– У меня были на это веские причины, – ответила она.

Он остановился и жестко посмотрел Аннике Бенгтзон в глаза.

– Это правда, что ты помогла полиции составить фоторобот?

Анника почувствовала, что у нее против воли округлились глаза. Она затаила дыхание.

– Я не буду ничего об этом писать, – торопливо добавил он. – Я просто волнуюсь за тебя. Тебе есть с кем поговорить?

Она кивнула, и они пошли дальше.

– Ты всегда можешь поговорить со мной. Я никогда не раскрываю свои источники.

Они дошли до следующего поста, прошли через рамку металлоискателя, после чего их наконец пустили в аудиторию.

Зал Валленберга находился в самом конце коридора первого этажа. Анника и Боссе вошли в зал через непропорционально узкие двери и оказались в красной аудитории с двадцатью рядами кресел и небольшой сценой. В аудитории было около двухсот человек. Зал казался полупустым.

Они уселись в одном из средних рядов. Ноги их соприкасались, но ни он, ни она не делали попыток отодвинуться. Анника чувствовала, как ее согревает это прикосновение.

– Ты что-нибудь знаешь о ходе расследования? – прошептала Анника, склонившись к уху Боссе.

– Лодка, на которой они бежали, была похищена в августе в Накке, – прошептал он в ответ. Его рука скользнула по плечу Анники.

Она торопливо оглянулась, напуганная собственной реакцией. Черт, с этой минуты она уже готова прыгнуть с этим парнем в постель.

Анника отодвинула ногу и стала разглядывать присутствующих, стараясь найти знакомых журналистов. Она узнала научного обозревателя одной престижной утренней газеты. Видимо, и остальные были люди такого же калибра.

На сцене рассаживались люди, явно не принадлежавшие к журналистскому цеху. Журналисты на пресс-конференциях славятся своей непроницаемостью. Они никогда не перешептываются и не разговаривают между собой, стараются ничем, даже телодвижениями, не выдать своих эмоций.

– Кто эти люди? – спросил Боссе, показывая на сцену, но не прикасаясь к Аннике.

Она в этот момент узнала в толпе рыжую Биргитту Ларсен.

– Ученые, – шепнула в ответ Анника, – наверное, это члены Нобелевской ассамблеи или Нобелевского комитета. Вон та женщина в полосатом жакете – профессор Каролинского института. Я уже с ней встречалась.

Некоторые ученые, перестав обращать внимание на аудиторию, принялись о чем-то переговариваться. Анника заметила, что посторонние люди отошли в сторону на почтительное расстояние.

Интересно, о чем они шепчутся, подумала она.

Ряды постепенно заполнялись корреспондентами СМИ, сотрудниками института, студентами. Аудитория была заполнена почти наполовину, когда были закрыты двери и пресс-конференция началась.

На сцене был установлен портрет улыбающейся Каролины фон Беринг. Рядом с портретом стоял венок из живых цветов. Анника смотрела в глаза убитой и узнавала ставший таким знакомым взгляд. Рядом с портретом поставили стол с именными табличками и стульями. За столом сидели три человека.

– Итак, – сказал один из них, – если вы готовы, то мы начнем.

Это был массивный, можно сказать, толстый мужчина в черном костюме и ярко-красном галстуке. Из таблички следовало, что это вице-председатель Нобелевского комитета профессор Сёрен Хаммарстен. У профессора были маленькие, очень белые руки, как будто он страдал тем же расстройством пигментации, каким якобы страдал и Майкл Джексон.

– Я рад приветствовать вас на этой пресс-конференции, на которой мы хотим сделать волнующее и в высшей степени интересное заявление, – сказал Сёрен Хаммарстен. – Но прежде чем мы перейдем к заявлению, я хотел бы сказать несколько слов о нашем покойном председателе.

Он повернулся лицом к портрету. Сидевший рядом с Хаммарстеном мужчина – на его табличке было сказано, что это Эрнст Эрикссон, руководитель отдела МЭМБ, – достал из кармана носовой платок и негромко высморкался.

