– Чтобы Польша стала свободной и чтобы положить цветы на могилу, нужно ведь использовать для начала вашу рацию, которую вы нашли возле поезда? – Баум снисходительно посмотрел на русских офицеров. – Это ведь так? И мы с вами, пан капитан, не одну ночь обсуждали, как с рацией выбраться из дома и не попасться немецкому патрулю. Так старый еврей придумал и это!

– Ну? – чуть ли не хором потребовали подробностей задумки провизора Романчук и Канунников.

– Тут недалеко на пути к кладбищу немецкий патруль два дня назад пристрелил двух бродячих собак. Честно говоря, они уже начали немного пахнуть, и кое-кто из моих знакомых решил оттащить трупы и закопать, но я убедил их не трогать и сказал, что сам сделаю это.

– Трупы собак? Не понял? – уставился на старика капитан.

– Это же очень просто, – снова снисходительно посмотрел на собеседников старый провизор. – Мы кладем в рабочую тачку вашу рацию, накрываем брезентом, а сверху кладем трупы собак и тоже накрываем каким-нибудь рваным мешком. Запах немного есть, трупы не видно. Вас останавливает патруль, а вы им говорите: «Пан офицер, я везу закопать это, потому что антисанитария». Немцы откидывают мешок, видят безобразных собак, ощущают трупную вонь и гонят вас пинками, чтобы вы быстрее убрались. Что вам и нужно. Вы согласны получить пару пинков и свободно с рацией выйти из города? Ну, не вы конкретно. Вы не слишком похожи на поляка или еврея.

Пришлось довериться Якобу Ароновичу, и на следующий день назначили операцию. Для этого Баум договорился с местным дворником – надежным человеком, искренне ненавидящим фашистов. Чтобы уменьшить риск попасться двоим фашистам, Романчук и Сашка должны будут выйти из города разными путями и встретиться только там, где поляк передаст им рацию и малую пехотную лопатку, чтобы можно было рацию прятать в лесу. Лейтенант вернулся в дом Агнешки, где его с нетерпением ждали товарищи. Канунников подробно рассказал о плане, хотя опасался, что капитан Сорока снова со своим нездоровым скепсисом станет зудеть, что это неоправданный риск, что они ставят под угрозу жизнь всех остальных. Но Олег Гаврилович промолчал, хотя видно было по лицу особиста, что он не одобряет этот план. А ведь он надеется, что они будут слушать эфир, свяжутся опять с командованием и услышат такое, что заставит принять план возвращения к своим, план пробираться на восток на соединение с Красной армией, а не торчать до бесконечности в Польше да еще рядом с немецким концентрационным лагерем.

Когда все улеглись спать по своим лавкам, к Канунникову подошла Зоя и присела рядом.

– Ты чего? – спросил встревоженный Сашка.

– Ничего, так просто, – девушка неопределенно пожала плечами. – Спросить хотела…

– Спрашивай, – ответил Канунников, почувствовав, что вопрос будет неудобным. Что-то с Зоей происходило странное.

– Саша, скажи, а у тебя с этой Агнешкой что-то есть?

– В каком это смысле что-то есть? – постарался ответить удивленным тоном Канунников, хотя прекрасно понял, о чем говорит девушка.

– В таком! – язвительно ответила Зоя. – Ты женишься на ней?

– Слушай, ты там чего-то себе вообразила, и вообще это не твое дело, – возмутился Сашка и тут же понял, что его понесло не в ту сторону и таким тоном говорить не стоит. – Зоя, ты забываешь, что я командир Красной армии. И на мою страну напал враг, идет война. Мой долг сейчас защищать страну, свой народ. Сейчас вообще не время для всяких там глупостей, для любви и прочего. Вот спасем Светлану, и будем возвращаться на Родину. И я снова приму командование подразделением и буду воевать в составе армии. Вот так!

– Ага, – тихо засмеялась Зоя. – Для тебя любовь, значит, это всякие там глупости и прочее? Хорош мужчина!

– Ну ты чего переиначиваешь? – начал сердиться Канунников. – Я вообще не это имел в виду и не то хотел сказать…

– Да ладно, перестань, Саша, – примирительно сказала девушка. – Это я так… потому что мне грустно и страшно.

