– Ты мне солгал! – кричу я и повторяю то же самое руками. Голос дрожит от боли, которую я скорее чувствую, чем слышу. Горло жжет, ведь я так давно не говорила вслух. – Ты сказал, родные меня не любят. Я им больше не нужна.

Но они всегда меня любили, пусть даже десятки писем, которые я просила отправить Чарльза, так и остались лежать у него в сейфе. Родные продолжали мне писать… и поэтому я точно знаю, что, даже если нарушу клятву, они по-прежнему меня поддержат.

– Но это правда, – возражает Чарльз. Его лицо становится алым, как последние отблески заката на горизонте. Руки порхают, будто осы; он явно стремится побольнее ужалить меня словами. И когда я сознаю их смысл, к глазам подступают слезы. – Ты грустная, одинокая, жалкая девчонка, и всякий раз, покидая этот остров, я испытывал облегчение, потому что мог хоть на время от тебя освободиться. Конечно же, родные тебя не любят. За что? Кто вообще на этой огромной земле способен тебя любить?

Его слова пощечиной бьют по лицу, от них жжет глаза. Чарльз столько раз твердил мне эти фразы, что я машинально повторяю их про себя еще до того, как он успевает выговорить с помощью пальцев. Они колючками впиваются в плоть, сковывают меня, удерживают на месте так крепко, что я не способна вырваться, не отдав в качестве платы свою кровь. Похоже, какой-то части меня суждено умереть здесь этой ночью.

Я вновь порываюсь грести, однако медленно опускаю весла. Слова Чарльза, словно веревка, тянут меня назад, к нему, а со стороны материка ко мне заманчиво взывают большая земля и свобода. И я разрываюсь между тем, чего хочу, и мыслями, которыми он забил мне голову.

«А что, если… он прав?» – шепчет из глубин сознания девчонка, вышедшая за него замуж в ту пору, когда ей едва исполнилось восемнадцать.

Потом я вновь вижу письма – столь же отчетливо, будто до сих пор держу их в руках.

Глядя прямо на Чарльза, кладу весла и поднимаюсь. Я уже не та девчонка, которую он прежде знал. Так пусть же увидит во мне силу, подобную той, что таится в бушующем под дном лодки море, которого он так боится, и осознает наконец, в какую женщину я превратилась. И неважно, что я сейчас притворяюсь, а на деле чувствую себя разбитой стеклянной статуэткой, кусочки которой удерживаются вместе лишь усилием воли. Главное, чтобы Чарльз мне поверил.

– Я ухожу от тебя, как ты уходил все эти годы. Только я никогда не вернусь. Я отправлюсь к тем, кто по-настоящему меня любит, – жестами показываю я.

– И кто же это?

– Мои родные.

– Ты правда веришь, что они тебя любят? Да они вздохнули с облегчением, когда ты уехала! Только я один все это время был с тобой рядом.

– Они писали мне!

– Ты… – Он замирает, уставясь на меня широко распахнутыми глазами, круглыми, как восходящая луна. Лицо мужа вдруг искажается, выдавая истинное уродство души. – Ты посмела нарушить приказ и войти в мой кабинет? Не забывай: ты принадлежишь мне!

– Нет, – качаю головой и с трудом сдерживаюсь, чтобы не застучать зубами от беспокойства. Мне инстинктивно хочется сжаться, и я с огромным трудом заставляю себя стоять прямо.

– Твоя душа принадлежит мне. Ты поклялась в этом в день нашей свадьбы и подписала контракт. Я не позволю тебе его нарушить, никчемная девка! Остаток своей жизни ты проведешь, присматривая за этим маяком, ублажая меня и выполняя все мои распоряжения!

Не успеваю я ответить, как лодку резко подхватывает морская волна. Покачнувшись, я пытаюсь опуститься на дно, однако теряю равновесие. Небо кружится над головой, и миг спустя я погружаюсь в море.

Вода в нем ледяная. Вынырнув на поверхность, я делаю резкий вдох, и тут же на меня обрушивается еще одна волна, срывая наушники и выталкивая из ушей вату.

– Чарльз! – голосом кричу я, с помощью рук стараясь удержаться на воде. Шарфы и пальто, надетые для защиты от холода, пропитались морской водой и теперь силятся меня задушить. – Чарльз! – Я тянусь к стоящему на берегу супругу.

