Менее чем в четверть часа он узнал имена любовников почти всех придворных дам и количество дуэлей, возникших из-за их красоты. Он увидел, что репутация дамы находилась в зависимости от числа смертей, причиненных ею; так, г-жа де Куртавель, любовник которой уложил на месте двух соперников, пользовалась куда большей славой, чем бедная графиня де Померанд, послужившая поводом к единственной маленькой дуэли, окончившейся легкой раной.

Внимание Мержи привлекла женщина статного роста, ехавшая в сопровождении двух лакеев на белом муле, которого вел конюх. Платье ее было по новейшей моде и все топорщилось от множества шитья. Насколько можно было судить, она была красива. Известно, что в ту эпоху дамы выходили обязательно с маской на лице – у нее была черная бархатная маска; судя по тому, что было видно в отверстия для глаз, можно было заключить или, вернее, предположить, что кожа у нее должна быть ослепительной белизны и глаза темно-синие.

Проезжая мимо молодых людей, она задержала шаг своего мула; казалось даже, что она с некоторым вниманием посмотрела на Мержи, лицо которого было ей незнакомо. При ее проезде люди видели, как перья всех шляп касались земли, а она грациозно наклоняла голову в ответ на многочисленные приветствия, которые слал ей строй поклонников, сквозь который она следовала. Когда она уже удалялась, легкий порыв ветра приподнял подол ее длинного шелкового платья, и как молния блеснула маленькая туфелька из белого бархата и полоска розового шелкового чулка.

– Кто эта дама, которой все кланяются? – спросил Мержи с любопытством.

– Уже влюбился! – воскликнул Бевиль. – Впрочем, иначе и быть не может: гугеноты и паписты все влюблены в графиню Диану де Тюржи.

– Это одна из придворных красавиц, – добавил Жорж, – одна из самых опасных цирцей для нас, молодых ухаживателей. Но, черт! Крепость эту взять не шутка.

– Сколько же за ней считается дуэлей? – спросил со смехом Мержи.

– О! Она иначе не считает, как десятками, – ответил барон де Водрейль, – но лучше всего то, что она сама захотела драться. Она послала форменный вызов одной придворной даме, которая перебила ей дорогу.

– Какие сказки! – воскликнул Мержи.

– В наше время она не первая дерется на дуэли. Она послала по всем правилам вызов Сент-Фуа, приглашая ее на смертный поединок, на шпагах и кинжалах, в одних рубашках, как это делают заправские дуэлянты.

– Хотел бы я быть секундантом одной из этих дам, чтобы посмотреть обеих их в рубашках, – сказал шевалье де Рейнси.

– И дуэль состоялась? – спросил Мержи.

– Нет, – ответил Жорж, – их помирили.

– Он же их и помирил, – заметил Водрейль, – он был тогда любовником Сент-Фуа.

– Фи! Не больше, чем ты! – очень скромно ответил Жорж.

– Тюржи вроде Водрейля, – заговорил Бевиль, – она делает окрошку из религии и современных нравов; хочет драться на дуэли, что, насколько мне известно, смертный грех, и каждый день выстаивает по две обедни.

– Оставь меня в покое с твоей обедней! – воскликнул Водрейль.

– Ну, к обедне она ходит, – вступился Рейнси, – для того, чтобы показаться без маски.

– Я думаю, потому за обедней и бывает так много женщин, – заметил Мержи, обрадовавшись, что нашел случай посмеяться над религией, к которой не принадлежал.

– Совсем так, как и на протестантских проповедях! – сказал Бевиль. – Когда кончается проповедь, тушат свет, и хорошенькие вещи тогда происходят, черт возьми! Это возбуждает во мне сильное желание сделаться лютеранином.

– И вы верите таким нелепицам? – возразил презрительно Мержи.

