Алексей Черкасов: Ласточка

© Черкасов А.Т., наследники, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Синь-Тайга

I

На грязном подоконнике слабо мерцает ночной светильник. По черным стенам закоптелой избушки, увешанным хомутами, уздечками, шорками, шевелятся густые тени. За крошечным окном – майская, темная, дождливая ночь.

Горный техник Никита Корнеев все еще не может заснуть. Он только что приехал из тайги и вот решил переждать непогодицу в конюховской избушке. Бездорожье, ненастье, трудный перевал через Ермолаеву гриву так измотали Никиту, что ему все еще кажется, что он продолжает утомительный тряский путь в седле на своем широкогрудом иноходце.

А здесь, в Курагиной, в доме Трифона Аркадьевича, – Ольга. Никита думает об Ольге Федоровой. Прошлым летом она работала в своем потаенном местечке в тайге и добыла много золота. А теперь что-то зажилась у дяди и как будто не торопится. Может быть, оставила навсегда прииск, тайгу?..

В полуболотных сапогах, в кожаных брюках, в гимнастерке под армейским ремнем, Никита лежит на широкой жесткой скамье, смотрит в потолок, хмурит лоб. В изголовье у него – седло. Забрызганный грязью мокрый брезентовый плащ брошен на пол. В углу, подле окна, стоит многозарядный американский винчестер. С этим ружьем горный техник Корнеев вернулся некогда на прииск Благодатный из партизанского отряда Мамонта Головни.

За тонкой стеною из плах – конюшня волисполкома. Никита слышит, как соловый иноходец копытит деревянный настил в стойле. Иноходец такой же неугомонный, как и его хозяин. Папироса тухнет в руках Никиты. Светильник в щербатом блюдце мигает от нагара на холщовом фитиле: мерцая, он слабеет, оседает. А там, за окном, дождь шумит и шумит…

В избушку, не торопясь, вошел Трифон Аркадьевич, управляющий волостной конюшней. Взглянув на засыпающего горного техника, тронул двумя пальцами колючие, торчащие рыжие усы, спросил:

– Спишь, Никита Андреевич?

Никита приподнял голову.

– Придремываю, – ответил.

– Мда-а. Так-так…

Трифон Аркадьевич важно, по-хозяйски, прошелся по избушке, звучно втянул затхлый воздух, потрогал хомуты, уздечки, пощупал пальцами добротность сыромятных гужей. Потом вытащил из кармана мокрой тужурки массивные часы «Павел Буре», посмотрел время и тогда уже, выпятив грудь и картинно выбросив вперед ногу, начал:

– Значит, решил тут ночь переспать? Сейчас мне об этом Василь Кузьмич сказал… Не поверил, зашел вот. Или мой дом далеко? Или он стал тесноват для тебя? – Никита ничего не ответил, а Трифон Аркадьевич продолжал: – Ольга? Понимаю. Характер у нее крутоват, верно. С огоньком женщина. М-да… Собирается завтра в тайгу податься. На Благодатном, видать, не задержится, уйдет. Будет снова щупать тайгу. Да что в нем теперь, в Благодатном-то? Золота нет, работают с прохладцей. Прииск надо бы подновить новым местом…

Никита сдвинул брови. Отвернулся. Трифон Аркадьевич точно не заметил внезапной перемены в лице горного техника, тем же спокойным тоном спросил:

– Про Имурташку ничего не слыхал?

– Нет. А что?

– Он здесь.

– Как здесь? Где?

– Был в Курагиной. Да и не один, а с Ухоздвиговым Матвеем, сыном Иннокентия Евменыча. Третьеводни ночью я наткнулся на них у трусовского дома. Имурташку-то сразу узнал. Все в том же малахае и ватном бешмете. Известно, порода теплолюбивая… М-да… Хотел я цапнуть их обоих в трусовском доме. – Трифон Аркадьевич вздохнул: – Не удалось… Не удалось… Перехитрил меня Имурташка. Завел лошадей в ограду, а там огородами и черными тропами – и поминай как звали. Ушли, надо полагать, туда, к вам. В тайгу. За золотом.

– Не возьмут.

– Не возьмут. И я так думаю. Но смотреть надо.

