернуться.

Пока лифт беззвучно поднимался вверх, Михаил мысленно перебирал список вопросов, которые лежали перед ним на длинном столе переговоров. Это напоминало перебор бобов на кухне – важно было вовремя заметить камешек, чтобы не потерять зуб. За каждым пунктом стоял человек, интерес, выгода – и он, как опытный крупье, мысленно раскладывал фишки, стараясь заранее увидеть каждую возможную ошибку.

Лифт остановился с еле слышным щелчком, выпуская Михаила прямо перед широко улыбающейся секретаршей с кипой бумаг и чашкой кофе. Она, привыкшая изображать непринуждённость, выглядела так, будто ожидала важного вопроса о смысле жизни, а получила повестку в военкомат. Михаил не стал обманывать её ожиданий и коротко ущипнул за бедро, нащупав упругость под плотно облегающей тканью. Она вскинулась, словно кошка, которой наступили на хвост, затем поспешно рассмеялась, тщательно балансируя между испуганной невинностью и развязностью, и этим странным способом закрепляя свою шаткую должность.

Войдя в зал переговоров, Михаил сразу ощутил то особое напряжение, которое неизменно возникает, когда взрослые люди собираются в одном помещении, чтобы вместе притвориться важными и серьёзными. На него тут же устремились взгляды – добросовестно-почтительные, как у прилежных школьников, решивших списать контрольную, но при этом сохранить достоинство. Он коротко кивнул всем, отметив каждого кратким взглядом, больше похожим на штампик о получении документа, чем на приветствие.

Стол был неприлично длинным, настолько длинным, что разговоры с дальними его концами казались уже бессмысленными, а люди – ненужными. Михаил занял место во главе этого монстра из дорогущего дуба и лакированного пафоса. Он сложил руки перед собой и позволил лицу принять выражение человека, который знает, зачем все собрались здесь, хотя и не до конца понимает, зачем здесь он сам. Комизм ситуации заключался в том, что это прекрасно понимали все присутствующие, но предпочитали хранить лицо до последнего, как пассажиры самолёта, резко попавшего в турбулентность, хранят холодное достоинство, не спеша паниковать.

В воздухе повисла напряжённая пауза, которую никто не решался нарушить. Михаил, сидящий во главе этого спектакля, сдержал лёгкую иронию, готовясь начать говорить – хотя прекрасно понимал, что произнесённые им слова, как бабочки-однодневки, будут жить ровно столько, сколько потребуется для заключения договора или утверждения очередного никому не нужного документа.

Он не спешил произносить первые слова, наслаждаясь тишиной, словно меломан – редкой записью, в которой больше всего ценил паузы между нотами. Взгляды собравшихся теряли уверенность, забавно и гротескно отражаясь в безупречно гладкой поверхности стола. И лишь когда на лицах проявилась готовность принять любые условия, Михаил сдержанно улыбнулся и сказал ровным голосом человека, точно знающего цену всем присутствующим:

– Итак, господа, пожалуй, приступим…

Михаил выдержал паузу ещё секунду, ровно столько, чтобы собравшиеся ощутили себя мухами, на которых уже готова опуститься свернутая в трубочку утренняя газета, и спокойно, но властно произнёс:

– Коллеги, не будем тратить наше драгоценное время. Сегодня в повестке дня Прибалтика, текущие дела по региональным проектам и офшоры. Жду конкретных докладов и чётких предложений.

Он говорил размеренно, как школьный учитель, объясняющий нерадивым ученикам задание в сотый раз, заранее подозревая, что результат будет в сотый раз плачевным. Присутствующие едва заметно зашевелились, стараясь продемонстрировать максимальное внимание, хотя Михаил отчётливо видел, как у некоторых лица вытянулись, словно перед ними возникла непредвиденная проблема в виде экзаменационной комиссии.

Первым начал доклад худощавый молодой человек, отвечающий за саму Прибалтику. Голос его был сначала бодрым, уверенным, и казалось, будто он выступает на конкурсе талантов, презентуя творческий номер. Но постепенно слова начали вязнуть, как мухи в сладком сиропе, бодрость голосового тембра угасла, превратившись в тихий и нервный речитатив оправданий и оговорок.

– Понимаете, Михаил Борисович, ситуация там весьма специфическая… Э-э… менталитет, национальные особенности, нежелание местных чиновников идти навстречу… – говорил докладчик, отчаянно разводя руками, будто и сам не мог поверить, что его убедили в этих оправданиях.

Партнёры начали осторожно переглядываться: они искали того, кто рискнёт первым вступиться за докладчика или, наоборот, отвести внимание от его бессмысленных объяснений. Михаил молча наблюдал за этим цирком, чувствуя, как в нём медленно растёт глухое раздражение, вызванное той особой человеческой тупостью, которая делает простые вещи невыносимо сложными.

