Шум усиливался. Место происшествия удалось легко определить по небольшой встревоженной толпе, собравшейся вокруг, разношерстной и пестрой. Перворожденные, люди, лохматые полузвери, несколько коротышек, даже пара монументальных орочьих фигур, возвышающихся над улицей. Но мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица; наверное, начал привыкать к внешнему виду здешнего населения.

– Тилль! – Первым мою спутницу заметил высокий юноша, выделявшийся из толпы в лучшую сторону: он единственный напоминал Перворожденного не только чертами лица, но и общим достоинством, и одеждой.

Появлению нищенки он так обрадовался, будто меня сопровождала сама Тана, покровительница жизни и целителей, которую часто называли Матерью‑Природой. Имя облегченным вздохом прокатилось по кучке разумных и отразилось в глазах надеждой.

Да что у них там случилось и чем им может помочь оборванка?

Впрочем, стоит признать, что нищенкой свою проводницу я называл уже машинально. Здесь вообще, даже среди Перворожденных, попадалось очень мало прилично одетых разумных существ, и на общем фоне Тилль не выделялась. Почти все присутствующие сверкали босыми пятками, а одежда была латаная‑перелатаная. Нищета казалась всеобщей, подавляющей и оттого еще более омерзительной.

Присутствующие расступились, и нашим глазам предстала удручающая картина: на выщербленной брусчатке лежала человеческая девочка чуть старше Вадика. Наверное, та самая Машка. Над ней, что‑то бормоча, стояли на коленях двое блохастых гризов, а рядом сидела, держа девочку за руку, совсем юная Перворожденная и шептала что‑то утешительное, торопливо утирая собственные слезы рукавом. Еще двое детей – эльф и звереныш – в голос рыдали на широкой груди пожилой гномки, которая была ненамного выше их. Та сокрушенно качала головой и без разбора гладила лохматые макушки, белую и рыже‑бурую.

– Пригляди, – бросила Тилль в сторону, передавая ребенка первому попавшемуся взрослому, которым оказалась молодая орчанка. Зеленокожая молча подхватила мальчика на руки. Впрочем, с ее ростом и габаритами она не только саму нищенку подняла бы без труда, но и меня – тоже.

Вблизи картина происшествия прояснилась. Похоже, девочка полезла на крышу за воздушным змеем, чьи яркие крылья трепетали сейчас около конька под легким ветерком. Но старая черепица не выдержала веса даже такого тщедушного тела, и Машка сорвалась вниз. Зачем, спрашивается, вообще лезла, с человеческой‑то ловкостью? А, вернее, полным ее отсутствием.

Девочка еще была жива, но вот шансы на выздоровление у нее отсутствовали. Я не целитель, но даже мне стало понятно, что у нее раздроблен таз и наверняка поврежден позвоночник. Даже странно, что она все еще не потеряла сознания; наверное, эльфийка с блохастыми уняли боль и остановили кровь.

Тилль торопливо опустилась на колени рядом с изломанным телом.

– Марьяна, ну как же так? – мягко проговорила она, кладя узкую ладонь на детский лоб. – Сколько вам можно твердить: осторожнее со старыми домами!

– Крыша выглядела крепкой, – прозвучал в ответ слабый голос.

– Матери скажу, будешь до совершеннолетия в углу стоять, – проворчала Тилль. – Вот выдерет так, чтобы сесть не могла, и в угол поставит. Или лучше к себе тебя заберу, чтобы некогда было на глупости отвлекаться.

Почему‑то ее слова никто не посчитал грубой насмешкой, и через мгновение я получил ответ на свой невысказанный вопрос. Ответ, которому поначалу просто не смог поверить.

Лицо обдало прохладным ветром, пахнущим тополями после дождя и прелой листвой; именно так я всегда ощущал магию жизни и смерти. Слышать эти два запаха одновременно приходилось всего несколько раз, когда кто‑то из старших целителей выводил меня из‑за самой Грани.

Босая оборванка с изможденным лицом наркоманки оказалась целительницей настолько высокого уровня, что сам Владыка не погнушался бы обратиться к ней за помощью и поклониться в пояс. Я наконец‑то пригляделся внимательнее к ее тусклой ауре и вдруг понял, что круги под глазами – последствия не «сладкого забвения», а хронического магического истощения. Что должна была сделать магичка такого уровня, чтобы довести себя до подобного состояния, попросту невозможно представить.