МЭМБ, подумала Анника, – это отдел медицинской эпидемиологии и молекулярной биологии. Отдел, где работала Каролина фон Беринг.

– Дорогая Каролина, – начал дрожащим от избытка чувств голосом Хаммарстен, – ты навсегда останешься в наших сердцах, в наших исследованиях, в нашей истории. Ты вела институт к славе и признанию, ты была достойным хранителем последней воли и завещания Альфреда Нобеля…

– Это кощунство! – воскликнул какой-то человек в первом ряду, и все вытянули шею, чтобы посмотреть, кто это.

Сёрен Хаммартсен сделал вид, что ничего не слышал.

– Не важно, насколько тяжелые чувства испытываем мы сегодня, – продолжал он, – наш долг смотреть вперед. Именно этого хотела бы и сама Каролина. Мы должны, мы обязаны работать для будущего, ради памяти Каролины, ради сохранения духа Альфреда Нобеля…

– Вы предаете память Альфреда Нобеля! – снова закричал человек в первом ряду. – Вы играете роль Господа Бога и бессовестно используете завещание Альфреда Нобеля для оправдания собственных эгоистических амбиций.

Сёрен Хаммарстен, блеснув лысиной, наклонился к микрофону:

– Ларс-Генри, если вы не способны сдержать свои эмоции, то я попрошу вас покинуть зал.

Возмутитель спокойствия встал. Он резко выбросил сжатую в кулак руку в сторону сцены. Голос его перешел в высокий фальцет.

– Это Немезида! – кричал Свенссон. – Вам надо поберечься! Немезида уже нанесла удар, но он не последний!

– Кто это? – спросил Боссе, и Анника наклонилась к нему, чтобы ответить:

– Думаю, что это Ларс-Генри Свенссон. Он профессор и член Нобелевской ассамблеи. В субботу он опубликовал сумбурную статью.

– Месть богов! – продолжал бушевать Свенссон. – Вы бросили вызов Немезиде!

– Охрана? – сказал в микрофон Сёрен Хаммарстен. – Вы не могли бы прислать людей в зал Валленберга…

Узкие двери открылись, и в аудиторию вкатилась большая группа людей в темных костюмах.

Третий человек, сидевший за столом президиума, не смог сдержать удивленной улыбки. Очевидно, это был Бернард Торелл, доктор медицины из группы «Меди-Тек». Он был моложе остальных двух коллег и неплохо выглядел – загорелый подтянутый мужчина сорока с небольшим лет, одетый в темный итальянский костюм.

– Заветы Нобеля нерушимы! – продолжал кричать Ларс-Генри Свенссон. – Но мы снова и снова нарушаем их. Немезида, его последняя воля, которую мы так тщательно скрываем…

Собравшиеся молча смотрели, как люди в темных костюмах выволакивают Свенссона из зала и закрывают дверь. В аудитории повисла плотная, непроницаемая, как вата, тишина.

– Должен принести всем собравшимся мои извинения, – произнес наконец вспотевший от волнения Сёрен Хаммарстен, сложив перед собой на столе свои маленькие белые ручки. – Смерть Каролины подействовала на всех, но по-разному.

– Что он хотел сказать? – прошептала Анника, зачарованно глядя на дверь, за которой исчез возмутитель спокойствия.

– Я не понял ровным счетом ничего, – тоже шепотом ответил ей Боссе.

– С большим удовольствием представляю вам одну из самых влиятельных фигур фармацевтической промышленности мира доктора Бернарда Торелла, управляющего директора фармацевтической компании «Меди-Тек», прибывшего к нам из штаб-квартиры компании в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, – сказал Сёрен Хаммарстен.

Сидевший рядом с ним Эрнст Эрикссон откинулся на спинку стула и демонстративно сложил руки на груди. Бернард Торелл благосклонно кивнул аудитории, а Сёрен Хаммарстен почти физически излучал радость и подобострастие.

– Мы рады объявить, что «Меди-Тек» только что заключил соглашение о сотрудничестве с Каролинским институтом, – сказал он. – Это в высшей степени важная и многообещающая программа, рассчитанная на несколько ближайших лет. Бернард?