В ужасе глядя на меня, он отшатывается. Некогда у него на глазах море так же поглотило его родных. Возможно, их призраки сейчас плавают в воде вместе со мной.

– Не бросай меня! Пожалуйста!

Медленно качая головой, Чарльз отступает еще на шаг. Он больше не видит во мне живого человека. Я ведь в море, и уши у меня ничем не защищены. Поэтому для него я все равно что мертва.

Осознав, что кричать бесполезно, я отворачиваюсь от мужа и лихорадочно соображаю, как быть дальше: цепляться за лодку или попробовать добраться до берега. Поскольку волны уже перевернули мое суденышко и до сих пор продолжается прилив, вероятно, лучше выбрать берег. Я плыву вперед, надеясь попасть в течение, которое отнесет меня к суше до того, как здесь появятся сирены или их монстры.

Но уже слишком поздно. Прошло довольно много времени с тех пор, как на острове звонил колокол, и шум ветра доносит их шепот.

Едва слышный призрачный гимн постепенно нарастает, вздымается во мне сильнее, чем прилив. Я неосознанно закрываю глаза, расслабляю мышцы и тихо, созвучно выдыхаю. Долетающие звуки уносят прочь физическую боль и успокаивают сердце, которое мучительно ноет уже несколько лет.

Певец-мужчина с превосходным басом, лучше которого я в жизни не слышала, выводит низкие ноты, полные скорби и тоски. Такое впечатление, что его песня разносится по всему простору моря… и посвящена всем заледенелым, потерянным душам, обреченным жить в его глубинах.

Невольно растягиваю обветренные губы в улыбке. Он кажется таким сломленным и печальным.

Совсем как я.

Мелодия вдруг меняется, становясь более призывной.

И она приближается, пульсирует за закрытыми веками. Звуки почти походят на рычание, и внезапно я сознаю, что вокруг меня в воде что-то движется, мелькают тени.

В этот момент море невидимыми пальцами сжимается вокруг моих лодыжек, и поток тянет меня вниз. Я не издаю ни криков, ни рыданий, лишь судорожно вздыхаю и с головой погружаюсь в волны.

Уши наполняет шум воды, ревущей в такт мелодии песни. Легким уже не хватает воздуха, и я борюсь, снова силясь всплыть. Срываю с себя шарфы и пальто, разметавшиеся вокруг водоворотом тканей и красок, надеясь, что теперь сумею грести лучше. Не могу же я так умереть. Невозможно, чтобы для меня все здесь закончилось. Я ведь только набралась смелости снова стать самой собой – отбросить все стеснение и начать жить настоящей жизнью.

Содрогаясь от ледяного холода, я сражаюсь с потоками, которые призрачными руками все тянут меня вниз. Легкие уже разрываются.

Однако потоки здесь вовсе ни при чем. Тени внезапно оживают, и я вижу монстра – помесь человека с рыбой, с ввалившимися, молочно-белыми, явно незрячими глазами и чуть приоткрытым ртом, плавниками вместо ушей и хрящами, проступающими сквозь кожу на щеках.

На мгновение я потрясенно застываю.

Песня становится громче и все быстрее отдается у меня внутри. Трудно сказать, кто ее поет – та сирена, что сейчас передо мной, или та, что появляется в отдалении, или вообще какая-то другая. Все вокруг лишено красок и жизни. Я словно зависла где-то между живыми и мертвыми.

Охваченная паникой, я начинаю брыкаться в стремлении оттолкнуть сирен, которые ко мне тянутся; бьюсь, словно пойманная в сети рыба, и в своей попытке освободиться отчего-то застреваю еще сильнее. Ощутив на себе их руки, содрогаюсь от ужаса того, что должно произойти. Эти сирены утащат меня вниз, в свое логово, и отдадут в качестве лакомства своим монстрам.

Легкие нещадно горят. Я тянусь к бледной луне, которая светит высоко в небе. Ее вдруг окутывает тень.

Я издаю беззвучный крик.

И внутрь врывается обжигающе холодная вода, ножами пронзая мышцы груди, вырезая легкие, полосуя ребра. Горло сжимается. Сердце съеживается и замирает.

В тот же миг невыносимая боль исчезает и вокруг воцаряется спокойствие. Онемение. Ночь внезапно сгущается.

«Это конец… все кончено… вот чего я добилась в жизни…»

Жестокость произошедшего ошеломляет.

