Я задумчиво смотрю на панораму за окном. Город раскинулся подо мной, как гигантская интерактивная карта: улицы, мосты, ярусные платформы. Световые потоки аккуратно прорезают сектора, в прозрачных транспортных капсулах перемещаются пассажиры, над высотками мерцают голограммы навигации. Всё выглядит, как тщательно отлаженная модель, каждый элемент которой находится на своём месте. Выверенная, слаженная, предсказуемая.

Но сама конструкция уже трещит по швам. Не визуально, – здесь пока всё ещё функционирует в стандартном режиме. А структурно. Основательно. Изнутри. А те, кто, откинувшись в креслах, лениво потягивают виски в своих роскошных сотах на верхних уровнях или ведут совещания в стеклянных залах, по-прежнему верят в свою неуязвимость. В свою вечную привилегию быть вне системы, над ней.

Они не чувствуют, как под ногами уже пульсирует новая реальность. Они не видят, как расходится трещинами тонкая плёнка иллюзии. Они не знают, что приговор уже подписан. С этой минуты Улей больше не делится на ярусы. Теперь он – единая зона поражения.

– Заблокировать. Полностью. – Приказываю я, испытывая острое ощущение дежавю. Как будто история снова закрутилась в ту же спираль, вернув меня на много десятилетий назад, когда от моего решения зависели жизни верхушки Улья. Тогда я не колебался ни секунды. И сейчас во мне нет ни толики сомнения.

– Подтверждаю. Уровни заблокированы. Выходы перекрыты, доступ аннулирован. – Отвечает Гейб после паузы.

Где-то внизу, под нами, начинает меняться освещение, флуоресцентные полосы на транспортных платформах мигают, сигнал тревоги пульсирует незначительным изменением цветового спектра. Но над верхними ярусами по-прежнему царит вечернее спокойствие. Там не паникуют, не бегут, не кричат. Там продолжают смаковать ужин, открывать бутылки выдержанных вин, заниматься сексом или строить планы на следующий день.

Обитатели золотых сот умрут счастливыми. И вечно молодыми. Как я им и обещал.

– Знакомые ощущения, Дерби? – глухо интересуется Одинцов, не глядя на меня. Его голос звучит ровно, почти бесцветно. Он умеет проигрывать достойно. Суровая школа жизни научила нас обоих железобетонному самоконтролю.

Я смотрю, как один за другим угасают навигационные огни над городом, словно кто-то методично стирает точки координат на карте мира, оставляя черную пустоту.

Кажется, будто это просто сбой, что вот-вот всё вернётся в норму, что можно отменить приказ, повернуть время вспять. Но это всего лишь иллюзия. Такой же мираж, как молодость, как контроль, как вера в порядок. Это конец. Точный. Выверенный. Вписанный в структуру самого Улья, задолго до того, как я стал его новым архитектором.

– Это не ощущение, Олег, – устало отвечаю я, не отводя взгляда от окна. – Это дезинфекция.

Я не повышаю голоса. Мне не нужно убеждать его или себя. Мы оба понимаем, что происходит. Это не месть, не этап войны и не отчаянный жест. Это хладнокровная ликвидация структуры, которая больше не нужна. Стерилизация системы, заражённой иллюзиями и страхом перемен.

– Когда организм слишком долго игнорирует метастазы, единственный способ спастись – удалить пораженный болезнью орган. Даже если он был жизненно важным, – философски рассуждаю я.

Почему бы нет? В такие моменты принято говорить что-то весомое. Как в старых кинематографических драмах, где герой остаётся в кадре на фоне надвигающегося катаклизма и бросает последнюю реплику, будто она способна изменить исход. Но на самом деле ничего изменить уже нельзя.

– Значит, все? Конец игры? – криво усмехается старый генерал.

– Ты помнишь, что сказал Кронос своей жене незадолго до того, как ты расстрелял их обоих? – повернув голову, я встречаю его затуманенный взгляд. Столько лет прошло… Целая эпоха, неудивительно, что он забыл. – «Со смертью тоже можно поиграть».

В этот момент перед глазами вспыхивает сигнальное поле голограммы. Цветовая шкала окрашивается полностью в красный. На прозрачной поверхности проекционного экрана всплывают маркеры движения. Огненные сигнатуры. Восемь. Нет, уже семь, – одна ракета меняет траекторию, возможно, для дублирования удара.