Профессор отступил назад, уступая место молодому коллеге.

– Я хотел бы начать с того, – заговорил Бернард Торелл низким мелодичным голосом, – что меня до глубины души потрясла смерть Каролины.

От снисходительной улыбки не осталось и следа.

– Каролина была моим первым наставником в мире науки. Могу лишь пожелать всем такого начала трудовой карьеры. Я до конца дней буду благодарен Каролинскому институту, без которого моя жизнь в науке была бы просто немыслима.

Сёрена Хаммарстена, очевидно, глубоко тронули эти слова, но было видно, что Эрнст Эрикссон испытывает страшную неловкость.

– Куда они клонят? – шепотом спросил Боссе.

– Мой послужной список и мои рекомендации, вероятно, способствовали тому, что «Меди-Тек» выбрал Каролинский институт для партнерства, но это ни в коей мере не было решающим фактором, – сказал Бернард Торелл и выдержал театральную паузу.

В зале наступила мертвая тишина. Бернард Торелл что-то шепнул Сёрену Хаммарстену, и Аннике показалось, что все журналисты наклонились в сторону президиума.

– Сто миллионов долларов, – бесстрастно заговорил Торелл. – «Меди-Тек» решил передать в распоряжение Каролинского института сто миллионов долларов. Сто миллионов долларов на будущие исследования иммунной системы, ее интерлейкинов и межклеточных сигналов, путей их передачи между различными структурами…

В зале возникла лихорадочная суета, особенно в двух группах ученых, сидевших в первых рядах. Ропот перешел в невыносимо громкий гомон, люди начали вставать со своих мест. Только корреспонденты продолжали сохранять невозмутимое спокойствие.

– Семьсот пятьдесят миллионов крон, – прошептала Анника, наклонившись к Боссе. – Много это или мало на такого рода исследования?

– Думаю, что довольно много, – тихо ответил Боссе.

Сёрен Хаммарстен призвал аудиторию к тишине, а потом заговорил:

– Большая часть этой суммы будет передана руководителю отдела эпидемиологии и молекулярной биологии Эрнсту Эрикссону для того, чтобы он смог запустить пятилетнюю исследовательскую программу. Эрнст?

Эрнст Эрикссон был худой, одетый в серый костюм человек с красными припухшими глазами. Костюм мешковато висел на его костлявой фигуре. Он протянул руку и взял микрофон.

– Правила нашего сообщества предусматривают, что мы обязаны принимать деньги только на предложенные нами проекты.

Эрикссон замолчал и обвел взглядом аудиторию, поерзал на стуле и приблизил микрофон к губам. Было видно, как у Эрикссона дрожит подбородок.

– Я хочу воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы выразить протест против коммерциализации и духа наживы, который в последнее время пропитал Каролинский институт…

– Эрнст, – строго одернул коллегу Сёрен Хаммарстен. – Здесь не время и не место…

– Замолчи! – перебил его Эрикссон неожиданно сильным голосом. – Ты и сам прекрасно знаешь, что мы не можем делать вид, что этого конфликта не существует. Он ставит под сомнение не только независимость наших исследований, но и нашу беспристрастность при присуждении Нобелевской премии…

В первом ряду встали двое мужчин и принялись кричать на Эрикссона.

– Охрана! – снова произнес в микрофон Сёрен Хаммарстен. – Пришлите людей в зал Валленберга!

Эрнст Эрикссон тоже встал. Вслед за ним вскочили и обе группы ученых. Поднялся громкий крик.

– Что за балаган? – удивился Боссе. – Ты когда-нибудь видела нечто подобное?

Люди в темных костюмах снова вошли в аудиторию, но на этот раз им не удалось дойти до президиума. Навстречу им вышла Биргитта Ларсен в полосатом костюме и что-то сказала начальнику охраны. Охранники развернулись и ушли.

– Как сильно они разнервничались, – заметила Анника. – Что-то не на шутку их разволновало.

– Немезида, – сказал Боссе. – Их преследует Немезида.

– Представляю, как им страшно. Ведь одну из них уже убили, – поддержала Анника.