Внезапно я вижу вспышку света. Молния? Несмотря на угасающее зрение, я замечаю движение. Песня теперь звучит неимоверно громко. И вдруг… стихает.

«Неужели вновь прозвенел колокол?»

Меня за талию обхватывают чьи-то руки. Чарльз все-таки последовал за мной. Даже не верится. Никогда не думала, что он добровольно бросится ради меня в море… или нырнет на глубину. Возможно, ему не все равно…

Однако я заблуждаюсь.

Луна полностью исчезает, поглощенная безмерностью ночи. Меня же тянет все ниже. Сознание постепенно ускользает, растворяясь в по-прежнему звучащей в ушах мелодии. Другие сирены, похоже, исчезают, поскольку одна из них предъявила на меня права.

Вокруг простирается лишь бесконечная толща воды, но пару мгновений спустя в пронзающих ее потоках возникают пятнышки света, которые напоминают светлячков и пульсируют в такт песне. Из меня исчезает холод, тело вновь начинает согреваться. Сознание возвращается, и я, моргая, прихожу в себя.

Кто-то, по-прежнему не отпуская мою талию, меня разворачивает, и я встречаюсь взглядом со своим спасителем. Точнее, с врагом.

Лицо этого мужчины не такое, как у сородичей. В свете плывущих вдоль потока ярко-зеленых и лазурных светящихся сфер отчетливо видны высокие скулы, выступающие над угловатой челюстью, и резко очерченный, почти человеческий подбородок. Никаких впалых, скелетообразных, угловатых черт, как у прочих сирен. Он выглядит… цельным и более реальным. Столь же настоящим, как изгиб его хвоста подо мной.

Возле щек, там, где у людей находятся уши, тянутся бледные хрящи, разветвляясь веерами бирюзовых перепонок, похожих на рыбьи плавники. На переносице сходятся платиновые дуги бровей того же оттенка, что и обрамляющие лицо волосы. Сферы отбрасывают тени на его щеки и освещают глубокие темно-карие глаза. Вовсе не молочно-белые, не пустые и безжизненные. Нет, я ловлю на себе живой, осмысленный взгляд мужчины в расцвете сил.

У него светлая кожа, правую руку почти полностью покрывают черные, темно-синие и белые татуировки в виде линий, которые разворачиваются, будто ленты, на шее и груди. На левом предплечье имеются похожие символы. За спиной пристегнуто деревянное копье. И пусть выглядит мужчина лишь немного старше меня, вокруг него отчетливо ощущается аура безвременья.

Он создает впечатление неестественного, неприятного, запретного.

И вызывает ужас.

И все же… я остро ощущаю, как он одной рукой поддерживает меня под ребра и прижимается ко мне сильным телом. Незнакомец почти касается носом моего носа, когда проводит кончиками пальцев по моему виску, убирая падающие на лицо волосы. Легчайшее прикосновение, но отчего-то у меня внутри вдруг разливается жар. Сирен смотрит на меня, будто на некое божество – словно бы здесь, в этот миг, весь мир начинается и заканчивается мной.

– Человек… – эхом отдается в ушах его голос. Бросая вызов законам природы, он говорит, не шевеля губами, и обнимает меня уже двумя руками. – Ты умираешь.

Тоже мне новость! Удивительно, что я до сих пор в сознании. Я ведь ощущала, как погружаюсь в вечный сон. И все же… пока я здесь.

– Моя песня лишь оттягивает неизбежное. Но я могу тебя спасти.

«Что?» – мелькает в сознании невольная мысль.

Незнакомец растягивает губы в ухмылке. Тени скользят по его лицу, придавая чертам почти зловещее выражение. Он склоняется ко мне ближе. Я выгибаю спину, прижимаясь к нему бедрами и торсом. Сирен не сводит с меня глаз, жадно пожирая взглядом.

Даже когда он говорит, его песня каким-то образом продолжает звучать в глубине сознания, рассеивая все мои страхи и тревоги, приглашая раствориться в ней… и в нем. Стараясь подавить это желание, я быстро моргаю и пытаюсь сосредоточиться. Нет, я не сдамся.

– Ну-ну, полегче, – успокаивает он. – Так или иначе, скоро все это закончится. Я либо спасу тебя, либо отпущу и оставлю в море.

«Нет… все не может так закончиться. Должно быть что-то еще».