– А, явилися, оглоеды, мать вашу… – мастер вывалился наружу, придерживая одной рукой портки, другой – фляжку, которую, верно, пытался в портки скрыть, а она вон не давалась. – Чего вылупились?

Он был уже пьян.

Или скорее следовало сказать, что пребывал в обычном своём состоянии. За всё время работы трезвым мы его не видели. Но так-то по общему признанию Митрич был мужиком справным. Меру в питии знал. Матюкаться матюкался, однако рук без повода не распускал. Ну и штрафы выписывал исключительно по делу, закрывая глаза на огрехи мелкие и в целом работе фабрики не мешающие.

В общем, золото, а не человек.

– Идите, – он подтянул портки и закашлялся.

А я…

Я уловил тонкий аромат лилий, который стал уже настолько привычным, что я к нему даже и притерпелся. Да и то, запах появился и исчез. Что до красных пятен на руке, то ладонь Митрич поспешно вытер о штаны и махнул. А мы… мы пошли. Чахоткой тут никого не удивишь.

И не только ею.

Лишь Тьма, крутанувшись, подхватила пару чернильных пятен, что выползли на запах крови, и заурчала довольно.

– Охота? – раздался в голове шелестящий голос.

И я кивнул, подумавши, что хоть кто-то ходит сюда с удовольствием.

Глава 2

«На Петербургском тракте квартиры для рабочих устраиваются таким образом. Какая-нибудь женщина снимает у хозяина квартиру, уставит кругом стен дощатые кровати, сколько уместится, и приглашает к себе жильцов, беря с каждого из них по 5 коп. в день или 1 руб. 50 коп. в месяц. За это рабочий пользуется половиной кровати, водою и даровой стиркой»^[6]

Из отчёта ревизинной комиссии о бытии рабочих, представленного князю Н.

– Сдохну я тут, – Метелька забился в наш закуток у дальней стены и, сев, вытянул ноги. – Савка, вот… вот скажи, на кой оно тебе?

Сказал бы, да сам уже не уверен.

Смену мы отстояли. Работа тут несложная: стой при машине и подсыпай сырьё, которое мальчишки подвозят. Детей на фабрике много. Одинаково тощие, большеглазые и вечно голодные. Вон и теперь вьются, приглядывая, не поделится ли кто куском хлеба. Сперва мы делились. Жалко их было. Метелька разве что ворчал, что на всех не напасёшься. Прав оказался. Теперь вон прячемся в уголок и жуём всухомятку хлеб с отбитою у хозяйки колбасой. Стена тёплая. В ней трубы, по которым раствор бежит, они и греют. Не оттого, что хозяин добрый, а технология требует, чтоб вода горячею была, так раствор более насыщенным получается и выход лучше. Вот котельная и старается.

В котельную я как-то заглянул интереса ради и понял, что вот он, ад воплощённый. Огонь. Жар и черти чумазые с лопатами, подкидывают уголь в топки, матерясь на чём свет.

Неблагодарная работа.

Хотя благодарной тут и нет. Мастера и те, пусть и получают в разы против обычных рабочих, но и спросу с них куда больше.

– Анчеев вон едва на ногах стоит, – Метелька этими самыми ногами пошевелил. – То и дело в кашле заходится. Выгонит его Митрич.

И вздохнул.

Жалко, стало быть. И мне жалко. Вот… только и жалости на всех не хватит. Как не хватает целителей или хотя бы лекарств. Да ладно лекарства, те же фильтры бы поставить, очистку, а то ведь чахотка, она не только из-за заразы, она от дыма этого, который в безветренные дни прямо на фабрику и ложится.

Смога.

От духоты и тесноты.

От голода вечного. И ещё от тварей. Последних тут было едва ли не больше, чем людей. Они давно уж обжили это местечко и поначалу нагло шмыгали под ногами, цеплялись за людей, присасывались к таким вот, как Анчеев, уже обречённым, но пока ещё стоящим на ногах. Тени тянули из них, и без того ослабевших, остатки жизни, погружая людей в престранное состояние отупения. И тусклые пятна икон, развешенные по стенам и по-над окнами вряд ли как-то могли исправить ситуацию.

