Они замолчали. Гул моторов становился все громче, самолет дернулся и покатился ко взлетной полосе. По салону пробежала едва уловимая дрожь, как будто внутри огромного механизма проснулось живое существо.

За иллюминатором медленно проплывали служебные постройки, желтые машины с мигалками, бетонные плиты взлетной полосы с рядами сигнальных огней. Вдалеке промелькнул хвост другого самолета, уходящего в небо.

Над горизонтом вставало солнце, окрасив облака золотисто-розовым цветом. Стерхова ощутила напряжение в животе и легкое головокружение. Ее тело, как всегда, противилось расставанию с землей.

Разговоры в салоне постепенно затихли. Кто-то щелкал ремнем безопасности, кто-то прикрыл глаза или погрузился в чтение книги. Стюардессы расселись по своим местам, приготовившись к взлету. Их лица застыли в заученных улыбках.

– Ненавижу этот момент, – пробормотала Анна. – При взлете мир кажется слишком хрупким.

Румико выпрямив спинку сиденья, поправила волосы.

– А мне, наоборот, очень нравится. В такие моменты жизнь дает передышку.

Стерхова обратила внимание на руки журналистки: тонкие, с аккуратно подстриженными ногтями. На запястье – браслет с деревянными подвесками.

– Что означает ваше имя в переводе с японского?

– В наших именах многое зависит от иероглифов. Поэтому их можно читать по-разному. – Охотно ответила та. – Значение имени меняется в зависимости от комбинации. Имя Румико, например, состоит из трех частей.

– Как интересно…

– «Ру» – переводится как «оставаться», «сохранять» или «задерживать». Оно означает устойчивость. Нечто постоянное.

– Стабильность?

– Или долголетие. Потом идет «ми» – это «красота». Очень распространенный иероглиф в женских именах. Он выражает идею эстетики, внутренней гармонии и чего-то светлого.

– Красиво, – заметила Анна.

– «Ко» – это просто «ребенок». Суффикс, который раньше был обязательным в женских именах. Сейчас его используют реже, но в моей семье чтут традиции.

– И, что же значит все имя полностью?

– «Дитя, несущее вечную красоту».

– Красиво, – повторила Стерхова и повернулась к иллюминатору.

– Имя моего отца намного красивее. Его звали Ямихико. В переводе на русский – Принц Тьмы.

– Звали?

Румико потупила взгляд

– Его давно нет в живых.

Самолет замер у взлетной полосы, мощно взревели двигатели, и уже через мгновенье все вокруг задрожало – стекла, воздух, панели и кресла. Анна вцепилась руками в подлокотники, и в ту же минуту пришло понимание, что впереди ее ждет нечто большее, чем перемещение в пространстве.

– Ну, вот мы и летим, – сказала Румико, когда Москва оказалась под крылом самолета.

Стерхова посмотрела на нее, и они улыбнулись друг другу.

Глава 2. Без красной дорожки

Полет тянулся как вязкий мед – медленно, плавно и усыпляюще. Цвет неба в иллюминаторе постепенно сменился с бледно-синего на пронзительно-голубой. Не было ни облаков, ни земли – только слепящий свет и ровный гул двигателей.

Стерхова сняла наушники и потерла пальцами виски.

«Слишком много информации».

Еще вечером она скачала четыре конкурсных фильма, чтобы не зависеть в самолете от интернета. Одним из них был «Последний рейс „Океаниды“». Просмотр начала с него.

Фильм оказался захватывающим, почти гипнотическим. Голос автора, сына пропавшего ученого, звучал тихо и сдержанно. Кадры старой хроники, переклички судов, дневники, записи погодных условий – все это складывалось в картину, которая тревожила и одновременно завораживала. От экрана невозможно было оторваться. В финале – размытые кадры хроники: судно, уходящее в серую пелену.

«Сыновний долг погибшему отцу. Очень эмоционально».

Анна закрыла ноутбук, откинулась в кресле и посмотрела в иллюминатор. В груди появилось странное чувство: смесь тревоги и сострадания. Как бывает после трудного допроса – когда все прошло по протоколу, а в душе остался осадок.

За стеклом появились редкие облака, окрашенные в розовый цвет. Наступила та часть долгого полета, когда время уже не ощущалось и не имело значения.

