Короче говоря, кончилось все плохо. Разъяренный бог нарушил запрет на применение своих божественных сил и явился во всей красе и мощи. Разумеется, ставшие свидетелями этого явления люди подобного потрясения не выдержали. Кто‑то обезумел и начал бросаться на окружающих, кто‑то – покончил с собой. Не стала исключением и несчастная девушка, с восторженной улыбкой перерезавшая себе горло. Откуда она взяла нож, история умалчивает, но зато в подробностях живописует горе и ярость несчастного бога.

Поскольку покарать Вечного Странника никто из богов не рискнул, да и, по совести, виноват был не он, а Глера со своими неуместными шутками, бессмертные, посовещавшись, общими усилиями сняли с «коллеги» приворот. Смертным посочувствовали, но кто их, смертных, вообще считает? Умерли и умерли, десятком больше, десятком меньше…

От болезненной страсти Вечный Странник излечился, но по все той же легенде, в зимний солнцеворот он воскрешает тот день и тот единственный танец. А несчастный, которому доведется попасть в Безумную Пляску, будет обречен пополнить ряды танцоров. Поскольку Вечный Странник – бог мук и безумия, он, разумеется, по природе своей не способен принести попавшим под его власть людям освобождение. Так что, умирая в страшных пытках Безумной Пляски, каждый год они обречены воскресать, чтобы исполнить свой единственный танец и вновь умереть.

Вот эту «добрую» «счастливую» сказку мне и предстояло инсценировать. И если первая часть, с выходом и танцами, представляла сложность исключительно техническую, то неизбежно следующее за ней кровавое безумие вызывало еще и психологическое отторжение. Да, Иллюзионисты под всей шелухой наносных масок в большинстве своем люди невозмутимые и довольно жесткие, но предстоящая сцена попахивала отнюдь не жесткостью, а форменным садизмом и, более того, мазохизмом. Ведь для того, чтобы иллюзия получилась достоверной, – а именно за это мне и платят, – я должна поверить в то, что вижу, то есть стать свидетельницей подлинного кровавого спектакля, пропустить его через себя. Страшно представить, сколько мне придется вычищать последствия этого заказа из собственного разума, но… аванс получен, и вернуть его я не смогу физически.

Так что полночи я, оттягивая самое страшное, считала и строила схемы участников грядущего действа. Это только кажется, что иллюзию создать просто. Представил, и – пожалуйста! Подобным образом можно получить только примитивную куклу, не способную двигаться без прямого указания. А отслеживать малейшие жесты и мимику одновременно двух десятков сложно взаимодействующих разнообразных объектов не сможет ни один маг. И путь в итоге остается всего один. Иллюзия надевается на каркас заклинания, в которое пошагово закладываются все движения и вся мимика вплоть до дрожания ресниц и легкого колыхания нарядов, а еще – набор реакций на случай воздействия со стороны окружающих материальных объектов.

Любую иллюзию делают реальной детали. Мелочи, придающие образу живость и законченность. Одно дело, когда объект просто движется по заданному пути, и совсем другое, когда он совершает какие‑то естественные жесты – поправляет маску, одергивает платье; чертыхнувшись, расплескивает немного вина из бокала. Пятнышки на ботинках, крошечные огрехи в нарядах: отлетевшая от маски блестка, выбившийся из прически локон. И, самое главное, мелочи эти не должны повторяться.

Существенно упростили мою работу маски; мимика – это всегда самое сложное, а если сделать полноликую маску, останутся только глаза в ее прорезях.

Разумеется, создать даже один такой образ с нуля очень трудно, поэтому любой Иллюзионист в своей работе пользуется многочисленными универсалиями, эдакими заготовками и шаблонами, которые можно потом внедрить в нужную фигуру. Какие‑то из них – стандартны и приведены в книгах, какие‑то – результат жизненного опыта. Но даже с ними труд предстоял титанический.

Темп работы я взяла хороший: по счастью, меня навестило вдохновение. Так что спать легла с рассветом, но к тому времени были готовы полтора десятка образов, включая Возлюбленную и Вечного Странника, а также построено «явление» (его я, впрочем, очень хорошо представляла с визита в Закатный дворец) и первый танец.