– Страшно? – бодро переспросил лейтенант. – Ты же спортсменка, ты же бесстрашный человек, ты привыкла идти к победе, привыкла побеждать! Если тебя посылали на международные соревнования, значит, ты хорошая спортсменка, сильная. Слушай, а что такое пятиборье? Чем конкретно ты занимаешься?

– Пятиборье? – голос девушки прозвучал задумчиво. Она явно думала сейчас о чем-то другом, но стала рассказывать: – Раньше, еще в Древней Греции, когда люди только придумали Олимпийские игры, этот вид назывался пентатлон. Метали диски, копья. Кажется, еще бег и борьба входили в эти соревнования. А сейчас это очень сложный вид спорта.

– Много видов в него входят? – поддержал разговор Сашка.

– Ну, тут даже дело не в количестве, а в сложности. Стрельба из пистолета, верховая езда с препятствиями и фехтование – это красиво и полезно. Между прочим, я у нас в команде лучше всех стреляла.

– Ну что же тут сложного? – улыбнулся в темноте Канунников, представив себя на месте пятиборца. На лошади ездить он умел, как командир просто обязан хорошо стрелять, ну а фехтование он за вид спорта не считал. Не то время. Другое дело – штыковой бой, это важно для солдата во все времена.

– Сложно другое, – рассмеялась Зоя. – У нас дистанции нестандартные. И не стайерские, и не спринтерские, а между ними. Нагрузки знаешь какие на тренировках, ого! Я, когда вернемся, попрошусь в снайперы. Воевать буду!

– Снайперы, – усмехнулся Сашка. – Стрелять из пистолета – это не то что из «мосинки». Да и потаскаться, поползать тебе с ней придется, а «трехлинейка» весит четыре с половиной килограмма.

– А вот и меньше, – засмеялась Зоя. – Четыре с половиной – это с патронами, а винтовка Токарева весит меньше четырех. Вот так-то!

Даже в темноте Сашка увидел, как девушка, задорно тряхнув головой, показала ему язык и ушла спать на свою лавку. «Эх ты, – подумал молодой лейтенант, – вояка. Знала бы ты, что такое солдатская служба, что значит и в холод, и в грязь, и без еды, и без воды. А надо еще и сражаться. А снайперы, так они, вон, как рассказывали те, кто воевал на финской, сутками в снегу лежали, выслеживали цель. Ты хоть спортсменка, а после тренировки или соревнований домой, к маме. А в армии все иначе, тем более на войне».

И все же Сашка поймал себя на мысли, что он думает о Зое Луневой с теплотой. Чудом она попала в отряд, помог ей сбежать с фашистского поезда Франтишек. Хорошая девчонка, сильная, храбрая. Ну, еще и симпатичная, конечно. На этой мысли Канунников улыбнулся и закрыл глаза. Завтра тяжелый день.

Наутро старый дворник Тадеуш Врона появился на окраине городка, толкая перед собой старую тачку, прикрытую сверху рваной рогожей. На рогоже лежала лопата. Старик катил тачку не спеша. Прохожие отходили в сторону. Канунников шел по противоположной стороне улицы и часто оглядывался и с тревогой смотрел вперед – не покажутся ли немцы. И они все же появились. Офицер и двое солдат шли по проезжей части так, поглядывая по сторонам, будто они были хозяевами города. Хотя сейчас так и было на самом деле. Они могли остановить любого человека, потребовать от него предъявить документы. Могли тут же обыскать любого, вывалив прямо на землю, например, содержимое женской сумки. Видел Сашка и то, как немцы просто избивали какого-то несчастного поляка просто для удовольствия. И тот был рад, что его просто избили, а не застрелили.

Немецкий офицер сделал знак солдату, и тот, подбежав к старику, стволом винтовки откинул рогожку на тачке. Тут же зажав нос, немец отскочил назад, а офицер, стоявший поодаль, сразу замахал рукой, мол, пусть убирается! Врона, не особенно торопясь, поднял рогожку, прикрыл собачьи трупы и снова двинулся по улице в сторону леса. Немцы ушли, отплевываясь и смеясь какой-то шутке. «А ведь хитер Якоб Аронович, – подумал Сашка, выходя из подворотни, когда немцы ушли. – Хорошо придумал».