А впрочем, зачем ходить далеко? Вот же наглядный пример. Сила щедро вливалась в тщедушное тельце бесполезного существа, которое казалось куда проще добить: все равно люди плодятся как тараканы, и потеря еще одного не стала бы трагедией. Подобное расточительство сложно не то что принять – понять, и я в молчаливом недоумении наблюдал, как не только наливаются краской бледные чумазые щеки, но заживают малейшие царапины и ссадины на коже. Силы Тилль не жалела и не берегла. Если она всегда так действует, удивительно, что до сих пор жива, несмотря на потенциальное бессмертие Перворожденных.

– Улух, отнеси, пожалуйста, ее домой и передай матери, пусть пару дней не дает вставать, – не поднимаясь, обратилась целительница к орку. В его лапах тощая девчонка выглядела как дохлая курица, вот только держал свою ношу здоровяк до странности бережно.

Тилль начала подниматься и пошатнулась. Ее подхватил под локоть один из блохастых, и эльфийка поблагодарила за помощь кивком. Вновь поднялся гам, на этот раз – радостный и благодарный, каждый норовил обнять целительницу или погладить по плечу или волосам. Считается, что прикосновение к работающему или только закончившему сложную работу и не избавившемуся от остаточного магического фона целителю дает прикоснувшемуся защиту и удачу во всем, что касается здоровья. Суеверия живучи, но я представлял себе, какая удача ожидала идиота, возжелавшего пощупать, например, Иллиналь, тысячелетнюю верховную целительницу Светлого Леса. А эта только улыбалась устало, кивала, коротко отвечала на какие‑то вопросы и продолжала держаться за локоть хмурого полузверя, с неодобрением глядящего на пошатывающуюся от усталости Перворожденную.

Зверь был матерый, молодой и сильный; из тех, что способны разорвать двухлетнего быка голыми руками. Смертоносные когти привлекали взгляд глянцевитым блеском черной, будто полированной поверхности, короткие «усы» раздраженно топорщились на жутковатой морде – не то человеческой, не то волчьей, не то медвежьей. Небольшие острые прижатые уши полностью терялись в лохматой бурой гриве, а длинный прямой хвост раздраженно подергивался. Требовалось постараться, чтобы не заметить его раздражения.

Интересно, долго он еще будет терпеть такую фамильярность и служить подпоркой? Насколько я знал обычаи блохастых, тактильные контакты с посторонними их чудовищно раздражали, исключение делалось только для брачных партнеров и детей до определенного возраста.

Впрочем, я опять не угадал, но на этот раз уже не удивился подобному повороту дел.

– Да разойдитесь вы, оставьте девочку в покое, – в конце концов раздраженно осадил гриз увлекшихся жителей. Странно, но те опомнились сразу, даже начали торопливо извиняться, и толпа очень быстро разошлась. Правда, сам блохастый уходить не спешил, наоборот, осторожно приобнял целительницу свободной лапой. Тилль с блаженным вздохом уткнулась лицом в густую шерсть на груди полузверя, крепко обняла его обеими руками.

Кхм. Стало быть, они настолько не посторонние? Странно, я раньше думал, это все бредни, и блохастые с другими разумными видами физиологически несовместимы.

А еще полагал, что сильнее презирать местных уже некуда.

– Спасибо, Шир, – невнятно проговорила целительница.

– Тилль, тебе так не терпится за Грань? Когда ты последний раз отдыхала? – укоризненно вздохнул зверь.

– Нет, ну а что? Я там бывала, там хорошо… Тихо, спокойно, никто не норовит разбудить среди ночи, – со смешком возразила эльфийка, а ее собеседник только раздраженно рыкнул в ответ, вздыбив холку. – Не сердись, я же шучу.

– Смотри, услышат духи твои шуточки, – укоризненно качнул головой полузверь. – А этот тут зачем? – мрачно поинтересовался он, недобро сверкнув на меня желтыми глазами. Я даже не шелохнулся – точно знал, что его взгляды, когти и клыки не помогут.

– Ну как же? Забыл, сегодня к вечеру светлые притащатся просить пощады? – пояснила Перворожденная и отстранилась, кажется, только теперь вспомнив о моем существовании.

