Такому браку, как у нас, люди обычно завидуют. Завидуют всей нашей семье в целом.

В воскресенье утром – блинчики и газеты в постель. Во вторник ночью – романтика. За Эдмундом присматривают родители Кева, Джорджия и Уильям, а мы вольны жить и любить. Можем поужинать в местном итальянском ресторане, где подают огромные порции спагетти с чесночным соусом и вино шираз. Можем пойти на пляж, в кафе с черно-белыми зонтиками. Иногда мы повторяем наше первое свидание в старомодном винном баре, где флиртуем, соприкасаясь ногами под столом.

А в пятницу вечером – семейный просмотр фильмов с попкорном, шоколадом и вином.

Пока мы с Эдмундом раскладываем подушки и пледы, чтобы валяться втроем, Кев, изредка вместе с Рози, делает попкорн. Каждый раз, когда дочка присоединяется к нам, в это верится с трудом, но в такие редкие случаи я стараюсь сделать побольше фотографий, чтобы напомнить себе, как прекрасна наша семейная жизнь.

Дом на берегу моря – наш храм, убежище от людей и зданий, тихий уголок, где можно погрузиться в пейзаж и освободить разум. Но временами он становится публичным местом, пристанищем для ненасытных гостей, которые остаются у нас слишком долго и ожидают от нас слишком много. Французский сыр, «Моэт», дети, которых нужно накормить домашней пиццей. В нашем доме не хватает личного пространства, потому что мы пускаем туда слишком много чужаков. Малышня, подростки, коллеги, мамочки из школьных групп.

Только киновечера могут по-прежнему собрать нас вместе.

Мы с Кевом знаем, что эти встречи не только про кино. Мы семья, мы укрепляем узы, созданные после потери, которую я с трудом перенесла и которая угрожает самой сути этого слова – семья.

Эдмунд появился в нашем доме, чтобы сделать меня лучше. Чтобы высушить слезы, пролитые мной, исцелить синяки и раны, что я получила. Он вписался в нашу семью три года назад как кусочек пазла, встал рядом со своей новой старшей сестрой, с которой они ели попкорн и смотрели мультики. Он как щенок, новая машина или запланированный отпуск. Символ, что дает нам надежду на большие перспективы и заполняет собой зияющую дыру. А поскольку он еще слишком мал и не понимает этого, мне легче оправдать себя и справиться с чувством вины. Я вроде как и не совсем лгунья.

Но Рози смотрит на брата по-другому. Она видит в нем угрозу.

Для меня же Эдмунд – исцеляющий бальзам.

При необходимости людьми можно и попользоваться в своих целях.

Элоиза, 19:28

Пенни и ее курицы порхают вокруг стола, глотают шампанское, как перевозбужденные подростки, упиваясь свободой, которую якобы дает это место. У мужчин в пабе свой уголок, там пиво из бочонков хлещет пинтами, собутыльники хлопают друг друга по плечам, смеются басом над чисто мужскими шутками и налаживают связи.

Я под кайфом, и мне нужно поправить макияж.

Сонная Коко сидит на коленях у Скотта и сосет большой палец. Перед ней тарелка с картошкой фри. Время от времени она выхватывает кусочек из кучки и кладет в рот. Дочка счастлива, довольна, и ее абсолютно не беспокоит, где я. А я понятия не имею, где Леви: скорее всего, сидит в наушниках с телефоном и смотрит ролики на ютьюбе. Вероятно, нужно его поискать. Но сначала макияж. Уверена, тушь у меня потекла.

Я рассматриваю выгоревшие волосы и бронзовые тела, потные и пропитанные атмосферой паба. Здесь светится гирлянда, играет легкая фоновая музыка и соленый запах моря смешивается с запахом солярки. Краем глаза я замечаю мужчину, который днем предложил мне помощь, когда я поранилась, и разговаривал с Эдмундом на пляже. Пенни слишком занята, чтобы обратить на него внимание. Наплевать. Я расслабленная и сонная, почти как Коко. А еще у меня абсолютно нет сил. Очень сложно притворяться, что вписываешься в компанию, и при этом чувствовать неотрывные чужие взгляды. Да еще Кев позволил мне показать собственную уязвимость.