Теперь-то, конечно, количество тварей поубавилась, да и оставшиеся благоразумно держатся в стороне. И хочется думать, что чего-то тут мы да и изменили к лучшему.

– Ешь, давай, – ворчу.

Перерыв тут короткий. Смена длится шесть часов. Отработать надобно две. А между ними – передышка. Поговаривали, что при прежнем хозяине на перерыв даже воду привозили, горячую, но новый этакие глупости пресёк.

Мол, тяжкие времена настали. Надобно экономить.

– Митрич злой, как чёрт, – Метелька, даже уставший – лицо его покрывали пот и пыль – категорически не имел сил молчать. – Вроде как Прокофьева теперь точно погонят.

– Вроде как.

Слухи о скором увольнении нынешнего управляющего ходили давно, пожалуй, если не с первого дня нашего тут пребывания, то со второго точно. А потому я не особо верил.

– Не, теперь точнёхонько. Сення должен новый приехать. Управляющий. И чего от него ждать, так не понятно.

Ничего хорошего.

Странно это было. В прошлой жизни мне не случалось работать, чтоб на нормальной работе или там заводе. А теперь то ли карма настигла, то ли собственная дурь. Вот и киваю. Икаю и подбираю крошки хлеба. Жрать хочется дико. Жрать вообще хочется почти всегда. Расту, чтоб вас.

И так, стремительно.

То ли тело, наконец, избавившись от проклятья, переборов болезнь, вдруг решило себя укрепить. То ли просто возраст такой, но за прошедшие пару месяцев я вдруг как-то совсем уж неправдоподобно вытянулся, сделавшись и выше Метельки, и шире его в плечах.

И Тени подросли.

– Сидите, – Филимон отыскал нас и в этом тёмном углу. – Там это, новый управляющий прибыл.

– И?

– Такой весь из себя, мордатый… на Прокофьева материться. И на мастеров. И на Митрича тоже. Выгонит, как пить дать.

– И кого возьмёт?

– А кто его знает. Важный. Харя – во, – Филимон развёл руки. – И в костюмчике белом.

Это он зря. Фабрика у нас, пусть и не совсем грязная, но производство – оно производство и есть. Вон, пыль в воздухе до сих пор кружится.

– А при нём ещё четверо. Один писарчук, ещё вроде как барин, молодший, из Ярославля приехал.

– Сам? – а вот это интересно. Я мысленно дотянулся до Тьмы.

И та откликнулась, поспешно заглатывая отловленную где-то в сплетениях труб тварь.

– Ага, – Филимон протянул руку и стащил полупрозрачный ломтик сала, который спешно засунул за щёку. – А… хорошее. Где брали? Старуха делала?

– Грабки попридержи… так выходит, что он теперь не просто так барчук, а наследничек? Или этот не старший?

Я вцепился зубами в горбушку.

И прикрыл глаза.

В первые дни тени не отходили далеко, явно не желая оставлять меня без присмотра, но постепенно освоились, а там и увлеклись охотою. Благо мелких тварей на фабрике обретало приличное количество.

Раньше.

– …воняет, – я услышал раздражённый нервный голос. И увидел лицо человека, прижимавшего к носу платок.

Их и вправду четверо.

А встречать вышла целая делегация. Оно и понятно. Это для Филимона Митрич начальство и авторитет, а вот в общерабочей иерархии место его где-то ближе к основанию пирамиды.

На вершине держится Прокофьев.

Про него Мишка рассказывал, что весьма толковый человек. Мишка его, собственно, на это место и посадил. Фабрика-то Воротынцевская. Одна из многих. Только эта из числа недавно купленных, а потому и стоит наособицу, и попасть сюда проще. В старые-то чужаков не возьмут. Там и платят хорошо, и условия такие, что по нынешним временам почти люкс, а значит, реально желающих поработать хватает.

– …признаюсь, разочарован.

Мишкиного родственничка я сразу узнал. Не по сходству с Мишкой, конечно, но потому как печатали его фотографию в газетах.

И с похорон.

И с награждения. Награждали, конечно, не его и даже не его папеньку, но старика Воротынцева и посмертно. А поелику покойник сам за наградой явиться не способный, то и передали оную в руки любящей родни.