Следующим слово взял юрист, сидевший прямо напротив Михаила. Человек невысокий, с сухим, официальным лицом и голосом настолько монотонным, что, казалось, он заучил доклад наизусть ещё в университете и теперь повторяет его по памяти на каждом заседании. Юрист заговорил о юридических тонкостях офшорных схем, плавно переходя в бесконечные ссылки на пункты, параграфы, статьи, названия стран, словно специально стараясь усыпить бдительность всех присутствующих. Он напоминал пластинку, на которой заела игла, монотонно повторяющую одни и те же скучные мотивы.

Партнёры забеспокоились сильнее: взгляды их метались по столу, затем поднимались к потолку и снова опускались к документам, словно там были написаны ответы на вопросы, которых они ещё не знали. Михаил видел, как их нервы натягиваются, превращаясь в струны, готовые порваться в любой момент.

Он, наконец, не выдержал и резко прервал юриста холодной иронией, спросив, глядя поверх очков прямо в его глаза:

– Скажите, Антон Викторович, а вы можете, не прибегая к цитированию гражданского кодекса и международного права, объяснить простым человеческим языком, какие реальные риски существуют по нашим схемам? Или нам всем для разговора с вами следует срочно получить юридическое образование?

Юрист растерялся, как студент, которого внезапно попросили пересказать роман, прочитанный только до середины. Он открыл рот, затем закрыл его, затем снова открыл, но слова так и не появлялись. Напряжённая и густая тишина зависла в воздухе, как туман на болоте.

Секретарь, почувствовав, что момент требует её вмешательства, осторожно подошла к Михаилу и тихо поставила перед ним свежий кофе, стараясь сделать это как можно незаметнее, будто опасалась потревожить дикого зверя в клетке. Михаил, не глядя, механически сделал маленький глоток, ощутив горечь напитка на языке, и на миг отвлёкся, мысленно провалившись в какой-то другой мир, далёкий и значительно более приятный, чем эта комичная бессмыслица за длинным столом.

За столом тем временем продолжала сгущаться нервная атмосфера. Докладчики один за другим терялись в пояснениях, сбивались на оправдания, говорили о сложностях, особенностях, неожиданных препятствиях, как ученики, провалившие домашнее задание и пытающиеся объяснить учителю, почему их тетради оказались заполнены не тем, что он задавал.

Михаил почувствовал, как нарастающее раздражение в нём достигло критического уровня. Вся ситуация начала походить на абсурдный спектакль, в котором участники забыли роли, а режиссёр уехал в отпуск, бросив актёров без подсказок и сценария. Он уже видел, что, если позволить этому хаосу продолжаться, всё собрание превратится в бесполезный обмен бессмысленными словами и нервными взглядами.

Он отставил кофе в сторону чуть резче, чем требовалось, и вновь почувствовал на себе встревоженные взгляды партнёров, как если бы они только сейчас вспомнили, кто здесь главный. Михаил прекрасно знал, что именно теперь ему предстоит снова взять контроль в свои руки, как капитану, вынужденному броситься к штурвалу посреди шторма, пока корабль окончательно не сел на мель. Или не утонул – и еще вопрос, что из этого хуже в его ситуации.

Михаил глубоко вдохнул, собираясь выдать резкую и отрезвляющую речь, способную встряхнуть притихших партнёров и вернуть их к реальности, далёкой от оправданий и бессмысленных ссылок. Но слова, которые он мысленно уже расставил в идеально выверенном порядке, внезапно стали расползаться и путаться в сознании, точно кто-то невидимый тихо похитил связующие звенья между ними.

Вдруг кончики пальцев его правой руки ощутили странный, неестественный холод, будто Михаил нечаянно коснулся ледяного стекла, пролежавшего всю ночь в морозилке. Сначала это показалось лишь досадным недоразумением, случайным сбоем восприятия, но холод упорно и неторопливо пополз выше, цепляясь за кожу, пробираясь сквозь сосуды, окутывая руку невидимым и тревожным коконом беспомощности.

Тревога стала нарастать, тяжёлым грузом давя где-то в области солнечного сплетения, а Михаил судорожно сжал край стола, пытаясь удержать самообладание и не выдать своего состояния. С усилием он расправил плечи, поднял подбородок и быстро окинул взглядом лица собравшихся, проверяя, не скользнула ли по кому-то из них подозрительная догадка. Взгляды партнёров оставались обеспокоенно-вежливыми, но казалось, никто не заметил, что начальник отчаянно борется со странным недугом, не вписывающимся в картину привычного ему самообладания.