Возвращался Алекс ещё более шаткой походкой. Приблизившись к Алине, он резко изменился прямо на её глазах: улыбка сползла, желваки заходили, взгляд уткнулся в землю. Минуту спустя он плюхнулся на пассажирское сиденье, навалился боком на дверь и замер с закрытыми глазами и приоткрытым ртом. Она сама не переносила тяжёлый запах алкоголя, выпивала редко, чисто символически, поэтому все эти годы страховала мужа, когда они выезжали куда-то вместе. Ей было не в тягость, право, но ведь он обещал не злоупотреблять и нарушил своё слово, как это бывало не раз… И она не раз закрывала на это глаза, как и на многое другое в последнее время…

Мысленно помолившись, Алина завела машину и тронулась вперёд, в темноту, навстречу крутому серпантину. Потерпеть, выдержать эти сорок минут мучительного горного спуска, а потом – всё: цивилизация, прямые освещённые дороги, заправки, светофоры, людные улицы. Периодически включая дальний свет, она потихонечку двигалась в направлении дома. Её скорость, конечно, не выдерживала никакой критики, но ехать больше двадцати миль в час Алину не заставил бы ни Бог, ни чёрт. Она воспользовалась небольшой хитростью и включила аварийку. Страшнее всего было ожидание встречных авто, внезапно выскакивающих из-за резких поворотов, – Алине казалось, они с сумасшедшей скоростью несутся, чтобы непременно столкнуться с их машиной лоб в лоб. Она силой воли заставляла себя отводить взгляд от слепящих фар.

«Нельзя на Алекса рассчитывать. Я должна всегда брать с собой очки для ночного вождения. Но если человек клянётся… Нет… Надеяться можно только на себя, никому нет до тебя дела». На секунду она прекратила внутренний диалог и с ужасом осознала, что паника не просто подобралась к горлу, а вот-вот накроет её с головой.

«Ты никуда не летишь, никуда не летишь», – успокаивала она себя, но другой голос в голове издевательски возражал: «Не факт. Всё бывает, всякое случается».

Её акрофобия началась давно, ещё в юности, но проявляла себя деликатно и всегда оставляла возможность договориться с собой. Однако периодически паника брала верх и сознание спутывалось. Вот и теперь. Серпантин, казалось, не заканчивался. Темнота разжигала воображение, вызывала из памяти разные моменты, смешивала их, накладывая друг на друга… Нежность Алекса на заре их отношений, то, как он делал ей уколы, когда они планировали операцию ЭКО, как ночевал трое суток в больнице на раскладном диване, когда родился Никита, их вечерние посиделки и разговоры о литературе, философии, политике… И ещё – его детские фото, с которых смотрел вихрастый мальчишка в советских колготках, с неряшливыми складками на коленках. В последние месяцы Алине казалось, что её мужа больше нет – он остался в том кадре, а тот, что ходит в его теле, страдает амнезией, безразличием и алкоголизмом. Да и у неё самой всё было хорошо только внешне – внутри уже давно коптили круглосуточно работающие заводики раздражения.

Припарковав машину, она выключила зажигание и с облегчением вздохнула – этот день наконец-то закончился. Алина ещё не подозревала, что это лишь начало сложной истории, которая радикально изменит её жизнь.

Глава 4

Если бы Алекса спросили, когда к нему пришло осознание себя как личности и как мужчины, он не задумываясь ответил бы: в три года. Он помнил всё в деталях: мальчик постарше толкнул его на детской площадке, Алекс упал и ударился коленкой о деревянный край песочницы. Весь в слезах, с криком «мама-а-а!» он побежал домой исцелять разбитую коленку любовью. Мамы Клавы дома не оказалось. Увидев Алекса, отец Василий не бросился его жалеть, а только рявкнул: «Хватит мамкаться, взрослый уже мальчик! Пора самому решать свои проблемы!» Алекса эти слова привели в чувство, точно внутри кто-то переключил телевизор с мультиков на какую-то непонятную и серьёзную передачу. Малыш внезапно вытер рукавом сопливый нос и шагнул во взрослый мир – пошёл на кухню, встал на табуретку, вытащил из аптечки зелёнку и щедро полил ею ссадину. Защипало так, что стало трудно дышать, но Саша даже не пикнул. Он привыкал сам решать свои проблемы. Если его обижали в садике, а потом в школе, он больше на рассказывал об этом матери. Он научился сам находить выход из сложных ситуаций, а если выхода не было, переживал обстоятельства, сжав зубы, и никогда и никому не жаловался.