Я сглатываю, во рту привкус травы. Нужно найти мятную жвачку или чего‑нибудь выпить, пока никто не учуял запах. Иду вдоль стены к туалету, оттуда выходит мама с дочками, стряхивая капли с рук; подмечаю, что центральная кабинка занята. Внутри кто‑то шуршит пакетом. Затем скребущие звуки: проводят ребром пластика по крышке унитаза. Постукивают. Резко втягивают носом воздух, после чего следует долгий выдох. Довольно нагло, ведь две маленькие девочки только что пи́сали в соседней кабинке.

В зеркале вижу свои обгоревшие плечи и размазанную под глазами тушь. Брызгаю на лицо холодной водой и пальцами стираю черные потеки. Я в ужасном состоянии. Но, по крайней мере, не похожа на себя прежнюю. Те, кто был на острове двадцать лет назад, не узна́ют меня. «Сейчас я блондинка, и грудь у меня стала больше», – мысленно твержу я. Пью воду из горсти и вытираю лицо бумажным полотенцем.

А теперь заберу Коко домой, точнее, на виллу. Мы можем спать с ней на второй двуспальной кровати. Пожалуй, не стоило брать детскую кроватку: ночью Коко все равно втискивается между мной и Скоттом. Из-за ее пухленького тельца секс и даже любые прикосновения сошли на нет, без всякого шанса на воскрешение. Большинство мамочек используют детей как возможность избежать интима с мужьями. А я так хочу Скотта, что занялась бы с ним сексом даже рядом с Коко.

Бросаю взгляд на кабинку. Там продолжают фыркать и шмыгать носом. Вот черт, кто же это? Теперь мне даже интересно, кто оттуда выйдет. Как будто мы связаны с этой незнакомкой: обе застряли на райском острове, обе в туалете, подальше от прочих отдыхающих, и обе под кайфом. Копаясь в сумке, ищу помаду и консилер, но тут открывается дверь и из кабинки выходит Рози.

Дочь Пенни.

Пенни, 19:32

С меня хватит, устала от вечеринки, паба и детей Элоизы, я им не мамочка. Хочу вернуться на виллу, принять душ и заварить чай. Люди уже разговаривают невнятно, напитки льются мимо, на тарелках только корки от пиццы, пустые устричные раковины и размокшие чипсы. Роб, владелец булочной, ставит велосипед у входа. Наверняка заметит меня и захочет к нам присоединиться. Прячусь за колонной и жду, пока он пройдет мимо и смешается с толпой. Не желаю, чтобы Роб завел дружбу с Кевом, а потом расспрашивал его про наши отношения и про детей. В предыдущие наши посещения острова Роб, к счастью, не работал здесь, поэтому не мог прицепиться к нам, освоиться в нашей компании и начать сплетничать о былых временах. Я давно его не видела и решила, что он уехал с острова навсегда. Но теперь Роб здесь, и он знает о бывшем муже, о прошлом, о моей травме, в тайну которой посвящены только мы с Рози.

В любом случае сейчас самое время уйти. Мы обещали Рози встретить ее в половине восьмого. Завтра предстоит долгий день, на праздник к Кеву приедут остальные гости. Эдмунд играет с другими детьми, они лазают по деревьям прямо у входа. Сын, должно быть, тоже устал.

Я смотрю на часы, целую на прощание подруг и вытаскиваю Кева из-за стола. У него все еще красные глаза, и он еле ворочает языком. Слишком обкурен. Безответственный, как подросток. Его вид меня раздражает, и, думаю, муж это понимает. Он подходит ко мне сзади и поглаживает по шее в надежде искупить вину. И он добьется своего. Я его прощу. Но по-прежнему не понимаю, как он мог пойти с этой женщиной.

Мы встречаемся взглядом со Скоттом, на коленях у него сидит Коко и сосет грязный сморщенный палец. Бедному парню приходится справляться самому, пока женушка курит травку в дюнах. Так и подмывает наябедничать, но тогда пришлось бы втянуть Кева. Если она еще раз вытворит что‑то подобное, Скотт узнает первым. Он много значит для Элоизы. Но с его стороны взаимности недостает. Вряд ли Элоиза захочет, чтобы Скотт еще больше осуждал ее.

Коко липкая и чумазая, ее не мешало бы помыть. Мне хочется взять ее и поставить под душ. Возможно, так и нужно сделать. Возможно, я так и сделаю. Да, сделаю.

