Следом за этим господином, который явно пренебрегает физическими упражнениями и в последнее время становится всё более округлым, в кабинет вошёл молодой парень, держащий в руках блокнот и карандаш. Этот помощник журналиста был готов записать каждое слово, даже если эти слова будут произноситься скороговорками. Обленился Александр, уже даже сам и не заметки к статьям не делает. А ведь достаточно молодой.

– Господин Горчаков, скажите, пожалуйста, а как вы намерены награждать за несомненный подвиг господина генерал-майора Алексея Петровича Шабарина? – интервьюировал Хвостовский.

Вот, если можно было бы придумать более провокационный вопрос, то я бы удивился о существовании такого. Награждать? Да я тут бьюсь, чтобы меня уже сегодня по этапу не пустили.

– Сударь, вы не представились, – пришёл в себя от удивления генерал-фельдмаршал и указал на неприличие действительно ведущего себя нагло и беспардонно Хвостовского.

– Журналист «Петербуржских ведомостей», Александр Сергеевич Хвостовский, – горделиво, задирая нос к потолку, представился мой друг.

Я не показал своего удивления. Кто он? Журналист «Петербуржских ведомостей»? Привирает, явно. Было две статьи у Хвостовского в главной газете страны, но всего две, и те касались Екатеринославской губернии. Формально – да, он не врёт. Так что пусть заливает дальше.

– Господин генерал-фельдмаршал, могу ли я написать хвалебную оду о том, как вы героически сражаетесь с извечным врагом нашего Отечества? Это же вы разработали такую блестящую операцию… Уже скоро все английские газеты, да чего уж – все европейские… – продолжал свой спектакль Хвостовский.

Я, как казалось, незаметно помотал головой. Перебарщивает.

– Ваше высокопревосходительство, я могу быть свободным и отправиться в расположение своего полка? – пользовался я замешательством Горчакова.

На самом деле, очень важно было для Михаила Дмитриевича Горчакова общественное мнение – или то, как о нём будет узнавать окружение государя. Я знал ещё из послезнания, находил подтверждения и сейчас. Горчаков, чтобы можно было сказать о его присутствии в войсках, мог прийти на позицию… Посидеть, многозначительно помолчав и с умным видом через пенсне посмотрев на всех вокруг, уйти на другое место. Прислуга при этом носит стульчик. Нет, не кресло – такой, непритязательный стул, чтобы никто не сказал, что Горчаков сибаритствует. И после ситуация повторялась, но на другом участке.

– Свободны. Из расположения полка не уходить. Все свои действия отныне согласовывать только со мной, – Горчаков задумался. – Лучше бы вам поехать… Тревожные известия приходят из Крыма.

– Мне также весьма интересно, какие такие известия, – встрял в разговор Хвостовский.

– А вы, господин газетчик, останьтесь. Напишем с вами правильную статью! – сказал Михаил Дмитриевич, успокаиваясь.

Горчаков уже принял решение. Он отпустит австрийца. При этом оставит англичанина и турка. Всё-таки с их странами Россия официально воюет.

***

Александр Сергеевич Меншиков метался по позициям вокруг Севастополя и старался успеть везде. Будто бы от него действительно сейчас что-то зависело. Нет, не зависело. И адмирал не сразу это понял. А когда всё же понимание пришло, не имея никакой мочи бездействовать, Меншиков стал проводить совещания.

– Каковы причины прорыва обороны? – спрашивал командующий и русским флотом и, как старший по званию, обороной Крыма, уже получается, что Севастополя.

Присутствующие офицеры переглянулись и после дружно посмотрели в сторону генерала Кирьякова. Этот офицер по сути провалил дело. Он не должен был позволять противнику высаживаться вблизи Евпатории. Но… позволил. И почему он это сделал, каковы причины неорганизованного отступления русских войск, – все уже слышали два раза. Зачем третий? Тем более, что предыдущие два не были убедительными.

– Ваше высокопревосходительство, прошу простить меня, но когда будет поставлен вопрос о действии Черноморского флота? Почему мы бездействуем? – спросил Павел Степанович Нахимов.

