– Это не дело, Надежда, нельзя нам у барина в секретере шарить. А просить его и не стану! Не по рангу мне такое спрашивать. Не нашего с тобой ума дело! – твердо поставил точку Фирс и, накинув тулуп, вышел из дома.

– Опять, наверное, расстроился барин, Надь. Не приехал сын ни на похороны к матери, ни на девятый, ни на сороковой день. Говорят, он во Франциях. А ишшо говорят, мол, учебу в Петерхбурге бросил. Барин как узнал, так и закручинился, – выпалила девка, пялясь на меня.

– А чего ты раньше не сказала? – прошипела я сквозь зубы. – Нам барина надо беречь и лелеять. Иначе достанемся этому моту. Все по миру пойдем, Глаша. Теперича, как чего нового услышишь, говори сразу.

 Слухи слухами, а мне хотелось точнее знать, как у нас обстоят дела. И письмо в этой ситуации сильно помогло бы мне. Но торопиться здесь нельзя, потому что в случае неудачи меня из спасительницы быстро переведут в совсем неприятный статус.

Глава 14

Неделями массажа я спасала своего покровителя. С перерывами на пару недель, чтобы понять: работает ли мой метод, прежде поставивший на ноги многих. В случае с Осипом Германовичем его ущемление начинало обостряться в результате переживаний.

Спустя, наверное, месяц у меня получилось добраться до секретера. Но там я нашла только документы. Ни одного письма не увидела. А еще спустя месяц и вовсе забыла о нем.

После Рождества жизнь потекла совсем тихо: я научилась вышивать, вспомнила уроки труда, где наша довольно рукастая Мария Павловна пыталась вбить в нас азы женского рукоделия. Но я тогда не особо загоралась хоть чем-то. А здесь мне просто нечем было заняться, если только Нюра не пригласит в кухню. Да и она вечерами вязала носки, вела починку летнего.

Так мы и просиживали вечера в гостиной у камина, когда барин уходил спать. Глаша и Нюра рассказывали новости из города, из окружающих его деревень, а Фирс, приносящий дрова, задерживался на наших посиделках все чаще и чаще.

Я даже начала чувствовать себя своей среди этих людей, начала понимать, о чем и о ком они говорят. Под громкое тиканье часов прошел январь.

– Говорят, дорогу от Троицка перемело. А до нас вьюги ишо не дошли, – Фирс рассказывал барину новости, пока тот обедал.

– Никуда без них, Фирс. Коли в феврале нас не тронет, то март сугробов надарит. Знаешь ведь, что в марте бродячую собаку может занести. У меня другие переживания, – хозяин глубоко вздохнул и скривил губы.

Я поражалась тому, что Осип Германович вел себя с Фирсом как ровня. В этом доме он родился, вырос, знал все премудрости и особенности края. Домна же, городская до мозга костей, до последнего не смирилась с жизнью на чуть ли не окраине государства, как она говаривала. И не простила этого супружества Остапу.

Сейчас в доме царил мир. И как бы это не было цинично, я радовалась, что ее не стало. Здоровая атмосфера позволяла барину говорить с нами громко, разъяснять непонятное, да и вести себя не как барин вовсе.

Мы не наглели. Не был барин слабым, не был злым. Оттого все его уважали и сами торопились сделать все по делу, да так, чтобы он заметил и непременно похвалил.

– В феврале объявят об отмене крепостного права, – выпалил он громко и замер, глядя на нас с Фирсом. Я в этот момент ставила на стол самовар, а Фирс готовился его раздувать.

– Чего? – переспросил Фирс.

– Перестанете вы быть крепостными, Фирс, – взгляд у барина был таким, будто он сообщал любимой собаке, что спасти ее не может.

– Да куда мы от вас денемси? У нас жись уложена иначе, чем у тех, кто на земле, – хмыкнув, сказал Фирс.

Я помнила, что по-новому стилю это произойдет в марте, а до смены стиля еще было время. Организатор этой самой смены стиля Володя Ульянов родится еще только через девять лет.

В воздухе еще не было революционной ноты, даже намека не было. И от этого мне было спокойно. Лет тридцать-сорок можно жить себе и не задумываться о будущем.

– Да и те, что на земле… – барин опустил глаза. Я чувствовала, что он хочет поговорить, но понимает: обсуждать с нами любую тему будет равнозначно, как со стеной.

– Да ясно ведь, что не просто так ее раздадут. Землю-то, – вставила я и заметила, как барин поднял на меня глаза.

– Ясно? – переспросил барин.

– Конечно. Она ж барская земля-то, – я старалась, как могла, передать свои мысли чуть ли не детским языком. Но мне хотелось, чтобы Осип увидел во мне собеседницу.

