Леди Ариан Конн из Дома Власти никогда бы не приняли за плебейку. Ее волосы были черно-каштановыми, глаза – желто-зелеными. Ее ключица начертила прекрасную линию над изгибом обтянутых бархатом керамических сегментов силовой брони. Ее щека была бы гладкой, словно пахта, если бы не темно-сливовые, с зеленой каймой, очертания пальцев перчатки; на фоне синяка виднелись крошечные корочки цвета ночи в тех местах, где кожу зацепили острые края.

Корки извивались: леди Ариан лечила себя.

Леди Ариан положила клинок своего антимеча на замшу Риан и вытерла клинок сначала с одной стороны, затем с другой. Она поскребла немного в том месте, где лезвие соединялось с рукоятью, наклонила меч, поднесла его к свету, потыкала в него ногтем, опасаясь прикасаться к острой кромке, – и снова заскребла. Кровь на клинке была алой, не синей – антимеч уже поглотил всю благородную сущность, которая в ней была.

Когда результат наконец удовлетворил Ариан, она вернула «Невинность» в ножны, почти не придерживая их.

– Вам угодно еще что-нибудь, леди?

Ариан выпятила губы, а затем улыбнулась. При этом ее более распухший глаз закрылся, но она не поморщилась.

– Командор мертв, – ответила она. – Прекрати полировать портрет старого ублюдка и повесь на него креп.

Риан пыталась смотреть только на руки принцессы, на бледную кожу цвета морской волны. Выпила ли она уже кровь старого Командора? Покалывают ли ее его воспоминания, влияя на все, что она видит своими модифицированными глазами? Риан знала, что члены Дома Власти смотрят на мир и думают совсем не так, как плебеи. Их глаза, их мозг, их слух изменились – как и их кровь.

Ариан собиралась отвернуться, но остановилась, услышав, как откашлялась Риан.

– Да? – спросила принцесса.

– Я… Леди, я забочусь о пленнице.

Молчание. Риан украдкой бросила взгляд на леди Ариан, но та никак ей не помогала, только нетерпеливо ждала, положив руку на рукоять антимеча.

Вздохнув, Риан сделала еще одну попытку:

– Леди, она знала мое имя.

– А как тебя зовут, девочка?

– Риан.

Риан показалось, что принцесса наклонила голову, словно от удивления. А затем ее улыбка стала шире; припухлость вокруг глаза уже уменьшалась, а синяк на щеке начал выцветать.

– Не бойся, Риан. Утром я ее съем. И после этого она тебя уже не потревожит.

3
Воскрешенная немая

Лир.

Ничто родит ничто. Скажи еще раз.

Корделия.

Я так несчастна. То, что в сердце есть,

До губ нейдет. Люблю я вашу милость,

Как долг велит: не больше и не меньше.

У. Шекспир. Король Лир^[1]

Прежде чем кто-то снова пришел в подземелье, между миром и солнцами прошел щит-затенитель, и дом власти остыл в сумерках между днями. Для Персеваль, раздетой, раненой и – как и все ее крылатые родичи – вынужденно щуплой, холод стал суровым испытанием. Она не могла ни согреться, закутавшись в крылья, ни поймать даже призрак тепла, прижав колени к груди.

Она сосредоточилась на том, чтобы запомнить все детали своей камеры; она вычисляла число ступеней, ведущих к вершине башни, считая шаги Риан. Даже здесь, в темноте, Персеваль могла вызвать в памяти и картинку, и геометрию пространства. Этот дар достался ей вместе с крыльями – но не покинул ее вместе с ними.

Поэтому она стояла, сгорбившись, наклонив голову и дрожа всем телом; зубы она сжала, чтобы они не стучали. Она услышала, что кто-то спускается по лестнице, и попыталась поднять голову, но застывшие мышцы шеи не позволили ей это сделать.

Возможно, к ней идет Командор или снова Ариан. Ариан, которая встретила Персеваль как равную на поле боя, а затем, когда Персеваль сдалась, все равно отрубила ей крылья. У Ариан нет представления ни о чести, ни о милосердии.

Персеваль пыталась поверить в то, что когда-нибудь научит ее, по крайней мере, смирению.

Она повисла на цепях и постаралась не сжиматься в комок от страха.