Меншиков посмотрел на вице-адмирала Нахимова, после – на генерал-адъютанта Владимира Алексеевича Корнилова. Последний удостоился особого взгляда, с вопросом. И пусть спрашивал адмирал безмолвно – Корнилов вопрос расслышал.

– Для обороны принимается общий план инженера Тотлебена. Неприятель остановился. Нависающая из Симферополя группировка наших войск пугает врага. Противник может думать о том, что мы, напротив, заманиваем его в ловушку, чтобы отрезать от моря, ударить на Евпаторию и тем самым обречь вражеский десант на смерть, – докладывал Корнилов, который не впал в панику, сумел проанализировать ситуацию.

Русский корпус может пугать врага. Ведь противник не знает, что три дивизии просто не успели подойти к оборонительной линии у Евпатории. И теперь, если англичане с французами пойдут вперёд, они рискуют оказаться в окружении. Так что сперва врагам нужно оседлать дороги от Евпатории до Симферополя и желательно – на Севастополь.

– Флот? Мы не можем в отрыве от береговых батарей и мониторов давать бой противнику. Что делать предлагаете с флотом? Враг зажал нас в Балаклаве, а сам беспрепятственно высаживает всё новые силы. Я предлагаю флот частью затопить, частью отправить в Азовское море. Там можно перекрывать проход из Чёрного моря… Если дойдём, конечно, – говорил Меншиков и сам понимал, сколь непопулярные решения предлагал.

– Можно разделить флот. Оборона Одессы показала, что даже незначительными силами, но при помощи береговой артиллерии и мониторов, бить врага можно, – сделал своё предложение Корнилов.

– Я настаиваю на сражении! Только по его итогам можно думать о дальнейшей судьбе флота. У меня есть план сражения. Дозвольте доложить! – со своего места резко встал Нахимов.

Глава 2

На военный совет были приглашены все офицеры с генеральскими чинами и даже полковники, которые занимали генеральские должности, например командовали дивизиями. Командующий явно хотел заручиться их поддержкой и принять, наконец, решение по моей персоне. Если генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков имел желание найти поддержку в среде офицеров в том деле, чтобы обвинить меня хотя бы в превышении полномочий, то он ошибся. Офицерство вовсе воспринимает любые формы демократии как проявление слабости командующего. Так что не снискал он всеобщее одобрение.

Русские офицеры, даже солдаты, завидовали мне, что вопреки всему я иду и бью врага. Не той завистью, что пожирает человека, которая пробуждает в людях самые низменные качества. Мне завидовали, что я могу и делаю. А они могут… Но не делают, так как должны больше моего подчиняться и линейные, регулярные войска, не башибузуки, как мой полк или казаки.

Упадничества в русской армии как такового нет. Я бы сравнил те настроения, что доминировали среди офицерского состава, да и среди солдат, как в стихотворении про Бородино. Вся эта война, так или иначе, мило отсылает к Отечественной войне 1812 года. Так что все ждали, когда придёт условный Кутузов и устроит условное Бородино. Я же при таких сравнительных образах становился в что-то вроде Дениса Давыдова – лихим партизаном, который, вопреки всему, крушит неприятеля.

Офицерское сообщество – оно весьма завистливое. На мой взгляд, каждый офицер должен быть в меру, но честолюбивым. Не может поручик не мечтать стать полковником или даже генералом. Если нет у него подобных мыслей, цели, то и службу нести он будет спустя рукава. Так что да, мне завидовали. Но и сочувствовали, понимали несправедливость. Тут орденами закидывать нужно, а командующий ищет поддержки, чтобы обвинить. И даже Паскевич был более решительным. Он нашел бы силы и принял бы решение. Горчаков… Нет, к великому моему сожалению. Он не полководец, он отличный генерал мирного времени.

– И кто же, господа, выскажется супротив? – спрашивал генерал-фельдмаршал Горчаков на военном совете.

