Сначала никто не верил, что Малиновская и Власов устроили травлю. Ликина мать кричала, брызгая слюной, что ее дочь не может участвовать в таком безобразии. Мол, она идеально воспитала ее, и вообще, дочь педагога – это априори прекрасный ребенок, который и мухи не обидит. Малина при этом вела себя скромно и даже плакала, заставляя мамочку-завуча орать все громче и громче. Та действительно верила, что Лика потерпевшая сторона. Она и мысли не допускала, что ее дочь – моральный урод и ей нравится издеваться над другими.

– Да как вы только посмели обвинять мою дочь! Как посмели измазать ее в такой грязи! Думаете, я не защищу своего ребенка?! Ошибаетесь, господа хорошие! Не на тех напали! Я за свою Лику порву!

– Думаете, я за свою Дилару не порву? – не выдержала мама моей подруги. Женщиной она была эмоциональной и с трудом сдерживалась, чтобы не вцепиться в волосы Малиновской-старшей. – Ваша дорогая доченька начала травить мою дочь! Унижала, оскорбляла, даже била! Я этого так не оставлю, уж поверьте!

– Не смейте наговаривать на мою дочь! Лучше за своей следите! Одна из худших по успеваемости в классе! Да во всей параллели! А все потому, что вы ею не занимаетесь! Девочка растет без материнской поддержки!

– Слушайте, вы, госпожа хорошая! Не смейте о Диларе так говорить! Может, она и учится не так хорошо, зато она нормальная девочка. И ей детская колония не светит!

Они ругались долго, громко, и, кажется, даже полицейские утомились слушать. Пока они кричали, Дамблдор нервно пытался разрулить вопрос – для него главным была репутация школы. Но не получилось.

В итоге я включила запись со своего телефона, на который удалось записать все, что происходило. Услышав свой голос, Лика опешила. Она не думала, что я веду запись. И вся бравада мигом с нее слетела. А следом она слетела и с Егора. Они поняли, что выкрутиться не получится.

«У тебя ведь мама завуч в нашей школе. Не боишься ее подставить своим поведением?» – спрашиваю я специально.

«Мать всегда меня прикроет, крысятина. Не волнуйся. Кого ждешь? Барса? А, извини, забыла, что он умер», – мерзко смеется Малина.

На этом моменте ее матери стало плохо – она осела на стул, схватившись за сердце. И мама Дилары капала ей в стакан какое-то лекарство, которое у нее было с собой.

Скандал получился страшный. Я уходила уставшей, но при этом чувствовала себя победительницей. Я сделала это. Избавилась от своих мучителей. Сомневаюсь, что кто-то вновь начнет задирать нас с Диларой.

Ко мне и отчиму присоединился ожидавший нас в коридоре Руслан. О нем я тоже рассказала. Он пришел спасти меня. И Андрей, услышав это, недовольно поджал губы. Ему не понравился тот факт, что мы знакомы. Из здания полиции мы вышли втроем. Я, отчим и Руслан, который выглядел откровенно злым. На его лице вновь появилась маска отвращения, и я не понимала, к кому – ко мне, к отцу или ко всему миру в целом.

Мне хотелось его поблагодарить. Я действительно не ожидала, что он появится на Точке. Но не получилось. Отчим ударил его по лицу, они поссорились, и Руслан ушел.

– Садись в машину, – сухо сказал мне Андрей. – Немедленно. Твоя мать сходит с ума из-за тебя. А беременным волноваться нельзя. Ты ведь не хочешь быть виноватой, если что-то случится с нашим ребенком?

Чертов манипулятор. Я села в машину.

– Откуда знаешь моего сына? – спросил отчим, заводя ее.

– Я и дочь твою знаю.

– Я спросил – откуда?

– Случайно познакомились, – ответила я, чувствуя новую волну омерзения к этому человеку. Боже, почему мама любит его? Неужели он лучше папы?

– Я запрещаю тебе общаться с моими детьми, – выдал отчим.

– Думаешь, я буду плохо на них влиять? – рассмеялась я. Страх перед ним тоже пропал окончательно. Во мне вообще в последнее время многие чувства пропали. Заморозились.

– Мой сын сложный. Может сделать все что угодно. А дочери общение с тобой будет неприятно, – процедил сквозь зубы отчим. – Так что держись от них подальше. От тебя и так одни неприятности. Это был последний раз, когда я решал твои проблемы.

