– Пожалуй, откажусь. Если ваше сиятельство позволит. Для важных разговоров я предпочитаю сохранять трезвую голову, – усмехнулся я. – А вы не тот человек, что стал бы назначать встречу по пустякам.

– Это верно. Разговор и правда предстоит серьезный. И вряд ли он будет коротким. – Гагарин занял свой трон за столом и указал на кресло напротив. – Так что устраивайтесь поудобнее, Владимир Федорович.

В его возрасте старик вполне мог называть меня и просто по имени, не боясь оскорбить или нарушить какие-то там правила приличия. Однако зачем-то предпочел полную форму. Разговаривал учтиво, но без излишних витиеватостей. Как равный с равным – и в его голосе не было даже намека на издевку или едва заметную иронию, с которой он встречал меня на Крестовском – в тот самый день, когда сказался больным и всю беседу просидел в махровом домашнем халате.

Прощупывал: и тогда, и сейчас – изменился только метод.

На этот раз его сиятельство облачился в строгий черный костюм. Чуть приталенный, с белоснежной рубашкой и запонками, но все же без галстука – видимо, вольная натура никак не желала терпеть удавку на шее. И изволила хоть таким образом похулиганить, нарушая железобетонный официоз всего происходящего.

– Могу ли я поинтересоваться – насколько вы осведомлены о том, что сейчас происходит в столице? – негромко спросил Гагарин. – И каково ваше отношение к происходящему?

– Полагаю, осведомлен я куда хуже вашего сиятельства. – Я пожал плечами. – Однако только слепой не заметит, что мы на пороге событий, которые могут вылиться в гражданскую войну в считаные недели.

К счастью, Гагарин не стал требовать объяснений или задавать наводящие вопросы про то, как со всем этим связано появление герцога Брауншвейгского. В обсуждении подобной ерунды он, похоже, не нуждался.

Как и я сам.

– А что до моего отношения, – продолжил я, – тут все еще проще. Как и любой здравомыслящий человек, я от происходящего не в восторге. Хотя бы потому, что любой из двух наиболее вероятных исходов не несет стране ничего хорошего.

– Боюсь, на этом месте я попрошу уточнить, – улыбнулся Гагарин. – Что именно вы имеете в виду, Владимир Федорович?

– Если Георг заявит свои претензии на престол – Морозов попытается от него избавиться. Если же свои претензии на престол первой заявит Елизавета, против подобного решения так или иначе выступит вся Европа. Вряд ли даже Иберийское Содружество посмеет напасть сейчас, однако если младший Морозов станет не только мужем правящей императрицы, но и главой Совета безопасности… боюсь, нас ждут не самые простые времена, ваше сиятельство.

– Даже не знаю, что импонирует мне больше, – усмехнулся Гагарин. – Ваша предусмотрительность – или ваше желание говорить обо всем этом прямо, без словесной эквилибристики.

– Я бы сказал – абсолютно ненужной словесной эквилибристики. И более того – даже неуместной. – Я пожал плечами. – У нас слишком мало времени, чтобы тратить его на эзопов язык и прочие выкрутасы. Уж вы, во всяком случае, именно тот человек, с кем можно не бояться говорить честно и прямо.

– Рад это слышать, друг мой… Рад, хоть вы и все еще не до конца откровенны. Впрочем, это можно понять – ситуация, мягко говоря, необычная. – Гагарин едва слышно рассмеялся. – И все же я должен настаивать. Для тех дел, что нам обоим так или иначе предстоят, нужно полное, абсолютное доверие. И чтобы установить его, осталось сделать всего один крохотный шажок, друг мой.

– В таком случае, перестаньте говорить загадками, ваше сиятельство, – проворчал я. – На этот раз я вас не понимаю.

– Полагаю, все же понимаете. В конце концов, вы всегда были и, похоже, остаетесь одним из умнейших людей, которых я когда-либо знал. И наверняка уже подготовились и к подобной… скажем так, ситуации. – Гагарин облокотился на столешницу, подался вперед и заглянул мне прямо в глаза. – Разве не так, ваша светлость?