Старый дворник свалил собачьи останки у крайних деревьев и, оставив тачку, принялся копать яму. Он даже не повернул головы, когда русский лейтенант выбежал из леса, схватил ранец с рацией, маленькую лопатку и снова скрылся в лесу. Романчук, ждавший своего товарища в условленном месте уже около часа, облегченно вздохнул, помогая Канунникову снять с плеч лямки ранца и осторожно поставить рацию на землю.

– Ну что, Сашок, сделали мы дело! – улыбался капитан, явно волнуясь. Все-таки они сейчас могут услышать голос Родины, а это дорогого стоит.

Еще раз оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг в осеннем лесу ни души, Романчук соединил раскладную антенну и включил рацию. Опасения не оправдались: заряда в батарее хватало, и оба партизана, прижав к уху один наушник, пытались уловить среди потрескивания эфира русскую речь. Покручивая верньер, капитан нашел частоту, на которой в прошлый раз они сумели установить связь с какой-то воинской частью. И тут случилось чудо: оба услышали монотонный усталый женский голос, который твердил одну и ту же фразу:

– Польша, Освенцим, советские пограничники, которые выходили на связь на этой частоте, мы слушаем вас, ждем связи. Говорите, говорите…

– Это мы! – сжав в руке микрофон, с жаром сказал Романчук. – Мы здесь, мы на связи! Мы пограничники, в польском Освенциме.

– Ребята, товарищи! – обрадовался женский голос. – Наконец-то! Слушайте меня, слушайте инструкцию! Чтобы вас не запеленговали, чтобы наши переговоры не расшифровали, слушайте инструкцию. Я буду спрашивать, а вы отвечайте коротко да или нет. Спрашиваю: «Вы находитесь в опасности?»

– Нет, – переглянувшись с Канунниковым, ответил капитан.

Времени на размышления не было, надо экономить заряд батареи. И если судить строго, то в настоящий момент критической ситуации не было, группа находилась в относительной безопасности. И не стоит объяснять, описывать. Правда такова, что отвечать надо именно словом «нет».

– Возможность заряжать батарею или поменять ее у вас есть?

– Нет!

– Командование просило передать вам, что заинтересовано, чтобы вы оставались на месте. И вам будет оказана помощь. Вы сможете выполнить приказ командования?

– Да! – твердо ответил Романчук и посмотрел на лейтенанта.

Сашка, соглашаясь, кивнул. Да и как он мог не согласиться, ведь это был приказ, а он командир Красной армии, как и капитан Романчук. И Родине они нужны здесь, а не на фронте. Значит, надо выполнять приказ. Тем более о них теперь знают и им окажут помощь. Тогда впереди борьба, тогда они снова в строю. Со всеми товарищами, вместе с армией, со всем народом!

– Вы сможете завтра слушать нас в это же время? Если нет, то каждый день в это же время.

– Да, сможем! Девушка, один вопрос! – торопливо проговорил Романчук, опасаясь, что не успеет узнать. – Как Москва?

– Стоит, товарищи! – ответил женский голос. – Не переживайте, мы Москву не отдадим! Конец связи.

– Стоит, понимаешь, стоит!

Глаза капитана горели огнем, он схватил Сашку за плечи и встряхнул несколько раз, восторженно повторяя: «Стоит! Стоит Москва!» Канунников улыбался и только кивал в ответ. Эти слова, услышанные только что в эфире, волновали, поднимали в душе бурю чувств. «И не отдадим!» Да за такие слова что угодно можно сделать. Вот прямо сейчас взять автомат и броситься на фашистов в городе, сражаться, убивать их. И погибнуть в бою, ощущая в душе счастье.

– Ну что, слышал теперь? – продолжая улыбаться, капитан наконец отпустил своего молодого товарища и уселся, прижавшись спиной к стволу высокой сосны. – Нам будет оказана помощь, командование заинтересовано, чтобы мы оставались на месте и собирали сведения. Если будет помощь, значит, будет и постоянная связь, будут одежда, питание, оружие, боеприпасы. Может быть, нас даже свяжут с другими подобными группами здесь, в Польше, с польским подпольем. Может быть, здесь есть еще наши товарищи, красноармейцы и командиры, которые по разным причинам оказались в тылу у немцев. Понимаешь, Сашок, мы же Светланку нашу сможем освободить, а может, собраться с силами и вообще напасть на концлагерь.