– Подтверждённое приближение, – механически докладывает Гейб. – Вход в плотные слои атмосферы. Наведение активно.

На секунду в кабинете становится слишком тихо. Даже интерфейсы будто затаились. Я не моргаю. Слежу, как объекты на экране приближаются, оставляя за собой световые шлейфы. Они выглядят не как оружие, а как небесное предупреждение.

Семь минут…

Где-то далеко внизу, в эвакуационных коридорах Zeta и Delta, открываются шлюзы. Обслуживающий персонал Улья успеет покинуть остров до неминуемого удара. Остальные… Остальные станут легендой. Или цифрами в сводках. Если кто-то вообще будет вести хронику после этого дня.

Я медленно отворачиваюсь от окна. Ветер за стенами главной башни разносит запах озона и металла. Электрический привкус конца. Он близко. Очень близко.

Шесть минут…. И Улей исчезнет, словно его и не было.

– Приготовиться к полной потере соединения, – раздаётся голос Гейба. – Пока связь стабильна. Интерфейсы скачут, центральный узел переходит в автономный режим. Нам не удержать целостность систем.

Я слышу его, но уже не реагирую. Нам больше нечего удерживать, но он ждет… ждет повторного приказа. Подтверждения.

– Уходи, Гейб. Спасайся.

– А ты…

– Выводи людей, твою мать! – яростно рявкаю я.

– Понял. Исполняю. Дэрил … – связь обрывается, так и не позволив услышать, что хотел сказать преданный мне до мозга костей Гейб.

Пожалуй, он единственный в моем окружении, кому бы я доверил собственную жизнь… но не свои планы.

Одинцов стоит в прежней позе. Взгляд его застыл на огненных сигнатурах. Генерал не задаёт вопросов. Не требует исполнения приказов. Мы давно вышли за пределы человеческой игры. С тех пор как арена наших сражений расширилась до континентального масштаба. Но сейчас он просто смотрит в конец. И возможно, впервые по-настоящему принимает его.

– Следующей целью станет Полигон? – Одинцов озвучивает один из вероятных сценариев.

Кажется, я ошибся, до принятия «конца» генерал еще не созрел. В его голосе звучит такая неприкрытая скорбь, что мне становится смешно. По-настоящему, до боли в зубах. Не от злорадства, а, скорее, от контраста. Мы стоим на руинах своей эпохи, под гул умирающих систем, окружённые цифровыми тенями гибнущего мира, а он всё ещё цепляется за свое детище.

Проигнорировав его вопрос, я сжимаю пальцами переносицу и делаю глубокий вдох, подавляя внезапную волну усталости. Затем активирую новый слой интерфейса, не отображаемый в стандартной сетке. Его код зашифрован. Даже внутри системы он маркируется как фоновая телеметрия и уходит на отдельный физический носитель, не подключённый к основным ядрам Улья.

На прозрачной панели всплывают два светящихся индикатора. Два автономных биотрекера. Пульсарные чипы модели из последней линейки микроконтроллеров наблюдения. Это не спутниковая трассировка и не цифровая метка, а симбиотическая система, встроенная в костный сегмент за грудной клеткой. Её сигналы маскируются под естественную электромагнитную активность организма. Даже если Аристей попытается отследить их, он увидит только шум. Живой шум.

Чипы передают телеметрию раз в несколько секунд через квантовые импульсы на частоте, которую можно дешифровать только в пределах командного узла. Каждый импульс не просто обозначает координату. Он фиксирует дыхание. Пульс. Эмоциональный всплеск.

Я наблюдаю, как один из маяков пульсирует неподалёку от Астерлиона. Второй стремительно движется вдоль восточного побережья Камчатки. Их траектории вновь расходятся, расстояние между ними неумолимо увеличивается.

Я стискиваю зубы, подавляя яростный рык. Мои дети должны были встретиться. Два полюса одной системы. Две части замысла, в котором выживание вовсе не случайность, а условие перезапуска.

– Они снова далеко друг от друга… – тихо бормочу я, неотрывно наблюдая за мерцающими сигналами. – Их столкновение должно было запустить триггер заблокированной памяти, но теперь невозможно просчитать, как отреагирует подсознание Аридны. Эрик знает путь, но время работает против него. А Ари… она еще не готова.