Тот комментарий отца к разбитой коленке был самым сильным эпизодом его участия в воспитании мальчика. Василий редко интересовался детьми – растут и растут. Трудился он вахтовым методом где-то на севере: пропадал месяцами, а потом заваливался на порог, привозя неплохой заработок. Он не знал, что такое бессонные ночи, хронический отит у дочки и ежевесенняя аллергия у сына, но обеспечивал семью пропитанием, крышей над головой и каникулами на море – для всего остального была мать.

В те короткие промежутки, когда отец бывал дома, в их тесной кухне собиралась толпа отцовских товарищей; оттуда доносился запах солёной рыбы и выпивки, сдобренный обрывками болтовни и песнями, сложенными в хриплое мужское многоголосье. Алексу вход был заказан. Позже, став уже взрослым и испытывая потребность заполнять душевную пустоту человеческим теплом, он часто приглашал друзей к себе домой на барбекю и вечеринки.

Василий с Клавдией частенько ругались, но в этой ругани слышался только голос отца – он моментально начинал орать, срываясь на истерику, тогда как мать отвечала негромко, так что Саша с сестрой за стенкой не могли разобрать её слов. Отцовский взрывной характер контрастировал с маминой спокойной уверенностью и внутренней силой. её равновесие выигрывало в любом споре, из чего дети делали вывод, что это мама – глава семьи.

Любимое выражение Клавдии было «Хоть горшком назови, только в печку не сажай», что полностью соответствовало её духу. Иногда она сравнивала себя с рабочей ломовой лошадью, которой, кроме физической усталости, не страшны никакие испытания в жизни. Клава никогда не обращала внимания на пустяки и искренне удивлялась тому, что можно обижаться и расстраиваться из-за сплетен, грубости или хамства других людей. Она всегда точно формулировала свои цели, добивалась их, и мало кто мог устоять под её напором.

С их отцом Клавдия познакомилась на танцах. Она так громко и заразительно смеялась в кругу своих подружек, что невольно притягивала к себе взгляды окружающих. её задорность и непосредственность, а также аппетитные формы, еле сдерживаемые летним ситцевым платьем, до глубины души поразили молодого парня. Эта девушка вдруг чем-то напомнила ему его рано ушедшую из жизни мать, хотя черты матери были более утончёнными и спокойными, когда у Клавы всё было характерно выражено – и крупный рот, и голубые, слегка навыкате глаза, и нос картошкой. Однако была в ней какая-то внутренняя сила, стержень, который Василий сразу же почувствовал и осознал, как не хватает этого стержня в его суматошной жизни. Он вдруг отчётливо понял, что с такой простой, надёжной, настоящей русской женщиной он никогда не пропадёт. Решившись, Василий пригласил девушку на вальс. Клава окинула бравого матросика по-деревенски оценивающим взглядом, отметив его худощавость. Ну ничего, дело поправимое, решила тогда Клавдия и протянула ему руку.

Окончив в своё время медицинское училище, Клавдия думала пойти работать в больницу, но, оценив свои силы, предложенный график и скромность заработной платы, устроилась на полставки медсестрой в детский садик. Там она дала волю своей привычке командовать.

Дома Клавдия продолжала оттачивать мастерство, но уже на своих, поэтому длительные отъезды мужа были ей только на руку. Вечера она проводила с детьми, которые были хорошо накормлены, опрятны и выстроены по струнке. Клавдия стремилась, чтобы дети выросли воспитанными и послушными, и была уверена, что добьётся этого постоянными замечаниями: сиди прямо, не дёргай ногами за столом, не вмешивайся в разговоры старших, не разговаривай громко. Энергии и упорства ей было не занимать, и она гордилась тем, что её труды не прошли даром – детей она воспитала «под себя». Если требовалась помощь, мать ставила детей перед фактом: надо сделать это и это, и Алекс предпочитал не препираться, полагая, что таким образом не только сбережёт материнское здоровье, но и мир в семье. Поэтому, когда его сверстники уже вовсю хомутали девиц и ночевали где придётся, он всё ещё приходил домой ровно к десяти, показывал тетради с домашкой и даже карманные деньги тратил строго по согласованию с матерью.