– Давай я вырву ему горло, а Валлендору скажем, что это самооборона? – угрюмо предложил блохастый, и шутки в его словах не было ни на волос.

– Шир, ну что ты как мальчишка, – отмахнулась женщина, потрепав его по щеке. Зверь только недовольно дернул ушами, и даже я понял: раздражало его не фамильярное прикосновение, а слова. – Ладно, пойдем мы, еще дел невпроворот, а время… сам знаешь.

Окончательно поставив меня в тупик относительно их взаимоотношений, полузверь погладил Тилль по щеке, коротко лизнул в лоб, выпустил из объятий и, не оглядываясь, направился прочь по улице.

– Ну что, болезный, пойдем, – целительница усмехнулась, окинув меня взглядом, и мы вернулись в тот же переулок.

– Почему ты ходишь босиком? – все‑таки не удержался я от вопроса.

– Потому что у меня нет лишних денег на сапоги, – совершенно спокойно ответила она.

– У целителя такого уровня? Нет денег? – уточнил я, вскинув брови. В ответ оборванка смерила меня полным жалости и насмешки взглядом.

– Ты еще спроси, что целитель такого уровня делает в этом месте.

– И что же? – спросил, впрочем, догадываясь об ответе.

– Свою работу. Сейчас – именно свою работу, – проговорила она с усмешкой, но взгляд оставался странным, пустым. – Не решаю, кому жить или умереть в зависимости от высоты родового древа или количества золота в руках, а просто помогаю тем, кому это нужно.

– Но лечить человека? – поморщился я. Она неопределенно хмыкнула, передернув плечами, а потом тихо заметила:

– С высоты своего жизненного опыта могу заметить, что люди порой достойны помощи гораздо больше, чем некоторые… Перворожденные.

– Может, вы еще и разбавите человеческой свою кровь?

– Лучше так, чем довольствоваться застывшей болотной жижей. – Спутница вновь устало пожала плечами. – Но, надеюсь, ты изучал в детстве биологию и знаешь, что появление полукровок невозможно даже теоретически, все‑таки мы – представители разных видов. Ну вот и пришли.

– Что это? – уточнил я, с неприязнью разглядывая фасад здания. Его отделял от улицы небольшой запущенный сад, и это был плюс. Единственный плюс. Угрюмая каменная коробка щерилась на мир небрежно заколоченными окнами. Когда‑то дом, наверное, выглядел как весьма роскошный особняк, но теперь невозможно было даже определить изначальный цвет выгоревшей и обшарпанной штукатурки. Колонны, поддерживающие балкон второго этажа, облупились, а две крайних слева вовсе треснули и грозили рухнуть. Левое крыло выглядело особенно жалким и держалось на честном слове, кажется, пострадало, когда под городом шли бои. Полагаю, с тех пор здесь никто не жил.

Внутрь заходить не хотелось. Подозреваю, там ситуация еще плачевней.

– Посольство, – не без ехидства откликнулась она.

– А вы не могли привести это… в относительно жилой вид? – уточнил брезгливо.

– Тебе рассказать, где находится большинство наших специалистов‑вещевиков, или сам припомнишь? – скучающим тоном уточнила Тилль. – А те, кто остался жив, слишком заняты более важными вещами, чем обеспечение комфорта горстке бледнорылых.

Мне осталось только промолчать. В прошедшей войне вещевики ценились как хорошие боевые маги и даже выше. Заставить боевого мага служить против воли слишком трудно, чтобы ставить это дело на поток, а магия и воля вещевиков – она другая. Пластичная. Покорная.

Правда, вещевики в итоге все же нашли способ избежать плена: уходили за Грань, когда понимали, что попались. Все уходили, не только короткоживущие люди – практичные гномы, даже Перворожденные предпочитали уйти, чтобы не делать для врагов оружие.

Все дело, конечно, в нем и только в нем, а не в умении предметников договариваться с неживой материей. Длинные тонкие стволы винтовок и тяжелые острые пули, испещренные рунами, – артефакты, придуманные пару веков назад не то темными, не то гномами, не то нашими умельцами. Крошечный и крайне дорогой из‑за сложности изготовления кусочек металла, способный отправить за Грань даже бессмертного.