На фотографиях Клим Воротынцев был мордат и серьёзен. В жизни, впрочем, отличался не сильно.

Разве что мордатости чуть больше.

И взгляд этот надменный снимки не передали. Стоит чуть в стороночке, с тросточкою в руке и взирает на происходящее пренедоуменно, будто до сих пор не осознал, что произошло.

Всё он осознал.

Или, точнее, папенька его. Вон, и место старика в Думе занял, а никто-то и не воспротивился. Как воспротивишься, когда Государь-батюшка заявил, что подвиг отца проложил дорогу детям?

Все и согласились.

И ни одна падла не задумалась, что детьми они не являются. Родня? Родня. Государь желает видеть Воротынцевых в Думе? Пускай себе.

Пару статей выпустили, в которых народу живописали, какой наследник у Воротынцевых замечательный. И послужить он успел. И медалек за службу получил. И в Дворянском собрании местечковом отмечен был за мудрость великую… в общем, такой клад только закопать.

Этим и займусь, но чутка попозже.

– …никакого порядку… – это говорит не сам Воротынцев, но типчик в светлом костюме, который из-под распахнутой шубы виднеется. При нём ещё двое. Один с пухлым портфелем, видать, нужные бумаги припёр. Второй при блокнотике, куда что-то черкает. Никак речь конспектирует, для потомков.

Злой я что-то сегодня.

Но это с недокорму, не иначе.

Или от усталости?

– …выработка упала на десять процентов! Доходы за последний месяц и вовсе на треть снизились, – голос этого, в шубе, был визгливым.

– Так не сезон, – попытался возразить Прокофьев, но как-то без особой страсти.

Он держался спокойно, как человек, всецело осознающий, что участь его решена, а потому тратить силы на бесполезную суету смысла нет.

– Почему-то остальные фабрики вполне справлялись с планом!

– Возможно, остальным фабрикам его и не повышали. К тому же были проблемы с поставками сырья.

Были. Подтверждаю.

Вон, аккурат после Рождества пару недель вовсе в одну смену работали по причине того, что сырья этого как раз недовоз случился.

– Но вы даже не попытались снизить расходы!

– Куда уж ниже, – Прокофьев поморщился, а Тьма, спрятавшаяся за его спиной, поглядывала на гостей с интересом. Правда, интерес у моих теней большей частью гастрономический, поэтому я мысленно погрозил пальцем.

Не здесь.

Не при свидетелях.

Тьма вздохнула.

– Куда? Оплата рабочих у вас едва ли не выше…

– Савка, – Филимон толкнул в бок. – Чегой это с ним?

– Спит.

– Не припадочный, часом?

Припадочных тут боятся. Тоже интересный выверт сознания. Чахоточных, которых вокруг полно, никто не опасается. А вот не приведи боже припадку эпилептическому случится, мигом в юродивые запишут.

– В жопу иди, – отозвался я, не открывая глаз.

– …непомерное расходование…

– А чего спишь? Ночью не выспался?

– …премии, доплаты…

– Филька, отвянь, – это уже Метелька. – Тебе чего, заняться нечем? Сейчас вона, займут.

– …почему не открыли заводскую лавку? Вы разве не получали письмо с рекомендациями…

Я вздохнул и открыл глаза.

Всё понятно. Эффективный, мать его, менеджмент пришёл на помощь частному капиталу. Главное, мир другой, эпоха другая, магия вокруг, а тут всё по-прежнему. Разве что в моё время это всё было похитрей. Системы премирования и депремирования, косвенная стимуляция и мозговтирательство, когда вместо денег людям пытались впарить идею единства, общей цели, на которую надо положить здоровье, и всякой прочей лабуды.

В какой-то момент это, конечно, работает.

Урезание расходов логичным образом позитивно сказывается на росте доходов. Вот только рост этот кратковременный. Нет, если менеджер реально грамотный, он сумеет обойти острые углы, и урежет там, где можно, и работу перераспределит толково. Но проблема-то, что грамотных единицы.

А эффективных – много.

Вот и режут они зарплаты с премиями. Места сокращают.