Глава 8

Я сразу понял, что отпираться или изображать непонимание не стоит – бессмысленно. Да и, пожалуй, глупо. Даже если старик не заметил в полумраке кабинета, как я дернулся, даже если не видел зрачки глаз, которые наверняка на мгновение стали размером с золотой юбилейный империал, – он уже и так все знал.

И окончательно убедился, вероятно, еще в тот день, когда сам же вытолкал меня на импровизированную сцену на складе в Шушарах, заставив толкать речь перед столичными аристократами.

Впрочем, ничего удивительного: если мою тайну «раскололи» покойные Распутины, подробности плана десятилетней давности уже всплывали и подобрались слишком близко к поверхности. А значит, их вполне мог разглядеть любой желающий – при наличии внимательности, ума и умения сопоставить… скажем так, некоторые факты.

У Гагарина этого всего имелось в избытке. И сейчас он не раскручивал меня на нужное ему признание, не закидывал удочку наугад, а наоборот – сам желал сообщить, что игры кончились, а маски больше не нужны.

Можно сказать, констатировал факт.

– Давно догадался? – тихо спросил я, разом переходя на «ты».

– Догадался – давно. – Гагарин пожал плечами. – Уверен… Уверен, пожалуй, с того самого дня… Хотя и так все знаешь – ума тебе не занимать.

– Занимать, не занимать – а, похоже, маловато будет, – проворчал я. – Раз уж толком спрятаться не смог. Нет бы тихо сидеть – так все вылезал, вылезал… Вот и вылез.

– Ну, а чего ты хотел, Владимир Федорович?.. Надо ж, даже отчество такое же, – едва слышно усмехнулся Гагарин. – Шила в мешке не утаишь. Хоть молодой теперь, хоть старый, как я, – а человека сразу видно.

Кто меня сдал?

Я заерзал в кресле, перебирая в уме возможные варианты.

Свои – Корф, Камбулат или Поплавский? Исключено. Если я был уверен в чем-то в этом непростом и суетливом новом мире, так это в преданности товарищей. Слишком уж многое нас связывало, чтобы они пошли продавать меня за тридцать серебреников… И слишком мало у них было доказательств, чтобы так рисковать. Более-менее внятно привести хоть какие-то аргументы смог бы разве что умница Корф, но не стал бы, потому что…

Просто не стал бы. Все, точка!

На мгновение мне вдруг стало стыдно за крохотную тень сомнения, мелькнувшую на задворках разума. Но я тут же заставил себя прогнать ненужные мысли и снова принялся соображать.

Дядю можно исключить сразу – при всех своих достоинствах на сыщика или аналитика экстра-класса он явно не тянул.

Докопались спецслужбы, отыскалось что-то в дневниках Распутина, раскололся кто-то из тех, кого арестовали еще весной? Тоже вряд ли – иначе Морозов со свойственной ему прямолинейностью уже давно отправил бы меня на тот свет, тем или иным способом. При всем взаимном уважении и даже какой-никакой дружбе конкурент в виде вернувшегося из небытия Серого Генерала старику явно не нужен.

Раскололся Келлер? Опять-таки – маловероятно. Его высокопревосходительство канцлер никогда не отличался ни сообразительностью, ни выдающимся характером. И наверняка запел соловьем даже раньше, чем машина с черными гвардейскими номерами доехала до Петропавловской крепости. А такую ценную информацию, как тайна истинной личности Владимира Острогорского, выдал бы сразу.

А не ждал несколько месяцев.

Так что единственным белым пятном для меня оставались таинственные сообщники Распутина. Конечно, они могли ничего не знать – в том случае, если старикашка по каким-то причинам решил не болтать лишнего. А могли просто приберечь козырь на потом. В новом положении не такая уж я и важная фигура.

Может, уже не совсем пешка, скорее офицер, но и до ферзя, которого берегут всеми силами, пока еще далеко. Так что убрать меня с доски и сложить в деревянную коробку – в случае чего – задача непростая, но более чем посильная.

Особенно для того, кто имеет достаточно ресурсов, чтобы до сих пор скрываться даже от Совета и Морозова, который буквально наводнил улицы Петербурга гвардией и агентами спецслужб.

– Думаешь – откуда я знаю? – с ухмылкой поинтересовался Гагарин.