– Предлагаю бартер, – сказала я, закинув ногу на ногу. Странно, пальцы дрожали, а вот голос был другим – уверенным и взрослым.

– Какой же? – хмыкнул отчим, явно воспринимая меня как идиотку.

– Я собираюсь жить отдельно. Сделай так, чтобы мама отпустила меня. Ты ведь задурил ей голову. Она тебя послушается. А я не стану затрагивать тему того, что ты поднимал на меня руку.

– Какая ты смелая стала, а, – усмехнулся отчим.

– Тебе это выгодно. Что тебе больше нравится? Жить втроем с женой и ребенком счастливой жизнью? Или жить вчетвером с дочерью жены от типа, который отбил ее у тебя в юности?

На скулах отчима заиграли желваки.

– Ты не заговаривайся. Помни, кто ты и кто я.

– Я предлагаю тебе идеальный вариант. Живите вместе. А мне дайте вернуться к бабушке.

– Что мешает мне просто отправить тебя в закрытую школу? – усмехнулся отчим.

– Мама. Она будет против. И будет волноваться, если не сможет общаться со мной, – ответила я с улыбочкой. – А ведь я могу сбежать. Порезать вены. Сделать еще что-нибудь безумное. Представляешь, сколько со мной может быть проблем? У бабушки я буду жить спокойно. Не отсвечивать. Ну как тебе?

Наши взгляды встретились в зеркале заднего вида.

– Я подумаю, – нехотя сказал отчим. Теперь он понимал, что я способна на многое. И пытался взвесить на чаше весов все «за» и «против».

До дома мы доехали молча. Я смотрела в окно, на темные улицы, украшенные подсветкой, и думала, что если бы рядом был мой родной папа, он бы меня утешил. А не думал, как половчее от меня избавиться.

Пап, я скучаю. Если увидишь там Диму, присмотри за ним, ладно?

Мама так и не узнала о том, что случилось. О том, что я долгое время была жертвой в школе и что не нашла другого выхода, кроме как сделать запись разговора с Малиновской. Отчим сказал ей, что ездил в школу якобы из-за того, что в школе у меня случился конфликт с одной девочкой, и мы подрались. Ссадины на моем лице сложно было скрыть, как и синяки на ногах и разбитые ладони – они появились, когда я упала. Слава богу, серьезных повреждений свора Малины мне не нанесла. Хотя, если честно, у меня был запасной план – в случае чего снять побои и заявить на нее в полицию.

Выдуманная причина все равно расстроила маму. Она бросилась ко мне со слезами на глазах и обняла, хотя я совершенно этого не хотела.

– Моя девочка, – говорила она, гладя меня по растрепанным волосам. – Как же так? Как это произошло? Полинкин, ты ведь всегда была такой хорошей девочкой, такой милой, такой послушной… Она тебя не сильно ударила? Ничего не болит?

– Все в порядке, мама, – отстранилась я от нее. – Это недоразумение. Такого больше не повторится.

– Надеюсь! Андрей, я хочу сходить в школу и поговорить с классной руководительницей, – повернулась мама к отчиму. – Это же просто безобразие! Ты говорил, что эта школа хорошая, а что на самом деле там творится?

– Брось, любимая, – фальшиво улыбнулся отчим. – Обычные детские разборки.

Я тихо фыркнула. Смешно. Детские разборки.

– Но я все равно хочу пообщаться с классной!

– Не стоит. Я уже пообщался с ней. И с мамой той девочки. Конфликт решили.

– Но я должна…

– Дорогая, – прервал ее Андрей, обнимая за талию. – Ты мне не доверяешь? Обидно.

– Что? Нет, – замотала головой мама. – Просто…

– Тогда доверяй мне, – снова не дал ей сказать отчим. – Повторю: я все решил. А тебе нельзя волноваться.

И он погладил ее по животу, словно давая понять, почему ей нельзя волноваться.

В конечном итоге мама успокоилась, поверив ему. А мне вдруг впервые за долгое время стало ясно: она готова была поверить в любую ложь, лишь бы не знать правду, от которой болит сердце. И это касается не только сегодняшней ситуации. Это касается всей ее жизни в последние годы. Наверное, это защитная реакция. Только мне от этого не легче.

