Паоло Нори: Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991

© 2019 by Paolo Nori, all rights reserved.

© Виктория Крапива, перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Предисловие

Когда я учился на втором курсе Пармского университета и речь зашла о курсовой работе, преподавательница русской литературы – она была сибирячка – спросила, о ком из авторов я хотел бы написать. Я ответил, что хотел бы взять Бýлгакова, сделав ударение на «у».

Она переспросила:

– Кого?

– Бýлгакова, – повторил я.

– О, – сказала преподавательница, – я такого не знаю.

– Но это же он написал «Мастера и Маргариту», – удивился я. – Как вы можете его не знать?

– А! Булгáков! – воскликнула она с ударением на «а».

Это было осенью 1989 года, больше тридцати лет назад.

И таких примеров немало.

Правильно ставить ударения в русских именах чрезвычайно сложно. Потому что нет четких правил. А если и есть, то я их не знаю.

Например, в 2017 году я обнаружил, что последняя династия русских царей носила фамилию не Рóмановы – с ударением на «о», как я всегда произносил, – а Ромáновы – с ударением на «а».

Я всегда делал ошибку.

Поэтому, когда готовилось издание этой книги, у нас возникла мысль поместить в конце список русских имен, упоминаемых в тексте, с правильными ударениями. Но вместо этого мы решили привести здесь, в предисловии, небольшое пояснение, как произносятся русские имена и другие русские слова ^[1]. Такие примечания часто встречаются в начале переводов, и, как правило, их никто не читает. Здесь это тоже не обязательно, но, возможно, кто-то окажется таким же педантом, как и я.

П. Н.

Казалеккьо-ди-Рено, июль 2019 года

Полторацкий взбудоражил детей: дети! дети! мать вас обманывает – не ешьте черносливу; поезжайте с нею. Там будет Пушкин – он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут, и всем вам будет по кусочку, – дети разревелись: не хотим черносливу, хотим Пушкина. Нечего делать – их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь – но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили.

1
Введение

1.1. Почему

Рано или поздно всем, кто изучает русский язык, обязательно задают вопрос: «Почему вы решили изучать именно русский?»

Как будто непременно должна быть какая-то причина, как будто это нужно объяснять, как будто изучать русский – это не то же самое, что изучать английский, или французский, или немецкий, или, например, испанский.

Я думаю, что так и есть.

Изучать русский язык не то же самое, что изучать английский, французский, немецкий или, скажем, испанский. Русская литература очень отличается от английской, французской, немецкой или, к примеру, испанской. Не говоря уже о том, насколько она не похожа на итальянскую литературу, которую мы, итальянцы, воспринимаем совершенно по-своему, очень по-итальянски, я бы сказал.

Так вот. Если вы изучаете русский язык и вас без конца спрашивают, почему вы его выбрали, вы можете, в свою очередь, задаться вопросом: «Почему все меня об этом спрашивают?» А уж если вы пишете книгу под названием «Эти сумасшедшие русские» с подзаголовком «Краткий курс русской литературы», вам первым делом придется объяснить, почему вы изучали именно русский или по крайней мере рассказать, чем русская литература отличается от других литератур – английской, немецкой, американской, кубинской и так далее.

Тут-то и начинаются проблемы. Потому что вы не знаете точно, чем, собственно, отличается благословенная русская литература от всех прочих литератур. И, в сущности, знаете вы очень мало.

1.2. Специалист по Достоевскому

Однажды, это было больше двадцати лет назад, в нашем загородном доме появилась – уже не помню, с какой целью, – знакомая отца, врач-психиатр.

Женщина очень общительная, познакомившись со всеми тем вечером, она стала расспрашивать, кто чем занимается. Спросила и у меня. Я только что получил диплом по русской филологии и устроился грузчиком, чтобы заработать на поездку в Россию и подготовиться к аспирантуре (хотя защитить потом диссертацию мне так и не удалось). Все это я ей и изложил, кроме того факта, что не смог защитить диссертацию (потому что тогда еще не знал об этом).

Она внимательно посмотрела на меня и сказала: «Так вы специалист по Достоевскому!»

На что я ответил: «Нет. Я не специалист по Достоевскому. И сомневаюсь, что они вообще существуют – специалисты по Достоевскому».

1.3. Никто не обнимет

Несколько лет назад мне попалась статья выдающегося лингвиста Романа Якобсона, в которой он цитировал афоризм «великого русского поэта, которого никогда не существовало, Козьмы Пруткова: „Никто не обнимет необъятного“».

И я вспомнил, как однажды мы с Джан Пьеро Пиретто ^[2] рассказывали о «Записках сумасшедшего» Гоголя в миланском театре Паренти. Джан Пьеро назвал себя тогда большим поклонником Гоголя, и я подумал: как это правильно! Никто не может назвать себя специалистом по таким великим писателям, как Гоголь, Достоевский, Толстой, Пушкин или Чехов. Мы все просто их большие поклонники. Потому что можно стать специалистом во многих областях: в кино, технике, электронике, статистике, сортировке мусора, сельском хозяйстве, футболе, баскетболе, экстремальных видах спорта, в катании на роликах, – во всем, за исключением, пожалуй, литературы, потому что великие писатели и великие книги – необъятны, как говаривал великий русский поэт Козьма Прутков, которого никогда не существовало.