В работе я, понимая, что предстоит сделать в конце с этими иллюзиями, избегала так любимого Иллюзионистами приема – придания образу черт хорошо знакомых людей. Не брала даже тех, кого очень не любила, хотя у пары‑тройки объектов против моей воли все‑таки прорезались знакомые жесты. Решив, что это судьба, исправлять не стала.

В общем, в любимый гамак я завалилась уставшая, но довольная своими успехами, и тут же провалилась в глубокий сон без сновидений.

Впрочем, для кошмаров еще рановато. Вот перед завтрашней ночью непременно нужно будет подготовиться ко сну со всей тщательностью. В конце концов, навеянные неприятными впечатлениями страшные сны – лишь игры подсознания, и при должной сноровке можно договориться со своим разумом. А умение контролировать сны – один из первых навыков, которые магам прививают еще в раннем детстве.

Проснулась я от духоты. Долго неподвижно лежала, слепо таращась во мрак собственного жилища и глубоко дыша в попытке успокоить испуганно бьющееся сердце, ожидающее подвоха. Далеко не сразу сообразила, что вязкая влажная темнота – не плод моего воображения, а объективная реальность. Стоило принять этот факт, и все встало на свои места.

Наглейшим и банальнейшим образом ушел с Караванщиком¹⁰ компенсатор – магическое устройство, поддерживавшее в доме свет, прохладу и отвечавшее за вентиляцию.

Я спустила ноги на пол, сползая с гамака, и едва удержалась от стона: от духоты разболелась голова. Жару я, как любой житель наших широт, переношу спокойно, но вот духота замкнутого помещения убивает. Пусть бы хоть какой горячий воздух, но свежий. Наверное, во влажных тропиках я бы не выжила…

Поскольку работать в таких условиях было невозможно, я, с трудом отвлекшись от приступа мигрени, сосредоточилась на окружающем пространстве, и мрак послушно отступил. Комната предстала тусклой черно‑белой гравюрой с контрастными неестественными очертаниями предметов, но этого вполне хватило, чтобы добраться до двери во внутренний двор.

В дом вместе с дневным светом, больно резанувшим по глазам, вкатился раскаленный сухой ветер. Я почти слышала, как шипит, испаряясь, душная влага, напитавшая воздух комнаты. Похоже, компенсатор пал смертью храбрых как раз тогда, когда я ложилась спать, и с поломки прошло много времени.

Щурясь на солнце, я выбралась во внутренний дворик, в тень нескольких старых пальм, в душный запах гардений и жасмина, в тихий шелест струй небольшого фонтана. Со стоном наслаждения опустилась на небольшую скамейку возле мраморной чаши, оплетенной каким‑то вьюнком, и прикрыла глаза от удовольствия.

Этот общий на пять домов садик полностью закрыт от улицы. За ним ухаживает одинокая скучающая вдова, а все остальные «совладельцы» помогают финансово и иногда натурой.

В этом, да и во всех прочих отношениях мне повезло с соседями. Во‑первых, одна бы я такой сад точно не потянула, и дело даже не в нехватке денег, а в недостатке времени и, главное, желания возиться с цветами и деревьями; сложившаяся же в небольшом коллективе ситуация полностью меня устраивала. Ну и, во‑вторых, даже без всякого дворика мои соседи – весьма милые и приятные люди, от которых никогда не бывает проблем. Все они удивительно воспитанные, недокучливые и спокойные законопослушные граждане, и я стараюсь им соответствовать: ни к кому не лезу, живу тихо, шумных застолий не устраиваю.

По вечерам здесь обязательно кто‑то сидит и пьет чай либо в уютном молчании, либо за неспешной приятной беседой, и я порой выкраиваю время присоединиться.