Но посетителем оказалась та девочка Риан: она принесла бинты, а также пищу и напиток, которые поначалу Персеваль не могла есть самостоятельно из-за слабости. Девочка – девушка или молодая женщина (Персеваль не знала, как они определяют это здесь, во Власти) – сначала одним движением включила свет, а затем теплой водой и едким мылом вымыла плечи Персеваль, цокая языком при виде потрескавшихся, бесполезных корочек на ранах.

– Я думала, ты их залечила, – сказала Риан.

– Зачем? – спросила Персеваль и подивилась тому, насколько пара часов, проведенных в цепях, надломили ее дух. – Ваш Командор все равно меня сожрет, и притом очень скоро – ведь вечно держать меня в оковах он не сможет.

Риан хихикнула, выжимая свою тряпку.

– Нет никакого Командора, – сказала она и икнула. Эта икота стала знаком, который был нужен Персеваль: он подсказал ей, что это не нервный смех, а подавленная истерика.

Нет никакого Командора.

– Но я видела его, когда меня привели сюда.

Мягкая тряпка потерла нежные края ран Персеваль. Опустив голову, Персеваль попыталась вытянуть шею, впитать в себя тепло воды и ненадолго унять дрожь. Скоро вода на коже начнет высыхать, и холод вернется.

– Он умер, – сказала Риан, и по ее голосу было ясно: она поняла, что проболталась. Она бросила тряпку в ведро, и та с громким всплеском упала в воду. Затем Персеваль почувствовала, как теплые полотенца вытирают ей спину, ощутила прикосновение теплых рук, измерительной ленты и марли.

Персеваль сделала глубокий вдох, чтобы успокоить свои сердца, которые внезапно забились от ужаса в ее глубокой, широкой груди. Если Аласдер умер, значит, Ариан его убила. А если Ариан убила Командора, то у Персеваль нет никаких шансов выйти на свободу.

– Забудь, – сказала Персеваль, отстраняясь от бинтов.

Но Риан постаралась не обращать внимания на ее протесты – и продолжила мазать ее мазью, измерять, заклеивать пластырем. Она прикасалась к ней по-хозяйски, и Персеваль подумала, что это чувство – как и неловкая доброта Риан – ей знакомо.

– И когда она придет за мной? – со вздохом спросила Персеваль.

– Она сказала – утром.

Преодолевая ноющую боль в шее, Персеваль изогнулась и бросила взгляд на высокое окно. Оно причиняло ей больше страданий, чем темнота, – ведь благодаря ему Персеваль могла видеть, как жизнь утекает прочь, словно песок в часах. Край щита-затенителя был линией разреза; небо за ним все еще оставалось черным, но уже смягчилось.

Риан похлопала Персеваль по спине ниже повязок, а затем снова встала перед ней. Используя свои онемевшие, горящие руки в качестве рычагов, Персеваль заставила себя выпрямиться.

– Но ты все равно тратишь на меня еду? А еще воздух, повязки и воду?

– Воздух стоит дешево, – сказала Риан – удивительная дерзость для служанки. Услышав эти слова, любой инженер сделал бы жест, защищающий от зла, и вздрогнул. – А иногда леди берется за дела позже, чем собиралась.

Это означало, что, возможно, Ариан не сумеет уничтожить Персеваль так быстро, как ей хотелось бы.

– Можешь удлинить мои цепи? – спросила Персеваль, когда Риан, по крайней мере, накормила ее супом и занялась уборкой в комнате. Пища тем временем начала оказывать свои волшебные восстановительные свойства. – Чтобы я могла сидеть на полу или лечь?

Если внимание Ариан действительно было так рассеяно – а это вполне возможно, если она пытается взять под контроль правительство своего отца, – то Персеваль может провести здесь несколько дней. Цепи будут причинять ей все больше боли, а Риан – невозмутимо смывать нечистоты с пола в сливные желоба струей пара. Никаких допросов не будет; в них нет смысла, если Ариан собирается просто поглотить пленницу в ходе соответствующей церемонии.

Персеваль почти мечтала о том, чтобы все это закончилось.

– Я спрошу, – ответила Риан.

По крайней мере, после уборки в комнате стало тепло и влажно. Риан закутала Персеваль в одеяло и скрепила его у нее на груди с помощью застежки. Одеяло было мягким и белым. На нем будет видна кровь.

