– Слушай, капитан, – перебил особиста Бурсак. – Ты там не был, ты не знаешь, каково это – побывать в лагере смерти. А вот лейтенант побывал. Мы-то в рабочей команде находились, у нас содержание было еще сносное, а он в бараке военнопленных. Ты просто не представляешь, что наш Сашка пережил там. Им хотелось вырваться оттуда любой ценой, они даже жизнью рисковали, хотя шанс выжить был мизерный. Выжил только он! И они с капитаном нас освободили. Так ты что же, думаешь, что мы предадим их? Валя Никодимов жизнь в муках отдал за общее дело, а мы вот с Николаем и тобой бросим их и рванем домой? Спасибо, мол, вам, ребята, за спасение, а теперь мы домой пошли. А вы тут сами, как хотите. Дочь у тебя там в лагере, так нам это не важно, мы домой хотим. Без нас там кисель не ссядется, как говорила моя бабушка. Так нет, капитан! Вместе нас освободили, мы вместе и им поможем. А потом уж какой командир приказ отдаст, такому и подчинимся. Нам без дисциплины никак нельзя. Всем вместе нам нужно, иначе сдохнем!

Сорока сидел с открытым ртом, опешивший от такой неожиданной горячей речи инженера. Лещенко с уважением посмотрел на своего молодого товарища, а потом несколько раз негромко хлопнул в ладоши.

– Гляди-ка, какую речь ты толканул, Сенька. Прям красноречие у тебя, как у Демосфена.

Бурсак бросил недовольный взгляд на друга и отвернулся на своей лавке лицом к стене. Сорока попытался было найти единомышленника в лице Лещенко, но инженер поднял вверх палец со значительным выражением лица и заявил:

– Сенька у нас даже не Демосфен, Сенька у нас – Сенека. Ты, Олег Гаврилович, знаешь, кто такой Сенека? Нет? А я вот, будучи студентом, когда философию изучал в институте, очень увлекся древними философами и их представлением о мире. Сенька прав, тут ничего не попишешь. Как говорится, ни отнять ни добавить. А почему я его Сенекой назвал, так потому, что древний мыслитель Сенека был ярким представителем одного древнего интересного учения – стоицизм называется. Они ведь что проповедовали? Философия стоицизма учит тому, как с помощью своего разума быть счастливым в любых обстоятельствах, какими бы они ни были. Трудно, конечно, в наших условиях, в условиях, когда на твою Родину напал сильный и коварный враг, быть счастливым. Это так, чистой воды философия. А вот к чему призывали стоики, это интересно и нам очень подходит сейчас. Они считали, что не следует привязываться к внешним обстоятельствам, принимать то, что невозможно изменить, а сосредотачиваться на том, что находится в пределах нашей власти. Я не знаю, что будет завтра, но сегодня в моей власти, сегодня моя свободная воля говорит, чтобы я помогал тому, кому могу помочь, кому я обязан своим спасением. И говорить тут больше не о чем. Сенька-Сенека все уже красноречиво нам объяснил.

Лещенко тоже повернулся на бок, натянул на себя пальто и замолчал. Зоя лежала в своем углу и хорошо все расслышала, весь этот спор. Она удивлялась этим людям. Как вот капитан Красной армии не понимает того, что понимают другие, почему он уклоняется от борьбы, а хочет куда-то уходить. Ведь враг твоей Родины – он враг везде, в любой точке мира. И с ним нужно сражаться не только на своей земле. И потом, ведь родителям трудно пережить такое, они не смогут бросить родную дочь и уйти. Это же родители, надо понимать их. А вот инженеры ее не переставали удивлять. В общем-то невоенные люди, оказавшиеся в самом начале войны на территории Польши в командировке, очутились в концлагере и не сломались, не запаниковали. Они ждали, думали, надеялись, что удача повернется к ним и они смогут освободиться. И смогли, когда оказалось, что рядом партизаны. И теперь отдались борьбе с фашистами полностью. «Вон Никодимов даже погиб в этой борьбе. Нет, не знаю, что там у Сороки в голове, – думала девушка, – но это все как-то не по-советски. Нельзя так думать и поступать. Прав Романчук, и Саша Канунников прав. Вот с кем надо идти рядом. Точнее, за кем надо идти в бой!»