Стюардесса склонилась к Анне и мягко спросила:

– Говядина под грибным гратеном или треска с кускусом?

– Говядину, пожалуйста, – ответила Стерхова и, заглянув в меню, добавила. – Еще – салат с уткой.

Через несколько минут перед Анной стояла тарелка с ломтиками утки, печеной свеклы и апельсина. В дополнение к блюду – маленький соусник с гранатовой заправкой, теплая булочка и сливочное масло.

В положенное время стюардесса принесла тарелку с филе говядины на подушке румяного картофеля в сливочном соусе.

Анна ела не спеша, с удовольствием, чувствуя, как возвращаются давно забытые ощущения, вкусы, запахи, и понимание себя. Эта еда напомнила, как важно вовремя выпасть из гонки, чтобы наконец почувствовать жизнь.

– Устали? – спросила Румико.

– Немного.

– Как вам фильм про «Океаниду»?

– Очень сильный, – ответила Стерхова. Ее голос прозвучал тише обычного, будто мыслями она еще не вернулась в реальность. – Было такое чувство, как будто показали не просто историю, а чью-то боль. Вынули изнутри и положили перед тобой.

Румико понимающе кивнула. Потом наклонилась ближе и, понизив голос, произнесла:

– Видите того, во втором ряду у прохода? Седой, в сером пиджаке. Это Дмитрий Пахомов. Председатель жюри. Легенда документалистики.

Анна посмотрела туда. Мужчина лет семидесяти просматривал бумаги, делая пометки на полях. Пальцы, которыми он держал ручку были паучьими, с раздувшимися суставами. Лица не было видно.

– Понятно.

– Говорят, что он – гений. Монтирует фильмы в уме, еще до начала съемок. – Румико улыбнулась. – Пахомов родом из Уссурийска. Очень принципиальный. В прошлом году исключил один фильм из участия в конкурсе.

– Почему?

– Прямая цитата: «потому что ложь, даже красиво снятая, остается ложью».

Анна хмыкнула.

– Убедительно.

– А теперь посмотрите на особу у окна, в синем, справа от нас. Это Виктория Гапова. Киновед, колумнистка, когда-то вела передачу о документальном кино на федеральном канале.

– А теперь?

– Теперь пишет колонки. Ее все боятся и не любят. Жесткая и язвительная, все знает лучше других. Бессменный член жюри «Тихоокеанских хроник». В прошлом году у них с Пахомовым чуть до драки не дошло.

– Из-за чего?

– В споре с Пахомовым, Гапова заявила, что документальному кино не нужно стремиться к буквальной правде: важнее выразительность и эмоциональный акцент. «Фильм должен быть ярким, а не исчерпывающе достоверным» – ее слова.

– Откуда вам все это известно? – спросила Анна.

– Рассказал один человек. Стас Вельяминов, член жюри. Он из Владивостока и, кстати, тоже судит в этом году.

Стерхова перевела взгляд на Гапову. Та устроилась в кресле с бокалом белого вина полулежа, как будто была не в самолете, а на морском берегу. Ей было лет пятьдесят. Рыжие волосы уложены безупречно, прядь к пряди. Губы – насыщенно-красные, дерзкие, как злонамеренный вызов. Было очевидно, что она играла роль законченной стервы и не собиралась выходить из привычного образа.

– Был еще один случай, – продолжила Румико. – На прошлом фестивале Гапова назвала одну режиссерку «провинциальной кухаркой с амбициями Тарковского». Прямо в зале, при всех. Та расплакалась, убежала. Потом был скандал, извинения, пресс-релизы.

– Пахомов и Гапова – в одном жюри. Думаю, будет интересно, – заметила Анна.

– Не то слово, – хихикнула Румико.

По прилету во Владивосток Стерхова вышла из самолета в числе самых первых. Самолет за спиной затих. Вокруг была звенящая ночь, размытые пятна света и низкий гул аэродрома.

В лицо ударил ветер с запахом моря, водорослей и сырой древесины. В этом ветре, в этом воздухе, в этих звуках Стерхова ощущала нечто большее, чем просто другое место. Она оказалась там, где все начиналось заново.