– Как же не верить! Маленький Ферран, которого мы все знаем, ходил в Орлеане на протестантскую проповедь, чтобы иметь свидание с женой нотариуса, великолепной женщиной, ей-богу! У меня слюнки текли от одних его рассказов о ней. Он только там и мог с ней видеться. К счастью, один из его друзей, гугенот, сообщил ему условное место для прохода; он пришел на проповедь – и потом в темноте, можете полагать, приятель наш времени даром не терял.

– Это невозможно, – сухо сказал Мержи.

– Почему невозможно?

– Потому что никогда протестант не будет так низок, чтобы привести паписта к нам на проповедь.

Ответ этот возбудил взрывы смеха.

– Ха-ха! – сказал барон де Водрейль. – Вы полагаете, что раз человек гугенот, так он не может быть ни вором, ни изменником, ни посредником в любовных делах.

– Он с луны упал! – воскликнул Рейнси.

– Что касается меня, – заметил Бевиль, – так, если бы мне нужно было передать любовную записочку какой-нибудь гугенотке, я бы обратился к их священнику.

– Без сомнения, потому, – ответил Мержи, – что вы привыкли вашим священникам давать подобные поручения.

– Нашим священникам!.. – сказал Водрейль, краснея от гнева.

– Бросьте эти скучные споры, – прервал их Жорж, заметив оскорбительную горечь каждого выпада, – оставим ханжей всех сект. Я предлагаю: пусть каждый, кто произнесет слова: «гугенот», «папист», «протестант», «католик», – платит штраф!

– Идет! – воскликнул Бевиль. – Ему придется угостить нас прекрасным кагором в гостинице, куда мы едем обедать.

С минуту помолчали.

– После смерти этого бедняги Ланнуа, убитого под Орлеаном, у Тюржи не было открытого любовника, – сказал Жорж, не желавший оставлять своих друзей застывать на богословских темах.

– Кто посмеет утверждать, что у парижской женщины нет любовника? – воскликнул Бевиль. – Верно то, что Коменж не отстает от нее ни на шаг.

– То-то маленький Наварет отступился, – сказал Водрейль, – он испугался такого грозного соперника.

– Значит, Коменж ревнив? – спросил капитан.

– Ревнив, как тигр, – ответил Бевиль, – и готов убить всякого, кто посмеет полюбить прекрасную графиню; так что в конце концов, чтобы не остаться без любовника, ей придется взять Коменжа.

– Кто же такой этот опасный человек? – спросил Мержи, который, сам того не замечая, с живейшим любопытством относился ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.

– Это, – ответил ему Рейнси, – один из самых пресловутых наших заправских хватов; я охотно объясню вам, как провинциалу, значение этого слова. Заправский хват – это доведенный до совершенства светский человек – человек, который дерется на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут или по любому столь же законному поводу.

– Коменж, – сказал Водрейль, – как-то раз затащил одного человека на Пре-о-Клер^[16]; снимают камзолы, обнажают шпаги. «Ведь ты – Берни из Оверни?» – спрашивает Коменж. «Ничуть не бывало, – отвечает тот, – моя фамилия Вилькье, и я из Нормандии». – «Тем хуже, – отвечает Коменж, – я принял тебя за другого, но раз я тебя вызвал, нужно драться». И он браво его убил.

Каждый привел какой-нибудь пример ловкости или воинственного нрава Коменжа. Тема была богатая, и этого разговора хватило на столько времени, что они вышли за город, к гостинице «Мавр», расположенной посреди сада, недалеко от места, где шла постройка замка Тюильри, начатая в 1564 году. Там сошлось много знакомых Жоржа и его друзей-дворян, и за стол сели большой компанией.

Мержи, сидевший рядом с бароном де Водрейлем, заметил, как, садясь за стол, тот перекрестился и, закрыв глаза, пробормотал следующую странную молитву:

«Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis et beata viscera virginis Mariae, quae portaverunt Aeterni Patris Filium»^[17].

– Вы знаете латынь, господин барон? – спросил у него Мержи.

– Вы слышали мою молитву?