Другого выхода не было, и, когда весь отряд перед рассветом тайком покинул городок, отправившись занимать наблюдательные пункты, откуда можно видеть концлагерь, Канунников вместе с Романчуком отправились на опушку – извлекать из тайника рацию. Они присели за кустами неподалеку от тайника передохнуть и дождаться первых лучей солнца, чтобы найти замаскированный тайник. Сашка не удержался и заговорил о том, о чем думал все эти дни.

– Петр Васильевич, немцы вроде успокоились. Я думаю, что можно снова попробовать устроить диверсию на железной дороге. Наш «башмак» лежит без дела, а мог бы помочь…

– Нет, Саша, рано! – решительно ответил капитан. И ответил он так быстро, как будто читал мысли своего молодого помощника или сам думал о диверсии много раз.

– Почему рано? – удивился такому ответу лейтенант. – В каком это смысле?

– Саша, потому что мы наладили связь с командованием Красной армии и теперь как бы мы одно из его подразделений, хоть и в тылу врага. И нам надо выполнять приказ. А он был простым: наблюдать, собирать сведения и ждать связного. И только после этого мы сможем воевать как положено, выполняя приказы командования, а не так, как нам с тобой шлея под хвост попадет. Единое командование Красной армией – это понимать надо, ты же сам командир! На нас там, может, рассчитывают, а мы тут отсебятиной будем заниматься.

Канунников открыл было рот, но не произнес ни слова, сделав вид, что согласен со старшим по званию. Он, конечно, понял Романчука, тот говорил правильные вещи. Но от Сашки не ускользнуло и другое: он видел, как у капитана все внутри загорелось, когда приказ по радио совпал с его личными желаниями, с желанием остаться здесь и искать дочь. А если бы не совпало? А если бы по радио строгий генеральский голос приказал пробиваться любой ценой на восток, на соединение с частями Красной армии? Как бы тогда поступил капитан? Отказался бы выполнять приказ?

Сашка опустил голову, пряча хмурое лицо. Он понял, что Романчук сломался. Сейчас для капитана не существовало ничего больше, кроме близких, и ради них он готов был и приказ не выполнить. «А как бы ты сам на его месте поступил? – спросил себя Канунников. И он не смог ответить. – Но я им жизнью обязан, ребята тоже! Мы вместе столько всего пережили. И что, бросить товарища в беде? Своего советского человека вдали от Родины оставить, если прикажут? Нет, не прикажут, – понял Сашка. – Не смогут там приказать вот так. Понимают, что все не так просто. Могут предложить выбираться на восток, а могут… Ведь в училище преподаватели об этом тоже говорили, это же часть тактики – разведка в тылу врага, глубокая разведка… Как бы я сам поступил, если бы сидел в штабе? А я бы предложил бойцам за линией фронта: если можете, если чувствуете в себе силы, то оставайтесь там и ведите разведку, совершайте диверсии, громите врага в тылу, и этим вы окажете большую помощь армии».

– Петр Васильевич! – Сашка от волнения не справился с голосом, сжав локоть старшего товарища в предрассветных сумерках.

– Ты чего? – удивился капитан.

– Я хотел сказать, что рад воевать вместе с вами, с Елизаветой, Игорем, ребятами. У нас обязательно все получится, иначе… иначе и жить не стоит. Я хочу, чтобы вы знали, что я с вами, что мне вы можете доверять как командиру Красной армии.

– Ладно тебе, ты что! – рассмеялся Романчук, но Сашка почувствовал, что это горячее признание тронуло товарища до глубины души.

Наконец небо посветлело, и партизаны двинулись вперед. Теперь они безошибочно определили, где лежала завернутая в брезент рация, присыпанная песком и старой хвоей. Убравшись подальше в лес вместе со своим ценным грузом, партизаны перевели дух. В назначенное время они снова включили рацию и стали слушать эфир на нужной частоте. Монотонный женский голос без устали повторял, что командир отряда, который выйдет на связь, должен в указанное время передать в эфир, что они на месте, и слушать приказ. Никаких длинных переговоров, которые могли бы позволить немцам запеленговать выход в эфир рации в своем тылу. Немцы не знали частоты и времени выхода в эфир, поэтому не могли помешать контакту, не могли перехватить радиограмму. Командиру группы приказано было выйти навстречу со связным от подполья, которая состоится через три дня, во время обеденной службы в парке возле часовни святого Якова.