В одном доме живет уже упомянутая мной одинокая пожилая вдова. В другом – скромная молодая пара, поженившаяся меньше года назад и пока не осчастливленная детьми. В третьем – семья уже состоявшаяся; с пожилыми родителями осталась лишь младшая дочка, которая еще учится, а трое старших детей, две дочери и сын, живут отдельно и порой приезжают в гости, чтобы порадовать стариков внуками. Четвертый дом долго пустовал после смерти прежнего владельца, но теперь в него въехал какой‑то дальний родственник того, очень сдержанный и нелюдимый молодой мужчина; никто из нас понятия не имеет, чем он занимается, но по всему похоже – какими‑то научными изысканиями. Или, может быть, вовсе пишет книги. А в пятом доме уже четыре года, с момента официального окончания обучения, живу я.

Сейчас садик пустовал, и я с удовольствием погрузилась в его сонную тишину и тяжелый запах ослепительно‑белых цветов. Впрочем, этот аромат мне нравился, и в любом случае он куда приятнее застоявшегося воздуха дома.

Немного придя в себя на свежем воздухе, я наконец‑то обрела способность связно мыслить. И первой мыслью было твердое понимание: пока компенсатор не починят, ни о какой работе речи быть не может. Не могу же я заниматься всем этим вот тут, рискуя напугать кого‑нибудь из соседей!

Поленившись куда‑то идти, а еще – не желая пока возвращаться в дом, я вызвала своего неизменного полуиллюзорного привратника. Спрятав его жутковатый облик от посторонних глаз и тщательно проинструктировав, отправила говорящий череп в лавку знакомого Материалиста, расположенную в квартале отсюда. Этот маг порой оказывал мне подобные услуги и, самое главное, никогда не удивлялся, если вместо меня приходила эта довольно самостоятельная иллюзия.

Вскоре привратник вернулся с ответом: мастер Крим‑ай‑Самман обещал в ближайший час зайти или прислать кого‑нибудь из помощников. Понимая, что высидеть столько без дела я не смогу, неохотно поднялась со скамейки и поплелась в дом.

Там уже было не так душно, горячий воздух сделал свое дело. Да даже если бы и было, это не помешало бы добраться до кухни и прихватить оттуда меленку с остатками намолотого вечером кофе, джезву и любимую чашку с небольшим сколом на краю. По счастью, в укромном уголке сада имелась уличная кухня со вполне рабочими огонь‑камнями.

Помощник Материалиста, а именно – его старший сын Айрим, пришел, когда я уже допила кофе. В тишине сада было хорошо слышно, как на другом конце дома хлопнула незапертая дверь. Потом знакомый голос позвал:

– Госпожа Лейла, это Айрим Крим‑ай‑Самман! Где вы?

– Иду, господин Айрим, – отозвалась я и, нагрузившись меленкой и грязной посудой, чтобы не мусорить на общественной территории, пошла к двери. – Там компенсатор барахлит, – уточнила, входя в темное помещение.

– Уже вижу, – со смешком отозвался Материалист.

Айрим на несколько лет старше меня, неплохой маг. У них большое семейное дело, уже несколько поколений. И дед, и прадед его были Материалистами, держали ту самую лавку бытовых амулетов, оказывали услуги по их ремонту и поддержанию работы. Но Айрим мне нравился больше, чем его отец и пара наемных магов, он обладал такими нехарактерными для Материалистов чертами характера, как легкость и чувство юмора.

У всех магов есть свои «профессиональные» недостатки, характерные черты личности, и исключения встречаются очень редко. Например, Бьорн, хоть я его и люблю, является вполне типичным Материалистом. Единственное, с чувством юмора у него куда лучше, чем у большинства коллег, а вот все остальное присутствует. Тяжесть на подъем, неторопливая методичность мышления, склонность к долгому обдумыванию своих решений, склонность к созерцанию, флегматичность и невозмутимость.

– Госпожа Лейла, я же еще в прошлый раз говорил, компенсатор при непрерывной работе истощается где‑то за полгода, его нужно регулярно проверять, – тоном, каким Пир в бытность мою ребенком раз за разом объяснял правила плетения каркасов иллюзий, изрек Материалист, возясь в прихожей (она же комната ожидания). Компенсатор, выглядящий как высокий узкий шкаф с изящной резной дверцей, находился именно там.

Устав бродить в темноте, я достала трехглавый подсвечник, имевшийся в доме как раз на такой случай: или компенсатор испортится, или свет‑камень истощится, а новых у меня не окажется.