Офицеры молчали. Само предложение было произнесено таким образом, что никто, может быть, кроме самого Горчакова, и не понял, к чему он призывает. То ли высказаться против моих действий, то ли высказаться против того, что сам же генерал-фельдмаршал говорил, пробуя меня заклеймить.

– Ваше высокопревосходительство, задача есть у нас – бить врага. Везде, где он есть – бить, не щадя живота своего, уж тем паче живота неприятеля. С этой задачей мы худо-бедно, но справляемся. Считаю, что можем справляться намного лучше. Решимости, смелости, выучки и вооружения на данный момент хватает русской армии, чтобы никого не бояться на нашем театре военных действий. Надо… И австрийцев разобьем, – если все молчали, то слово взял я и в очередной раз высказался.

В конце концов, если я буду отмалчиваться и не возражать всему тому, что, пусть во многом намёками, но грязного льётся на меня, то те же офицеры не поймут. Главный постулат, аксиома – я не могу быть ни в чём обвинённым, так как действовал… Именно так: «так как я действовал», в отличие от других.

– И всё же я предполагаю передать австрийского представителя пока ещё нейтральной Австрии. Таким образом, мы хотя бы немного отсрочим вступление Австро-Венгрии в войну, – сказал Михаил Дмитриевич Горчаков, посмотрел на присутствующих, не нашел в них поддержки, решил еще больше утопить себя: – Ну не можем мы воевать еще и с австрийцами. Они – европейская армия, выученная…

Голос генерал-фельдмаршала был неуверенный. Он уже и сам понял, что совершил ошибку, когда собрал военный совет. Я знал, что генерал-фельдмаршал мог приказывать, и приказ был бы исполнен. Но если начинался разговор, пересуды, вопрошание мнений… То даже высокий чин Горчакова играл вторичную роль. Офицеры прекрасно видели, что отсутствие продвижения в сторону Болгарии, как и на Константинополь – это осторожная политика по отношению к Австро-Венгрии.

Так что, по сути, стоял выбор: продолжать стоять на месте, ожидая, когда всё-таки Австро-Венгрия уже открыто ударит по России, или кинуться бить морду всем этим «нейтралам».

Первый вариант подразумевал под собой, что вся Южная Армия может так и простоять на нынешних рубежах, не продвинувшись ни на километр южнее. В то время как другие русские войска будут героически сражаться. Можно всю войну и простоять, развеяв славу взятия Силистрии, навлекая на себя позор бездействия.

Сведения, что англо-французский корпус из Варны убыл в неизвестном направлении, до Силистрии дошли. Я же был уверен, о чём и говорил генерал-лейтенанту Сельвану, что европейцы начали десантную операцию в Крыму. И вполне удачную, если англо-французские корабли назад, к Варне, не возвращаются, или приходят туда, чтобы только забрать очередной полк.

Вот оно – так и напрашивался удар по Варне, где стало намного меньше французов и англичан, так же и крепкий турецкий корпус ушел. Ударить бы, да лишить возможности врагам достаточно свободно пользоваться прибрежной турецкой инфраструктурой. Или пусть бы перенаправили свои полки в Синоп… Ах, да, порт в нем разрушен. Так что взятие Варны очень осложнило ситуацию для противника.

Что же касается варианта воевать с Австрией, то тут имелись некоторые психологические особенности русской армии. Многие из тех офицеров, которые сейчас находятся в Южной армии, принимали участие в венгерских событиях. Тогда вооружённые силы Австрии показали себя не то что вяло, а преступно ничтожно. И, считай, действительно лишь только русская армия и спасла Австрию от ещё более глубокого кризиса и полного отделения Венгрии.

Так что русские офицеры считали, что австрийцы нам не соперники. Разобьём этих предателей, ну максимум в трёх сражениях, и австрияки откатятся назад, зализывать раны. Я бы не стал думать таким образом, как это делают многие русские офицеры. Интересно, а прозвучало уже про «шапками закидаем»? По-моему это случилось в иной реальности в Крымскую войну [слова про «шапками закидаем» приписывают генерал-лейтенанту Кирьякову после битве при Альме].