Они с отчимом отправились в спальню.

– Мам, – сказала я ей в спину, и она повернулась ко мне с уставшей улыбкой.

– Что такое, Полинкин?

– Не называй меня так больше, – попросила я.

– Что? – удивилась мама. – Почему?

– Не нравится. Слишком по-детски, – ответила я.

Так могла называть меня та мама, другая, которая беспокоилась обо мне и переживала. А не та, которая нашла мужика, задурившего ей голову.

Я не хотела, чтобы она называла меня старым детским прозвищем, придуманным папой. И вместе с этим странным желанием внутри что-то окончательно сломалось. Надеюсь, отчим поскорее промоет ей мозги с тем, чтобы меня отправили обратно в родной город. Я не могу находиться с ними рядом. Не могу ходить мимо дома, в котором жил Дима. И смотреть в его окна тоже не могу. Слишком больно.

На кухне я встретила отчима – он пришел налить маме гранатовый сок, который она в последнее время полюбила. Иногда он бывал сверхзаботливым.

– Надеюсь, ты выполнишь то, о чем мы договаривались, – тихо сказала я.

– Посмотрим. Сначала убери из моего дома кота. Я даю тебе последний шанс сделать это.

– Чем он тебе мешает?

– Это моя квартира. И я буду решать, станут тут жить животные или нет, – холодно сказал отчим. – На моей территории их не будет. Или я, или они. Уяснила?

Андрей был прав – квартира его, и правила устанавливает он. И меня это ужасно бесило. Потому что я еще острее чувствовала себя чужой.

– Да ты просто ненавидишь животных, – вырвалось у меня.

– Конечно же нет. Ты же знаешь, у меня аллергия. Я пью горстями таблетки, но все равно мучаюсь, – совсем другим голосом – дружелюбным и в то же время виноватым – вдруг сказал отчим.

И следом раздался голос мамы:

– Господи, ну чего ты в самом деле как ребенок? У Андрея сильная аллергия на шерсть!

– Да, конечно, – раздраженно фыркнула я. – Не дай бог коту будут уделять больше внимания, чем ему!

Отчим улыбнулся – мол, какая забавная глупость. А мама рассердилась.

– Полина, имей совесть, в конце концов! Аллергия – это болезнь! Котенка действительно пора уже пристроить! Не испытывай терпение своего отчима…

– Отца, – подсказал Андрей. И меня просто перекосило от отвращения. Отца?! Да пошли вы все!

– Боже, – выдохнула я. Опять этот урод подставил меня перед мамой. А, пофиг. Плевать на него. И на нее уже тоже.

– Полина, что за поведение?! – закричала мама.

– Перестань, Дана, не злись. Нашему малышу не нужно, чтобы ты волновалась, – заворковал отчим.

Стремительно покинув кухню, я вошла в свою темную спальню и рухнула на кровать, а Обед спрыгнул с подоконника и лег мне на живот, начав мурчать и перебирать передними лапками. Я читала, что так кошки выражают свою любовь и заботу. Обед любил меня, а мне нужно было отдать его поскорее. Хорошо, что Диларе… Однако этого не произошло.

На следующий день, в пятницу, мы с Диларой пришли в школу. А вот Малиновской, ее подружек и Власова не было. После того как в классе не стало Димы, Лехи и Вала, наши ряды заметно поредели.

Разумеется, каким-то образом все уже были в курсе насчет вчерашнего. И смотрели на нас с опаской. Я была уверена, что случившееся обросло слухами и нас с Диларой побаивались. Та же Милана взглянула с осторожностью и кивнула, приветствуя. Ей не хотелось приближаться к нам, но и не поздороваться она не могла.

– Милан, – окликнула ее Дилара, и та, вздрогнув, медленно обернулась.

– Что?

– Ты ведь знала?

– А?

Дилара вдруг подскочила к бывшей подружке и схватила за плечо.

– Ты же знала, верно? – тихо спросила она. – Про то, что готовит Малина. Я уверена, что знала. Многие знали. Иначе бы не переглядывались так.

– Ты о чем? – забормотала Милана. – Ничего я не знала. Никто ничего не знал…

Глаза ее забегали, и Дилара отпустила ее, поняв, что была права. Милана поспешила к близняшкам, которые тоже прятали глаза. А Дилара рассерженно выдохнула: