– Сотрудничает.

– Образумился, значит?

– Да. Хотя поначалу доставил кое-какие хлопоты, упирался… Отказывался говорить на христианском наречии, отвечал только по-баскски. Euskal gudari naiz, то есть «я баскский солдат», и всякое такое.

Фалько состроил гримасу участия и сочувствия:

– Но сейчас, вероятно, развязал язык?

Адмирал недобро улыбнулся:

– Отвечает, только поспевай спрашивать… И ему еще много есть чего рассказать. Так что мы не торопимся. Потом, когда завершим наши доверительные беседы о сокровенном, передадим его, как некогда выражались инквизиторы, светским властям.

– В военный трибунал?

– А куда ж еще? Он думал, его побегушки через границу и обратно сойдут ему с рук. Не учел только, что мир разведки и контрразведки – нечто вроде луна-парка: вход-то стоит дешево, да аттракционы дороги.

– Мне ли того не знать…

Адмирал помахал зонтиком.

– Другим пример будет, – сказал он. – Чтобы в Бильбао уразумели, что ждет их, когда пресловутый «Железный пояс» разлетится в пыль. Эти тупоумные сепаратисты дорого заплатят за январскую резню.

Некоторое время шли молча. НИОС была осведомлена, что 4 января, после того как франкисты подвергли город бомбардировкам, ситуация в автономии вышла из-под контроля властей. Ополченцы из Всеобщего союза трудящихся и Национальной конфедерации труда, которых направили в тюрьмы охранять пленных, при полном невмешательстве баскских солдат устроили над ними расправу – двести человек были казнены в десяти минутах ходьбы от резиденции правительства.

– Мы уже расстреляли нескольких баскских священников, чтобы неповадно было, – продолжал адмирал.

Эти слова вызвали у Фалько улыбку.

– Пусть Ватикан не думает, будто монополию на убийства духовенства взяли красные, да?

– Именно! Ты вовсе не такой дурак, каким прикидываешься.

Они прошли еще немного, разглядывая реку и – на другом ее берегу – здание курзала, ныне превращенное в казарму волонтеров.

– Эта девица… как ее? Малена?.. кажется, хорошо себя показала в Биаррице, – сказал адмирал.

– Очень хорошо, – подтвердил Фалько. – Барышня основательная и отважная. Еще один активный штык.

– Да, знаю. Буду иметь ее в виду, хотя эксперты уверяют, что женщины не годятся в полевые агенты. Говорят, будто в состоянии стресса слишком часто дают волю эмоциям. – Он скосил на Фалько здоровый глаз. – Но мы-то с тобой знаем, что в важных делах эксперты со своими оценками неизменно садятся в лужу.

– Она еще здесь?

– Да. Мы ее поселили в «Эксельсиоре».

– На улице Гетария?

– Там.

– Н-да… Отельчик-то захудалый…

– Естественно. Она ведь не такая звезда, как ты. Да и потом, из-за войны отели переполнены. И еще хотелось держать ее подальше от тебя.

В молчании сделали еще несколько шагов. Адмирал продолжал искоса глядеть на своего спутника.

– Надеюсь, у тебя ничего с ней не было, – вымолвил он наконец.

Фалько прижал правую ладонь к сердцу.

– Черт возьми, господин адмирал! – возмущенно воскликнул он. – Я же был на задании. Профессиональная этика не позволяет мне…

– Не смеши меня, а то, не ровен час, я подавлюсь усами. Твоя этика годна исключительно на подтирку.

– «Профессиональная этика», я сказал.

– Да никакой у тебя нет! И женщин ты делишь на две категории: те, кого уже заволок в постель, и те, кого еще только собираешься. От твоей сутенерской улыбочки они чувствуют себя принцессами или кинозвездами, а на самом деле тебе интересно лишь то, что ниже пояса.

– Вы мне наносите незаслуженную обиду, господин адмирал. То, что выше, – тоже.

– Да-да. До грудей включительно. Иди-ка ты…

На верандах кафе рябило в глазах от разнообразия мундиров, звенело в ушах от женского смеха. Фалько заметил группу немцев с офицерскими звездами на пилотках, какие носили только летчики легиона «Кондор». И, полуобернувшись к адмиралу, спросил пытливо:

– А правда то, что говорят о Герни́ке?

– А что говорят о Гернике?

– Что ее не красные сровняли с землей, а мы разбомбили. – Фалько показал на немцев. – Они, если точнее. Эти славные белобрысые молодцы.

Адмирал скользнул безразличным взглядом по лицам летчиков, словно говоря, что и сам их не замечает, и другим не советует.

– Не надо верить всему, о чем здесь болтают. Особенно – людям нашей профессии, где ложь возведена в степень искусства.

– Да я и не верю. Но ходят слухи о тысячах погибших под германскими бомбами.

Адмирал пожал плечами:

– Преувеличивают. Когда в город вошли наши войска, было обнаружено всего около сотни убитых… И те пали жертвой астурийских подрывников.

Фалько еще раз мельком глянул на немцев, уже оставшихся позади. И прищелкнул языком:

– Вот ведь гады марксистские!

Но адмирал, не оставив его издевку без внимания, гневно сверкнул единственным глазом:

– Не зарывайся, а то зарою. Понял? Будешь дерзить – узнаешь почем фунт… Не лиха, так мяса. Как Шейлок.

– Шейлок Холмс?

– Ну что ты за клоун такой?! Помалкивай лучше.

Фалько прикоснулся двумя пальцами к полю шляпы. Из-под нее улыбались его глаза – серые, как стальные опилки.

– Есть помалкивать!

– Я не шучу с тобой! Уяснил?

– Так точно, господин адмирал.

– На этой войне есть кое-что посложней убийств и похищений, которыми занимаешься ты. И позамысловатей твоих постельных забав. Иной раз приходится и мозгами шевелить.

Они повернулись спиной к мосту и к реке, свернув налево, к Аламеде, которая, после того как франкисты отбили город, стала называться проспектом Кальво Сотело^[8]. Адмирал, сурово нахмурившись, помахивал зонтиком. Потом вскинул его на плечо, как саблю или карабин.

– Красные ведь не в первый раз устраивают такое, как в Гернике, – вдруг сказал он, покуда они пропускали трамвай. – Вспомни Ирун. Вспомни, как они сжигали церкви вместе со священниками и причетниками. Это варвары. Уверен, что и это их рук дело.

– Ну если вы так говорите…

– Да, говорю. – Адмирал задумался на миг и опять стал помахивать зонтиком из стороны в сторону. – Но это вовсе не помешает мне через какое-то время, если сочту нужным, утверждать совершенно другое.

Фалько повернулся к нему и посмотрел внимательно. Здоровый глаз адмирала искрился лукавством. Верный признак – в голове у него что-то варится. И он, Фалько, имеет к этому отношение. Или будет иметь.

– Понимаю, – сказал он осторожно.

– Черта лысого ты понимаешь, – раздраженно фыркнул адмирал. – Ни черта ты не понимаешь.

Позади остался парк Альберди-Эдер, где в газетном киоске продавали «Вос де Эспанья» и «Диарио Баско» с одинаковыми шапками на первой полосе: «На севере наши войска потеснили красных». Пляж Ла-Конча был залит солнцем, и открытый отливом золотистый песок играл перламутровыми бликами. Высокие здания полукругом окаймляли прибрежный бульвар. Примостившийся под горой Ургуль старый город остался справа. На пляже резвились дети, праздно прогуливались парочки, как будто никакой войны не было и в помине. Адмирал окинул их осуждающим взглядом.

– Машинистки, которые читают Гвидо да Верону^[9], и приказчики, которые шлют признания в любви Клодетт Кольбер… – с желчным смешком процедил он сквозь зубы. – Уверены, что жизнь очень увлекательная штука, а того, кретины, не понимают, что увлекательна она только для таких циничных наглецов, как ты.

Фалько тоже в задумчивости оглядел гуляющих:

– Меня удивляет не хаос, а, наоборот, порядок.

Адмирал мрачно рассмеялся:

– Меня тоже. Однако народу ирония незнакома.