Выдача багажа затянулась надолго. Лента продолжительное время стояла, потом дрогнула и выплюнула несколько чемоданов, среди которых не было чемодана Стерховой. Таких плевков было несколько до тех пор, пока наконец показался ее чемодан с оранжевой лентой на ручке. Анна стащила его с движущейся ленты и направилась к выходу, где ее догнала Румико.

– Мой чемодан не прилетел.

– Вы уверены?

– Его просто нет. – Сказала журналистка. – Обошла оба зала. Иду оформлять жалобу. По-видимому, чемодан остался в Москве.

Анна сочувственно кивнула. Одновременно с этим внутри нее шевельнулась подленькая мысль: «хорошо, что не мой». И сразу сделалось стыдно.

– Надеюсь скоро увидимся. Когда приедете в Светлую Гавань?

– Послезавтра утром. – Лицо Румико оставалось невозмутимым, почти буддийским. Но по бледным пальцам, сжимающим наплечный ремень сумки, было видно – внутри нее все кипело.

Они по-дружески обнялись и разошлись в противоположные стороны.

Чуть отойдя, Стерхова достала телефон и набрала номер.

– Мама, привет. Все в порядке. Я долетела.

На том конце – облегченный выдох.

– Ну, слава Богу. Я, конечно, стараюсь не переживать, но ты же знаешь, что у меня это плохо получается.

– Знаю.

– Там хоть не жарко? Не как в Москве?

– Свежо и влажно. Море все-таки рядом.

Голос матери обиженно дрогнул:

– Даже не забежала. Не виделись больше месяца.

– Все вышло спонтанно, – сказала Анна. – Я все тебе написала.

– Ну, да. Конечно. Отделалась сообщением. Ты, хоть, звони.

Анна улыбнулась и, прикрыв глаза, пообещала:

– Хорошо, мама. Буду звонить.

– Береги себя.

Стерхова отключилась и еще несколько секунд стояла с телефоном в руке, прислушиваясь – то ли к шуму аэропорта, то ли к самой себе. Потом глубоко вдохнула, словно пробуя воздух на вкус, и пошла к выходу из зоны прилета.

Там ее ждал мужчина в белой рубашке и светлых джинсах. Махнув рукой, как старому другу, он прокричал:

– Анна! Добро пожаловать! Я – Аркадий Малюгин.

Ему было около сорока. Худощавый, с живым лицом, на котором все время что-то менялось – прищур, усмешка, всплеск бровей. Малюгин был воплощенным сгустком энергии: успевал одновременно говорить, держать в голове список задач и ловить обрывки чужих разговоров.

– Простите, что без букета и не на красной дорожке.

Анна усмехнулась.

– Спасибо, что вообще кто-то встретил. Бывало, что не встречали.

– Ну как же! У нас все четко. Все для гостей! – Он подмигнул и подхватил ее чемодан. – Идемте к машине! Пахомов и Гапова уже там.

Машина мягко выехала с территории аэропорта и взяла курс на север. Малюгин вел автомобиль. Рядом сидел Пахомов. Он обернулся к Стерховой и представился:

– Дмитрий Витальевич, – его голос был ровным и любезным.

Она улыбнулась в ответ.

– Анна.

Виктория Гапова сидела рядом с Анной, отвернувшись к окну. Все в ее позе, от скрещенных рук до напряженного подбородка, говорило, что она не намерена ни разговаривать, ни тем более знакомиться.

Автомобиль углубился в темень дороги. Путь пролегал сначала по побережью, потом через спящие поселки мимо невысоких холмов. Дальше дорога шла по лесистой местности с приземистыми деревьями. Фары резали темноту, дорожные знаки возникали из мрака и тут же исчезали.

Анна сидела молча и смотрела в темное окно. Ветер с океана бился о кузов, принося с собой запах соли и водорослей. Иногда мелькали редкие огни – посты ГИБДД, бараки, заправки.

Пять часов дороги вымотали Стерхову окончательно. Под утро, когда от долгого сидения ломило колени и спину, машина свернула на прибрежную дорогу. Над океаном чуть посветлело.

Городок Светлая Гавань встретил их темными силуэтами домов, штормовыми щитами на витринах и одинокой кошкой на пустой автобусной остановке.