1.4. Страх

Швейцарскому писателю Петеру Бикселю принадлежат такие строки: «Кто из нас не приходил в отчаяние, продираясь сквозь первые страницы великих русских романов, когда невозможно понять, кто чей дядя, а кто брат, и была ли тетя женой дяди, и кто влюблен в дочь – брат или друг, и чьей именно дочерью была эта дочь. Но мы уже опытные и знаем, что делать: надо просто продолжать читать, и рано или поздно все станет понятно».

Не могу с ним не согласиться. Действительно, даже любителям толстых романов русская литература может внушать некоторый страх. Сродни тому страху, который вызывали женщины у доктора Вернера в «Герое нашего времени», выдающемся романе Михаила Юрьевича Лермонтова, опубликованном в 1840 году. Вернер сравнивает женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Торквато Тассо в «Освобожденном Иерусалиме».

«Только приступи, – говорит Вернер, – и на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что Боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение…» По словам доктора, «надо только не смотреть, а идти прямо; мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»

Примерно так же обстоят дела и с русской литературой.

Если вы не испугаетесь, не отложите книгу, а бу-дете продвигаться дальше, то спустя какое-то время окажетесь на поляне посреди леса, в чудесном месте. А может, и в ужасном, это уж как пойдет.

Если вы прислушаетесь к Бикселю, если запасетесь терпением и дочитаете, скажем, до тридцать девятой страницы, то даже самый толстый роман со всеми его персонажами – у которых, помимо фамилии, еще как минимум по три имени, а также прозвища и титулы, отражающие их место в непостижимой иерархии, и вдобавок все эти персонажи связаны весьма запутанными родственными узами – в конце концов доставит вам невероятное удовольствие, а если очень повезет, то вы испытаете и настоящую боль.

1.5. Мнение

Русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, о котором мы немного поговорим в этой книжке, создал образ первого лишнего человека и первого нигилиста в русской литературе. Первый русский писатель, добившийся успеха на Западе, в какой-то момент он стал, пожалуй, самым известным литератором в Европе, хотя был, вероятно, наименее русским из всех русских писателей девятнадцатого века и прожил много лет в Баден-Бадене и Париже. Один из персонажей его романа «Дым», вышедшего в 1867 году, говорит, что «если бы провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве»; а о своих соотечественниках Тургенев писал: «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения».

1.6. Другое мнение

В 1875 году, работая над «Анной Карениной», Лев Толстой писал своему другу Страхову: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил „Анну Каренину“! Моя Анна надоела мне, как горькая редька».

А двадцать лет спустя, в 1895 году, он так отреагировал на успех рассказа «Хозяин и работник»: «Так как я не слышу всех осуждений, а слышу одни похвалы за „Хозяина и работника“, то мне представляется большой шум и вспоминается анекдот о проповеднике, который на взрыв рукоплесканий, покрывших одну его фразу, остановился и спросил: или я сказал какую-нибудь глупость? Я чувствую то же и знаю, что я сделал глупость, занявшись художественной обработкой пустого рассказа. Самая же мысль не ясна и вымучена – не проста. Рассказ плохой. И мне хотелось бы написать на него анонимную критику, если бы был досуг и это не было бы заботой о том, что не стоит того».

Дневники Толстого – удивительный документ, особенно учитывая, какого мнения Лев Николаевич – великий Лев Толстой – был о себе самом.

В 1884 году, в возрасте пятидесяти шести лет, бу-дучи отцом девятерых детей, уже написав «Войну и мир» и «Анну Каренину» и создав учение, которое превратилось в нечто вроде религии, оказавшей вли-яние, среди прочих, и на Махатму Ганди, Лев Николаевич Толстой отметил в дневнике: «Если кто управляет делами нашей жизни, то мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно».

1.7. Это не важно

Может, это не так важно, но в нынешнем, 2019-м, году мне как раз исполнится пятьдесят шесть, и, хоть я и не русский, у меня достаточно причин для серьезного недовольства собой.

Я не написал «Анну Каренину», и не только Ганди, но даже Грета Тунберг никогда не находила вдохновения в моих книгах, так и не переведенных, к сожалению, на шведский язык.

При всей скромности моего положения, характер у меня, однако, скверный. Мне нередко приходится, скажем так, давать задний ход – с определенной периодичностью обстоятельства оказываются сильнее меня, и тогда я вспоминаю слова Толстого из дневника 1884 года: «Если кто управляет делами нашей жизни, то мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно».

Мне кажется, хорошие книги и хорошие писатели действуют на нас так… трудно подобрать слова… они нас ранят. Причиняют нам боль.

И одно из достоинств русской литературы, на мой взгляд, состоит в том, что она ранит нас сильнее, чем любая другая литература.

Когда сорок лет назад мне впервые попал в руки русский роман – это было «Преступление и наказание», – дойдя до того места, где главный герой Родион Раскольников спрашивает себя, вошь он или Наполеон, я, тогда пятнадцатилетний, тоже задал себе этот вопрос: кто я – вошь или Наполеон?

Это не было похоже на Жюля Верна, который мне очень нравился; это не было похоже на Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, а он мне тоже очень нравился; это не было похоже на Леонардо Шашу, которым в то время я очень увлекался. Нет, это отзывалось больнее.

Думаю, именно поэтому – ради этого ощущения боли – я прочитал больше книг, написанных на русском, чем на любом другом языке.

1.8. Необычная поездка

В 2016 году мне предложили поработать экскурсоводом, и я согласился.

Речь шла о не совсем обычной поездке: мы планировали свозить почитателей литературы в Санкт-Петербург, к местам, связанным с русской литературой девятнадцатого и двадцатого века.