Никита Корнеев привстал на локте, щурясь посмотрел на управляющего волостной конюшней, спросил:

– А не ошибся ли ты, Трифон Аркадьич? Имурташка мог заглянуть в Курагину. Но Ухоздвигов? Откуда? Старика еще в двадцатом хлопнули в тайге. Гаврила, я слышал, ушел с колчаковцами на восток. А этот, как ты его называешь? Матвей? Откуда он взялся? Ведь он же должен быть еще молодой?

– Твоих лет.

– И ты его узнал? Даже ночью?

– Еще бы мне не узнать. Матвей – эдакий поджарый, невысокого росту и сутуловатый, весь в отца. И такой же проворный. И так же говорит с пригнусом, в нос. Нет, Никита Андреич, ошибки тут быть не может. Ухоздвиговскую породу я вот как знаю! Да и то надо принять в расчет: разве Имурташка без хозяев в тайгу пойдет? Ты об этом лучше меня знаешь. А кроме того, они не одни действуют. В ту ночь к Трусовым заезжал инженер, американец из концессии, Клерн. Вот теперь и смекай, чем дело тут пахнет?.. Золотишко-то, что в тайге осталось, как бы в Америку не уплыло! М-да.

Новости были не из приятных, и Никита задумался. Трифон Аркадьевич, видя, что техник не расположен продолжать беседу, заторопился домой.

– Ну, я пойду, – сказал он, снова вынимая огромную луковицу «Буре», и щелкнул крышкой, – час поздний. Спокойных снов, Никита Андреич! Только ты зря стороной обходишь мой дом. Зря! Ольга была бы рада…

Последние слова Трифона Аркадьевича донеслись уже из-за двери. Никита почувствовал, что теперь ему не заснуть. Повозившись на своем жестком ложе, он решительно встал, прикурил папиросу от светильника и, накинув на плечи короткую кожаную тужурку, вышел на улицу. Дождь стих, но по небу все еще ползла грязно-сероватая муть низких облаков.

На огонек папиросы подошел плюгавый мужичок, конюх Василий Кузьмич.

– Не спите? – обратился он к горному технику. – А ноченька-то какая темнущая, страсть! И дождичек. И все такое. Оно, это самое, ежели в определенности некоторым образом взять – год будет урожайным.

Никита невольно усмехнулся.

– Эх, и язык же у тебя, Василь Кузьмич. Где ты такого набрался?

– Как где? – удивился Василий Кузьмич. – Пятнадцать годов ямщину гонял, со всяким народом бывать приходилось. А ведь в прежние времена ежели говорить не умеешь – пропащее дело. Другой пассажир, бывало, рядиться начнет: то, се, и то не подходит, и это не так. А я как заговорю, бывало, махнет рукой, поднимет воротник на уши, и, стало быть, все в определенности, некоторым образом. А то еще…

– Все ясно, – отмахнулся несловоохотливый Никита и, нахлобучив фуражку, пошел темным грязным переулком к берегу Тубы.

«Матвей Ухоздвигов с Имурташкой в тайге!.. Главный инженер американской концессии ведет какие-то дела с врагами советского прииска! Это ясно. Но какова цель? Неужели мистер Клерн решил заняться контрабандой советского золота?»

Никита хмурит густые разлатые брови, задумчивым взглядом скользит по полноводью широкой реки, прислушивается к тихим всплескам. На глади реки мерцают огни фарватерных красных и белых бакенов. Противоположного берега не видно. Чернота. Ночь. И долго еще стоит Никита Корнеев на высоком берегу, размышляя об Имурташке, об Ухоздвигове, о мистере Клерне.

Были ранние годы Советской власти, первые годы ее становления.

Имурташка был проводником у золотопромышленника. Во время революции рабски преданный хозяевам Имурташка спас старшего Ухоздвигова от ареста, а после разгрома колчаковцев Красной армией помог хозяевам бежать с прииска вместе с пятилетним золотым запасом. Где-то в тайге они спрятали золото в слитках.

Позднее Имурташку нашли в Хакасии, в улусе Аимжан. Привезли в Курагину. Но где спрятано ухоздвиговское золото – выведать у него не смогли. Всем, кто спрашивал и допрашивал Имурташку, бывалый ухоздвиговский проводник отвечал: «Не знайт. Имурташка совсем мало знайт. У меня болит голова. В тайге золото… А где? Сам Ухоздвигов знайт». Всем было ясно, что Ухоздвиговы предупредили Имурташку, чтобы он ждал их возвращения. И Имурташка ждал. Он прекрасно знал тайгу на сотни верст в окружности. Во всех разведывательных работах вместе с горным техником Гаврилой Ухоздвиговым бывал Имурташка. И безусловно, он знал кое-какие места золотых россыпей, где можно было начать разработки. Но он молчал. Имурташка лишился памяти и здравого рассудка. Большой Имурташка стал совсем маленьким Имурташкой. Но вот весною позапрошлого года Имурташка вдруг дал свое согласие указать богатую золотую россыпь в какой-то рассохе Жарлыкского хребта. На прииск Благодатный вез в тот раз Имурташку горный техник Никита Корнеев. В тайге, близ американского кордона, Имурташка кинулся в дремучие заросли и скрылся.