– Давай я ее заберу, – предлагаю Скотту. – Ты посиди здесь еще, а я помою Коко и переодену их с Эдмундом в пижамы.

– Ты не обязана, – улыбается он. – Элоиза заберет ее домой.

Он красив как Супермен. Не мой тип. Но она ему тоже не подходит. Я бы все‑таки лучше смотрелась рядом с ним. Скотт оглядывается в поисках пропавшей жены.

– Я видела, как она уходила, довольно давно. – Беру Коко с его колен и пристраиваю пухлое потное тельце себе на бедро. – Можно посадить Коко в седло перед Эдмундом. У тебя есть ключи от виллы?

Скотт засовывает руку в карман и вытаскивает ключ.

– Ты просто суперженщина, ты в курсе?

– Наши дети слишком маленькие и слишком устали. Им нужны душ и сон. Так поступила бы любая мать на моем месте.

Любая, кроме матери Коко. Скотт часто-часто хлопает ресницами, и меня распирает от гордости за то, что я готова забрать его дочку и позаботиться о ней. Люди знают, что я всегда помогу, за это меня и любят. К тому же так удобнее скрывать правду, скрывать, какая я мать на самом деле. Это знает только Рози. И больше никто не должен догадаться.

* * *

Что происходит, если долго подавляешь воспоминания? Они все равно просачиваются наружу, словно подсвечивая тебя изнутри. Можешь с ног до головы намазаться косметикой, автозагаром, блестками, можешь даже сделать пластику, но рано или поздно воспоминания вылезают на всеобщее обозрение.

Они могут быть такими ужасными, что разум пытается скорректировать их форму, размер, цвет. Можно пригасить воспоминания, размазать, добавить клоуна, чтобы стало немного веселее. Можно изменить время и место, пусть все происходит где и когда угодно, только не в жаркую летнюю ночь в доме, где открыты все двери, приглашая комаров на пир. Можно поменять напиток в стакане: вместо джина – апельсиновый сок, а то и чай с мятой, лишь бы чуть уменьшить вину. Можно придумать множество других причин, обстоятельств, участников.

Слава богу, разум способен защититься от себя самого. Слава богу, я могу спрятаться от большинства своих воспоминаний.

Элоиза, 19:33

Глаза у Рози широко распахнуты, она что‑то мямлит в свое оправдание. Копается в сумке, пытаясь отвлечь меня, поскольку понимает, что ее поймали.

Я не знаю, какую роль выбрать: обеспокоенного родителя или молодую, современную маму. Внутри еще осталось теплое чувство после утренних комплиментов Рози. Впервые за долгое время мной восхищались. Я чувствую признательность и не хочу быть к ней слишком суровой.

– Не знала, что здесь кто‑то есть, – хихикает Рози и снова шмыгает носом.

Я пожимаю плечами.

– Классное платье. – Она трогает легкую золотистую ткань, и меня снова накрывает трепет. Так бывает, когда идешь в узкой юбке и на тебя обращает внимание продавец из палатки. Или когда на твою новую прическу оглядываются в ресторане. Или когда мамочки в школе говорят, как молодо ты выглядишь. Комплимент Рози словно возвращает меня в туалет в старшей школе: я снова подросток, и меня наконец приняли в круг избранных.

– Спасибо.

– Оно ведь дизайнерское? Видела такое в соцсети на супермодели.

Киваю. Я отдала две тысячи долларов за то, что выглядит на две десятки.

– Какая же ты модная, Элоиза.

Отвлекающий маневр. В юности я вела себя так же, когда меня ловили. Ее похвала мне приятна, даже очень. Но у меня есть и чувство ответственности. Увидев, как Леви выходит из кабинки и шмыгает воспаленным от наркотиков носом, я пришла бы в ярость.

– Рози, я знаю, чем ты здесь занималась.

Она смотрит на меня и смеется звонко и задорно. Вытирает покрасневшие ноздри.

– Может, тоже хочешь?

Я отшатываюсь.

– Что?!

– Слыхала, как Кев сказал, что ты та еще тусовщица.

– Он так сказал?

Девушка улыбается и надувает пузырь из жвачки.

– Сказал, ты прикольная.

– Мило с его стороны, но не уверена, что это правда.

Она оборачивается на унитаз, крышка опущена.

– Обещаю, Леви не узнает.