Верно подмечено, что маленькие дети спать не дают, а большие – жить. Когда Светланка подросла, Клавдия поднажала на мужа, и они «поступили» дочь в институт. «А то пошла б девка по рукам», – любила повторять Клава.

Только Клавдия успокоилась со старшей, тут и младшенький подрос. Любила она сына и переживала за него до умопомрачения. Боялась плохих компаний, драк, ушлых шалав, выпивки, наркотиков. Потом главным её страхом стала армия. Но Сашу отличали и интеллект, и амбициозность. После победы на областной олимпиаде Алекса приняли в физико-математическую школу-интернат при МГУ, и учёба поглотила его. В свои пятнадцать он налегал на науку, не позволяя ничему и никому помешать ему торить путь к успеху.

Глава 5

Шёл 1991 год. Страну лихорадило с невиданной силой. Народ влетал в эпоху пустых полок, безработицы и охоты на «живые» деньги. Для одних это время обернулось чередой испытаний, для других стало символом огромных возможностей. Получив аттестат, Алекс мог поступить в любой институт и университет, но, несмотря уговоры родителей, мечтающих о высшей школе КГБ для своего толкового отпрыска, от этого варианта категорически отказался, выбрав Политех.

На втором курсе, видя, как все устоявшиеся законы в одночасье рухнули, Алекс решился на свою первую авантюру. Вместе с однокурсниками он начал челночить. Ребята ездили в Польшу по поддельным вкладышам-визам, напечатанным на цветном принтере, и возили золото на продажу для более крупных дельцов. Деньги получались не бог весть какие, но всё же. И главное, появился шанс посмотреть мир.

А на третьем курсе Алекс решил, что хочет увидеть Америку. Клавдия поинтересовалась, нельзя ли поехать куда поближе, но палки в колёса ставить не стала. Алекс с трудом раздобыл туристическую визу в соседнюю с США Мексику и полетел на встречу с новой авантюрой с одним рюкзаком, на дне которого болтались консервы «Завтрак туриста». В 1993 году, c третьей попытки, Алекс, как и миллионы других «усталых, нуждающихся, гонимых и жаждущих»^[6], пересёк границу Сан-Исидро в Тихуане и оказался в городе Сан-Диего, штат Калифорния.

Первый год было очень тяжело. Без гроша в кармане Алекс обошёл пешком почти весь Сан-Диего, на перекладных перебрался в Лос-Анджелес, ночевал в даунтауне с бездомными – в общем, скитался как мог, пока не нашёл временный приют в православной русской церкви. Там же он и познакомился со своим благодетелем Семёном Семёнычем. Тот время от времени подкидывал Алексу подработки, а как-то раз вместе с очередной возможностью заработать презентовал парню и счастливый билет. Благодаря Семёнычу он познакомился с одним румыном, который пришёл в такой восторг от Сашиных способностей, что тут же нанял адвоката и подписал все необходимые документы для получения Алексом грин-карты высококлассного программиста.

В Америке Алекс узнал много интересного о том, что в Союзе было под цензурой. Однажды поздно вечером он возвращался в церковь, когда рядом с ним затормозил чёрный мерседес.

– Подвезти? – послышалось из окна.

За рулём сидел седовласый мужчина приятной наружности. Было холодно, поэтому Алекс не раздумывая согласился. Они разговорились, и водитель предложил заехать к нему на коньяк.

В гостях после первого же бокала мужчина отвесил комплимент «красивым глазам» молодого парня. Алекс заподозрил неладное и, поблагодарив за тёплый приём, заторопился домой. Когда он рассказал о своём приключении в церкви, ему посоветовали впредь быть осторожнее с «голубыми».

– Голубые? – не понял Алекс.

– Гомосексуалисты – ты же о таких знаешь?

Да, что-то такое он слышал: мужчины, которые занимаются сексом с мужчинами. Алекс ничего не ответил; в его голове крутился только один, чисто технический вопрос: а куда?! Впоследствии он иногда вспоминал эту историю в тесной компании, будучи подшофе, и посмеивался над собственной наивностью.