Повесив зонтик на перила балюстрады, он принялся раскуривать трубку. И лишь выпустив первые клубы дыма, заговорил снова:

– Я до сих пор не получил твой письменный рапорт об операции в Биаррице. Равно как и о том, что было в Барселоне.

Фалько улыбнулся про себя. Формула «о том, что было в Барселоне» ничем не хуже любой другой годилась для подведения итогов. Полторы недели назад ему по срочному приказу адмирала пришлось на четыре дня прервать выполнение задания в Биаррице и отправиться в Барселону, где штурмгвардейцы и коммунисты вели уличные бои с анархистами и троцкистами из ПОУМ^[10], и сделать так, чтобы в общей неразберихе и сумятице исчезли из пейзажа фигуры двух итальянских анархистов, Камилло Бернери и Франческо Барбьери. Об этом попросили коллеги из итальянской контрразведки, и адмирал не мог им отказать. И потому Фалько, получивший кожаный плащ, мотоцикл «нортон» и поддельные документы на имя высокого чина республиканской полиции, оказался в столице Каталонии, с помощью двоих подручных инсценировал арест и, едва итальянцы вышли на улицу, застрелил обоих в упор, пустив пули в спину и в голову. Потратив на инфильтрацию всего двенадцать часов, он вскоре уже был в безопасности по ту сторону французской границы. А двух итальянцев добавили в многосотенный список анархистов, которых в эти бурные дни арестовывали, пытали и расстреливали в подвалах каталонских ЧК.

– Не успел, господин адмирал. Надо же напечатать, оформить и прочее… И тщательно взвесить, что писать, а о чем умалчивать. Сами понимаете.

– Да чего уж тут не понять… – Адмирал мрачно взглянул на него. – Вечно одна и та же песня. Делопроизводство – явно не твой конек.

– Как только будет свободная минутка, немедленно представлю. Слово чести.

– Чего-чего слово?

– Чести. Моей незапятнанной чести.

– Вот бесстыжие твои глаза. Немногим удавалось добиться того, в чем преуспел ты: казаться именно тем, кто ты есть, и быть таким, как кажешься.

Последовала новая пауза. Адмирал как будто больше был занят своей трубкой, нежели продолжением разговора.

– Ты что-нибудь слышал о Лео Баярде? – вдруг спросил он.

Прежде чем кивнуть, Фалько взглянул на адмирала с удивлением. Разумеется, он знал, кто это. Имя Баярда, интеллектуала-коммуниста, часто появлялось на страницах газет. Француз, гражданин мира, успешный писатель, летчик и искатель приключений. Сторонник Республики.

– Он воюет в Испании, не так ли? Командует эскадрильей, которую сам же сформировал из добровольцев и наемников и частично финансирует.

– Воевал – так будет точнее. – Адмирал пососал трубку. – Сейчас его там уже нет.

– Вот как? Не знал.

– Это произошло совсем недавно. Последний раз они бомбили наши войска, штурмовавшие Малагу… Его эскадрилья прежде действовала почти автономно, на свой страх и риск, но сейчас по приказу из Москвы коммунисты пытаются навести порядок. Сначала, говорят, победа в войне, а потом уж революция. Так или иначе, стиль Панчо Вильи^[11] больше не в моде. И потому на троцкистов и анархистов идет охота, и расправляются с ними без пощады.

– Я думал, Баярд – коммунист.

– Всего лишь сочувствующий. Он не член партии, насколько мне известно. По их терминологии – попутчик. Близкий друг, однако взасос с ним не целуются. Пусть даже он и уверен, что решение всех европейских проблем зовется Иосиф Сталин.

– Отчего же он уехал?

– Баярд в самом деле личность выдающаяся: интеллектуал, литератор, всякое такое… и оттого несколько высокомерен. Немножко позер, уж не без этого. В Испании искал приключений и командовал эскадрильей, ведя свою личную войну. И когда оказался в прямом подчинении у своего соотечественника Андре Марти, это для него стало тяжким ударом. Так что он сдал командование и вернулся во Францию.

Фалько при упоминании имени Марти вздернул бровь:

– Это тот самый? Политкомиссар интернациональных бригад?