– Да, но, признаться, не понял ее.

– Сказать по правде, я не знаю латыни и не слишком хорошо понимаю, что означает эта молитва; но меня научила ей одна из моих тетушек, которой эта молитва всегда помогала, и, с тех пор как я ею пользуюсь, она оказывает только хорошее действие.

– Вероятно, это латынь католическая, и потому для нас, гугенотов, она непонятна.

– Штраф! Штраф! – закричали разом Бевиль и капитан Мержи.

Мержи подчинился без спора, и на стол поставили новые бутылки, не замедлившие привести компанию в хорошее настроение.

Вскоре разговор принял более громкий характер, и Мержи, воспользовавшись шумом, начал беседовать с братом, не обращая внимания на то, что происходило вокруг.

К концу второй смены блюд их а paste^[18] было нарушено неистовым спором, только что поднявшимся меж двумя из сотрапезников.

– Это – ложь! – закричал шевалье де Рейнси.

– Ложь? – повторил Водрейль. И лицо его, бледное от природы, совсем помертвело.

– Она самая добродетельная, самая чистая из женщин, – продолжал шевалье.

Водрейль, горько улыбнувшись, пожал плечами. Взоры всех были устремлены на действующих лиц этой сцены, и все, казалось, соблюдая молчаливый нейтралитет, ожидали, чем кончится ссора.

– В чем дело, господа? Из-за чего такой шум? – спросил капитан, готовый, по своему обыкновению, противиться всякой попытке к нарушению мира.

– Да вот наш друг шевалье, – спокойно ответил Бевиль, – уверяет, что Силери, его любовница, чистая женщина, между тем как наш друг Водрейль утверждает обратное, зная за ней кой-какие грешки.

Общий взрыв смеха, сейчас же поднявшийся после такого объяснения, усилил ярость де Рейнси, с бешенством смотревшего на Водрейля и Бевиля.

– Я мог бы показать ее письма, – сказал Водрейль.

– Ты не сделаешь этого! – закричал шевалье.

– Ну что же! – произнес Водрейль, засмеявшись недобрым смехом. – Я сейчас прочту этим господам какое-нибудь из ее писем. Может быть, им известен ее почерк так же хорошо, как и мне; я вовсе не претендую на то, чтобы быть единственным человеком, осчастливленным ее записками и ее милостями. Вот, например, записка, которую я получил от нее не далее как сегодня. – Он сделал вид, будто шарит в кармане, желая достать оттуда письмо.

– Ты лжешь, лживая глотка!

Стол был слишком широк, и рука барона не смогла коснуться противника, сидевшего напротив.

– Я так вобью тебе обратно в глотку это оскорбление, что ты задохнешься! – закричал он.

В подтверждение своих слов он запустил ему в голову бутылкой. Рейнси уклонился от удара и, впопыхах опрокинув стул, побежал к стене, чтобы снять висевшую там шпагу.

Все поднялись: одни – чтобы помешать драке, большинство – чтобы не попасть под руку.

– Перестаньте! Вы с ума сошли! – закричал Жорж, становясь перед бароном, находившимся всего ближе от него. – Могут ли друзья драться из-за какой-то несчастной бабенки?

– Пустить бутылкой в голову – все равно что дать пощечину, – холодно заметил Бевиль. – Ну, дружок шевалье, шпагу наголо!

– Не мешайте! Не мешайте! Расступитесь! – закричали почти все находившиеся за столом.

– Эй, Жано, закрой двери, – небрежно произнес хозяин «Мавра», привыкший к подобным сценам, – если пройдет патруль, это может помешать господам и повредить заведению.

– Неужели вы будете драться в столовой, как пьяные ландскнехты? – продолжал Жорж, хотевший оттянуть время. – Подождите по крайней мере до завтра.

– До завтра? Хорошо, – сказал Рейнси и сделал движение, чтобы вложить шпагу в ножны.

– Наш маленький шевалье трусит! – заметил Водрейль.