Он несколько минут ждал, слушая, как тихонечко шуршат стальные шестеренки в моей голове, но теперь решил прервать молчание. Видимо, здраво рассудил, что думать нам обоим сейчас стоит совершенно о другом.

– Вроде того. – Я протяжно вздохнул. – Где эта самая… утечка.

– Да брось! При чем тут это? – Гагарин махнул рукой и заулыбался. – Думаешь, кто-то донес? Или я сам нанял с полсотни пинкертонов, чтобы шпионить за загадочным прапорщиком Острогорским?

– Ну… Вообще-то да. – Я пожал плечами. – Вполне разумное решение.

– Разумное. Пинкертоны, надо сказать, и правда были. А в остальном… Знаешь, теперь я вообще не понимаю, как ты не попался раньше. – Гагарин облокотился на стол. – Ведь это же очевидно! Достаточно посмотреть, как ты двигаешься. Как говоришь, что говоришь… и что делаешь. В этом городе достаточно тех, кто еще помнит его светлость генерала Градова человеком, а не живой легендой.

Достаточно – пока еще. Соратники. Подчиненные, которые за прошедшие годы успели дорасти до высших армейских и статских чинов. Немногочисленные друзья и просто знакомые. И пусть десять с лишним лет изрядно припорошили пылью их память, я, очевидно, вернулся таким же, каким был раньше. И по-настоящему мне помогала прятаться не сомнительная конспирация, не собственная хитрость и даже не везение, а одна лишь всеобщая железобетонная уверенность, что с того света не возвращаются, а смерть – это уже насовсем.

Гагарин рискнул предположить обратное.

И вот мы здесь.

– Да какая уж теперь разница. – Я махнул рукой. – Куда интереснее, кто еще знает. Ну, или может знать… старший Морозов?

– Едва ли. Он неплохой вояка, но не политик. И уж тем более не сыщик. Чтобы догадаться о твоем возрождении, нужно воображение – а его у Морозова нет. – Гагарин почти слово в слово повторил мои собственные мысли. – К тому же сейчас он вряд ли видит хоть что-то, кроме полчищ врагов государства со всех сторон. И трона, на который следует как можно скорее посадить сыновью задницу.

Гагарин, как и всегда, был безупречно манерен. Однако при этом ничуть не стеснял себя в выражениях – и при этом высказывался точнее некуда. Ему хватило всего нескольких фраз, чтобы описать то, о чем я думал… Думал уже давно.

– Трона… Обойдется, – буркнул я, складывая руки на груди. – Я бы скорее предпочел видеть на престоле герцога Брауншвейгского, чем Матвея Морозова.

– Хорошие слова. Правильные. Пожалуй, я бы даже за это выпил. – Гагарин без особой спешки поднялся из кресла. – Или и теперь откажешься?

– Нет. Теперь – не откажусь, – усмехнулся я. – Коньяк.

В полумраке раздалось едва слышное позвякивание, и на столе передо мной появился пузатый бокал с ароматной янтарной жидкостью. Я и сам кое-что смыслил в напитках, но Гагарин в таких вопросах дал бы фору любому столичному или провинциальному ценителю. Бутылка такого угощения запросто может стоить как три моих «Волги», но наливают на полпальца его вовсе не поэтому.

Хороший коньяк, как и хорошая беседа, требует выдержки. И время нашей, кажется, пришло. Вряд ли Гагарин имел привычку спаивать юных курсантов у себя в кабинете, но теперь… Почему бы двум старикам, каждый из которых уже давно формально перевалил за седьмой десяток лет, не отметить знакомство?

Повторное.

Где-то с четверть часа мы почти не разговаривали. А потом просто принялись вспоминать то, что происходило давным-давно. Какие-то встречи, забавные истории из прошлой жизни… Ничего не значащие события, отпечатавшиеся безо всяких на то причин.

Гагарин вряд ли нуждался в каких-либо доказательствах правдивости собственной догадки, а я уж точно не намеревался их приводить, однако до важных тем мы добрались не сразу. Может, мне просто хотелось наконец поговорить с тем, кто не только помнил, но и знал меня прежнего. Настоящего Серого Генерала, а не сбежавшую из небытия тень, прописавшуюся в юном теле курсанта Морского корпуса.