В те памятные дни многие на прииске ожидали ареста молодого горного техника. Кто-то распустил слух, будто Никита Корнеев с Имурташкой заодно. Подозрение пало и на Федоровых, у которых часто бывал горный техник. За Никитой следили сотни глаз. За Ольгой Федоровой присматривали, а за ее отцом, Семеном Данилычем, так и ходили по пятам. Ждали: когда Федоровы выедут в тайгу за золотом ухоздвиговским?

Ольга, вдова с ребенком, любила Никиту. «Вся моя радость в нем, – думала она. – И вот она радость!.. Печаль одна». Не спала ночи. Просиживая у окна, смотрела на угрюмый прииск внизу, в долине Жарлыка, частенько встречая рассвет без сна. Семен Данилыч ругал дочь. «Что ты нашла в нем? – спрашивал. – Нам ли с эдакими знаться? Он и мою седую бороду пылью покрыл, куда ни ступи – глаза! Смотрят, куда я поеду, что я делаю… Да что же это такое? Сватает тебя Федосей Савостьянов – выходи! Федосей в почете, а этот в грязи. И не смоет он эту грязь никогда… Брось, говорю, негоже нам с Корнеевым знаться. Позор на весь прииск!..» Ольга молчала. Ольга плакала. Аниска, девятилетняя дочь, ласкаясь к матери, просила; «Мам, позови дядю Никиту. Он не брал золото…» Ну, куда там позвать – грозный Семен Данилыч приказал, чтобы Никита Корнеев больше не переступал порог его дома.

Как-то Ольга встретилась с Никитой. Догадалась – Никита шел к ней. За две недели техник осунулся, глаза у него были невеселые, тоскующие… «Какая же я несчастная, – думала Ольга. – И надо же было встретиться на глазах у всех».

– Как же это ты Имурташку выпустил? – спросила дрогнувшим голосом Ольга.

Никита опустил глаза и не ответил.

– Лучше бы ты не возвращался на прииск без Имурташки, – сказала тогда Ольга. – Прииску нужно золото. Все разрушено. А ты упустил Имурташку. Чем ты докажешь, что тебя не купили?

Никита слушал и все больше бледнел. Глаза его неподвижно смотрели на Ольгу.

– И ты такая же, – наконец глухо вымолвил он. – Такая же, как и все.

– А какая же я должна быть? – воскликнула Ольга. – Дай мне пройти…

Никита не сдвинулся с места.

– Ну, что ж, так и будем стоять? – спросила Ольга.

– Постоим, – ответил Никита. – Послушаю, что еще скажешь.

– Лучше вернись назад! Взгляни на Жарлык – бурлит. Выберешься ли, если я тебя, не ровен час, с мостика сброшу!

– Не сбросишь!

– Всерьез говорю, Никита!

– А мы еще посмотрим, кто кого…

– Не смотреть, а плавать будешь!

С этими словами Ольга вдруг схватила Никиту в охапку и подняла над мостиком. Никита вцепился в руки Ольги, и оба они под раскатистый хохот приискательских баб бултыхнулись в холодноводный, ревущий Жарлык. Громче всех заливалась толстенькая Евфросинья Корабельникова, по-бабьи недолюбливавшая знатную приискательницу.

И вот прошло два года. Имурташка появился в тайге с Ухоздвиговым. Что подумают на прииске, что скажет Ольга, если он, горный техник Корнеев, будет бездействовать?..

Ночь. Пасмурная, тихая весенняя ночь.

Никита Корнеев, мрачный, тяжелый, словно свинцом налитый, медленным шагом идет от берега реки к волисполкому. Решено. Завтра – в далекий таежный путь. Надо поскорее уснуть и хорошенько выспаться. А Имурташка? Имурташка не уйдет, если удастся напасть на его след.