Кроме супа Риан также принесла хлеб и растительное масло, а также соевый сыр. Аккуратно разломив хлеб и сыр на кусочки, Риан скормила их Персеваль. Персеваль брала еду с рук Риан, словно ручная птица. Если ей суждено умереть, то пусть она умрет в том комфорте, который ей доступен.

Взяв очередной кусок, Персеваль поцеловала пальцы Риан в знак благодарности.

Отдернув руку, Риан отпрыгнула назад. Она смотрела на Персеваль, а Персеваль – на нее; отличие заключалось в том, что Персеваль еле заметно улыбнулась и слизнула с губ последние капли настоянного на травах масла.

– Откуда ты знаешь мое имя? – сдавленным голосом спросила Риан.

Персеваль моргнула и поняла, что в этот миг выглядит столь же потрясенной.

– А почему я не должна его знать? Разве мы не сестры?

Не Риан осторожно отставила в сторону тарелку с хлебом. И не Риан протерла губы Персеваль влажной тряпицей и смахнула крошки с ее щеки. Это сделал кто-то другой – другой человек, облаченный в тело Риан.

Другой человек, которого демоница из Двигателя назвала сестрой.

Она молчала, но не могла уйти, и в конце концов Персеваль откашлялась и заговорила снова:

– Риан? Ты злишься?

Риан не злилась – сейчас она не испытывала вообще никаких эмоций. Но она задержала дыхание, словно в горле у нее застрял камень.

– Ну так что? Ты потрясена? Тебя воскресили? Воскресшие тоже не могут говорить.

Риан слышала такие легенды, но ни разу не видела воскрешенного. Она не была уверена, что верит в них.

Она захлопотала, фокусируя внимание на работе, а когда вся посуда была поставлена на поднос, а все полотенца – сложены, Риан дважды сглотнула и заставила себя посмотреть в глаза Персеваль.

– Ты лжешь.

– Нет, не лгу! – с жаром ответила Персеваль, словно она не стояла в подземелье, обнаженная, закованная в цепи, с пустым от боли взглядом. Ее реакция убедила Риан. – Ты – дочь моего отца. Как ты вообще могла об этом не знать?

Риан бежала – позорно, забыв о чувстве собственного достоинства. Оставив поднос на стойке рядом с дверью, она нашла дорогу вверх по лестнице, ориентируясь только по люминесцентным полоскам на стенах.

К счастью, ужин уже прошел. Дом Власти затих в вечерней тени, и на эти восемь часов дел у плебеев не было – они должны были просто спать.

Риан не думала, что сможет заснуть.

Но она могла вернуться в камеру, которую делила с Джодин, Шарой и лохматой девушкой-посудомойкой, которая почти всегда молчала. Она могла залезть в свою незапертую «гроб»-койку – в других, крепко запертых, женщины спали или стремились обеспечить себе немного личной жизни – и закрыть крышку. Освещение в «гробу» было связано с таймером – на тот случай, если его обитатель задремлет во время чтения или игры, но Риан выставила самый большой интервал и, подложив руки под голову, уставилась на покрытую завитками зеленовато-синюю полупрозрачную крышку.

Конечно, у Персеваль были причины, чтобы солгать: Риан ухаживала за ней. Другое дело, что Риан никак не могла – да и не захотела бы – ее спасти.

Кто ей Персеваль?

Но она вспомнила спину, покрытую веснушками, и окровавленные раны, и темные круги под карими прозрачными глазами Персеваль и подумала: «Кто, в самом деле, ей Персеваль?»

Не друг. И не сестра, что бы ни говорила Персеваль.

Да, все так, но…

…но что еще у нее есть? Она словно нашла раненую птицу. Такое в жизни Риан уже было. Она перевязала ей крылья ниткой, чтобы птица не била ими и не травмировала себя, и устроила ей гнездо в комке шерсти рядом с очагом – чтобы она жила там до тех пор, пока она не умрет либо снова не сможет летать.

Только вот шансы взъерошенных вьюрков попасть в общий котел были невелики.

Задумываться об этом бесполезно. Персеваль обречена. Утром она умрет, а с ней умрет и вся ее ложь. А с ними исчезнут фантазии Риан о том, что она чем-то обладает и что-то защищает.

Так уж устроен мир.

Но Риан все равно смотрела на крышку своего «гроба», а когда свет погас, она уставилась в темноту.