– К чему? Хотя бы сейчас ты можешь мне сказать? – взглянув на табло с обратным отсчетом, сквозь зубы цедит генерал.

Тишина в отсеке становится густой, как болотная топь. Время сжимается, сворачивается в петлю. И в этот момент я ощущаю скользящее прикосновение к своему плечу, едва уловимое, но реальное, как память о сильнейшей боли. В следующий миг вдыхаю знакомый аромат, словно выжженный в подсознании. Он тёплый и горький, как дыхание прошлого, как тоска по несбыточному, как острое предчувствие утраты.

Диана. Она все это время была здесь, неподвижно застыв возле стены и не напоминая ни словом, ни жестом о своем присутствии. Как безмолвная тень, отрешенно наблюдающая за крушением нашей империи. Как совершенная оболочка, утратившая интерес к жизни и лишенная души. Смертельно уставшая. Выжженная и погасшая изнутри.

Она не вмешивалась, не пыталась как-то повлиять на процесс, не считала нужным принимать участие в обсуждениях, не оспорила ни одно мое решение. Даже когда система запустила обратный отчет, и я приказал заблокировать верхние сектора Улья, – Диана не шелохнулась, запечатав свои эмоции и мысли под непробиваемой броней. Но я знаю, отсутствие реакций, – это не смирение и не равнодушие, а крик, – яростный и отчаянный, резонирующий на доступных только нам двоих частотах. И, достигнув апогея, он прорывается именно сейчас, когда диалог с ненавистным ей генералом затрагивает судьбы наших детей.

– Скажи, во имя чего ты лишил меня сначала сына, а потом дочери! – в голосе жены звучит глухая боль, в глазах медленно оседает пепел, скапливаясь в пыльной глубине, где для меня не осталось ни одной искорки тепла. Лишь холодное отчуждение и немой укор, которые со временем трансформировались в новую форму ненависти, весь спектр которой направлен исключительно на меня. – Ты не имел права решать за них! За меня! За весь мир, который ты превратил в руины. Ради чего, Дэрил? – по бледным щекам стекают дрожки слез, губы подрагивают от подступающей истерики.

– Ты знаешь, ради чего, – тихо отвечаю я, опуская ладони на ее трясущиеся плечи и мягко сжимая. – Наши дети живы и достаточно сильны, чтобы справиться.

– Ты так в этом уверен? – яростно бросает Диана, задержав взгляд на пульсирующих датчиках, быстро отдаляющихся друг от друга. – Даже сейчас, когда моя маленькая хрупкая девочка оказалась в лапах нашего врага? А мой смелый отважный сын вынужден идти войной против собственного отца?

– Диана, эти ракеты запустил не он, – я крепче сжимаю пальцы, не позволяя ей вырваться.

– То, что не Эрик нажал кнопку, не отменяет его причастности к тому, что происходит сейчас. – В серых глазах поднимается кипящая лава, но тут же остывает, словно скованная арктическими льдами. – Ты помнишь, что сказал мне восемь лет назад, когда лучшие врачи боролись за жизнь Ариадны?

– Это роковая случайность. Она не должна была пострадать, – буквально дословно цитирую я свои же слова.

– А затем ты пообещал мне, что все исправишь, – тряхнув головой, яростно шипит Диана. – Ты поклялся, Дэрил.

– Они будут жить, Ди, – я подхожу ближе, беру её лицо в ладони и сталкиваю нас лбами. В этом соприкосновении больше, чем можно выразить словами. – Наши дети крепче и выносливее, чем ты думаешь. И гораздо сильнее, чем мы в их возрасте.

– Если бы я знала… – сдавленно шепчет она, взглянув мне в глаза. – Если бы я знала, во что ты превратишься… Я никогда бы к тебе не вернулась.

Каждое ее слово, как лезвие, заточенное годами молчания. Но я не злюсь и не защищаюсь. Я понимаю, потому что знаю и чувствую свою жену, как никто другой. Несмотря всю ее боль и накопленную обиду, мы давно проросли друг в друга, став единым организмом. Она может ненавидеть меня, но это чувство ничтожно мало по сравнению с тем, что нас соединило. Когда все закончится… мы не исчезнем, не растворимся в небытие, а продолжим жить в наших детях.