Глава 3

Янош остановил машину у родника за городом. Подняв капот, он стал деловито возиться с мотором, потом достал из кузова ведро и подошел к роднику.

– Ну что? – Романчук вышел из-за дерева и сделал знак Лещенко и Бурсаку, чтобы внимательнее последили за дорогой.

– Кое-что есть, – ответил поляк, поставив ведро так, чтобы в него набиралась родниковая вода. – Связался я с людьми из хозяйственного обслуживания. Они знают, кого и куда сортируют. Фотографию показал. Обещали поискать. Русских там мало, тем более женщин. А может, ваша дочь там не под своим именем. И такое бывает. Люди по-разному пытаются от смерти уйти.

Янош увидел помрачневшее лицо русского капитана и отвернулся. Полез в карман за сигаретами, закурил и выпустив струю дыма вверх.

– На фотографии моя дочь молодая и здоровая, – постарался держать себя в руках Романчук. – Как она изменилась внешне сейчас, трудно даже представить. Это не санаторий.

– Люди, с которыми я разговаривал, понимают это, – ответил поляк. – Они сами не имеют права выходить за пределы лагеря. И в любой момент могут оказаться совершенно в другом блоке. В блоке смерти. Но сейчас у них есть возможность по хозяйственным делам перемещаться почти по всей территории и Первой зоны, и Второй. Чтобы там выжить, им тоже кое-что нужно. Например, питаться лучше, чем всем остальным.

– Говори! – кивнул капитан. – Говори, мы достанем, что нужно.

– Вот список медикаментов. – Янош достал из кармана куртки мятый листок бумаги. – Если достанете, то, возможно, удастся получить сведения из канцелярии. У немцев там порядок. Кто попал, куда попал, имя, фамилия, национальность. Но просто так рисковать никто не будет. Поймите, можно запросто в печь угодить.

– Я понял, Янош, мы поторопимся, – забрав листок, ответил Романчук. – Встретимся через два дня на этом же месте в это же время.

– Хорошо. – Поляк наклонился, поднял ведро и пошел к машине – доливать в радиатор воду.

Вечером Сашка перебрался в подвал аптеки, где жили Романчук с семьей и провизор Баум. На столе при свете керосиновой лампы расстелили самодельную карту местности. На ней были нанесены очертания всего комплекса концентрационного лагеря. Романчук посмотрел на Канунникова и кивнул на карту.

– Ну, что скажешь, лейтенант? Твое мнение. Ты там был, тебе многое знакомо.

– Прямая атака на лагерь извне – вещь серьезная и очень непростая, – сразу же ответил Сашка, который уже давно начал прикидывать, как и что можно сделать, чтобы освободить узников или хотя бы Светлану Романчук. – В общей сложности охрана лагеря вместе со всеми службами должна насчитывать несколько тысяч человек. Я после наблюдения за лагерем могу сказать, что там тысяч пять или даже больше немцев. Внутри, как я понял, много разных служб. Ну, таких, которые отвечают за снабжение, финансы, какие-то административные нужды. А там ведь еще и производственные цеха, которые работают на немецкую промышленность, и сельскохозяйственный блок, который кормит весь лагерь. Внутри не только военные, там есть и гражданский наемный персонал. Есть внутри и свой автопарк, и арсенал. Внешняя охрана лагеря, кстати, не очень большая. Наверное, немцы не боятся нападения снаружи на лагерь. Там примерно батальон охраны. Эти охранники дежурят на сторожевых вышках и патрулируют периметр лагеря. В чрезвычайных ситуациях, таких как восстание заключенных, я думаю, что батальон охраны может быть задействован внутри лагеря. Батальон охраны организован по военному образцу. Это чисто армейское подразделение.

– Значит, прорвать периметр снаружи все-таки можно? Так считаешь? – спросил Романчук, внимательно слушая Сашку.