– Так, Надежда, именно. А люди что на это скажут? – он вытаскивал из меня не информацию, он считал, что заставляет меня напрягать мозг, и, как терпеливый учитель, не говорит ответ, а помогает намеками.

– Кто-то недоволен останется, а кто-то, у кого забот полон рот, примется работать, чтобы выкупить. Да ведь цена земли-т… у-уххх, – я закатила глаза, как это делала Глаша.

– А ты молодец, девка! – зародившийся в барине интерес к моим мыслям обнадеживал. Пусть я первое время побуду ученой обезьянкой. Я не против. Но через время он допустит меня к своим мыслям. И может даже поделится тем, как обстоят дела в его поместье.

– Да куда мне до вас, барин. То ведь все на на виду, как на ладошке лежит. Коли представишь, и сразу ответ понятен. А меня не гоните, я, поди, пригожусь вам, Осип Германыч. И по дому могу, и по кухне, коли Нюрка взбрыкнет да уйдет за волей этой. Не поймут ить они сразу, что там, на воле кабала еще тяжелее. Над ними ведь не хозяина не станет, а защитника!

– Куда уж тебя гнать-то? Не выдумывай. Вы с Фирсом первые, кто на довольствие поставлен будет. Ежели захотите, конечно, – голос барина зазвучал радостнее. Значит, я просто озвучила то, что он хотел слышать.

На следующий день Фирс ворвался в гостиную прямо в тулупе. Барин дремал в кресле после обеда. На его груди покоилась газета, которую я караулила, как ястреб.

– А? Хто? – Осип всхрюкнул ото сна и чуть было даже не вскочил, когда услышал стук двери.

Я посмотрела на Фирса ненавидящим взглядом.

– Прости, барин. Так к тебе гости, – поняв, что натворил, он попятился. – Пускать прикажешь али отправить обратно?

– Кто там? Ты можешь сразу говорить? – вставила я, как самый главный охранитель покоя хозяина. Да, я в такие минуты чувствовала себя русской борзой, вскидывающей морду на каждый шум. Но раз мне была уготована судьбой эта роль, я исполняла ее ради своей же безопасности.

– Барыни какие-то. В карете приехали. Забыл я, как зовут-то. Сказали мне, а я, пока бежал, все забыл! – Фирс мял в руках шапку, а с шубы начинало капать на светлый половик.

–Веди гостей, – барин, вздохнув, встал. Я подала ему трость.

В гостиную ввалились две женщины. Благо работница в прихожей помогла им раздеться. Они важно вплыли в шикарных, словно собирались на бал, платьях.

– Осип Германович, как же я рада вас видеть! – замельтешила та, что постарше. Лет ей было примерно как барину. Полноватая, но не толстая. Морщин на ее лице почти не было, и это позволяло считать ее моложе. Но руки и шея их обладательницы меня никогда бы не обманули.

– Лукерья Митревна, душенька, – баюном замурлыкал наш барин и пошел навстречу, – это как же вы изволили зайти на огонек? Чему я обязан таким гостям?

– Решила, раз вы сами не зовете, надо идти! – Лукерья имела шикарный бюст, наваливающийся на корсет, но шею и декольте закрывало кружево платья. Она знала, что можно и что нельзя. Часики на запястье, небольшой, но явно золотой гребень в волосах, чарующий взгляд – все это выдавало в ней модницу и бывшую красавицу.

– Простите, душенька, но пока я в трауре. Да и здоровье, знаете ли… подводит… решил не докучать своим кислым видом, – барин, пока его знакомая фыркала над его самооценкой, указал мне принести чай и все к нему.

Когда я вошла за Фирсом, несущим самовар, Лукерья всплеснула руками:

– Ой, все никак не привыкну, что у вас по-деревенски, а Лидия тоже так любит, правда, Лидонька? – Лукерья повернулась к женщине, пришедшей с ней.

Я наконец рассмотрела вторую гостью, и она мне откровенно не понравилась: светлые с проседью волосы, узкое, будто изможденное лицо, тонкие, туго сомкнутые губы. Платье вишневого цвета с воротником под горло, черное кружево, где надо и где не надо. Она походила на вдову с большим стажем.

– Правда, Лукерья Митревна. Правда! —только и сказала бледная Лидия. Эмоций ее лицо не выражало совсем. Статуя, а не женщина.

Они точно не были подругами. Яркая, живая, гомонящая, темноволосая, хоть и тоже с проблеском седины, восхищенная всем Лукерья, была антиподом Лидии. Такие редко дружат. Ну, или дружат тогда, когда это необходимо.

– Рад, что вы зашли. Только коли знали бы, что будут такие гости, то и стол бы собрали по… – начал было барин. Но Лукерья тут же перехватила бразды правления в свои руки и даже чай бросилась наливать барину сама. Подавала все Лидии, чтобы тот получил и чай, и варенье из рук гостьи.

И тут мне стало все понятно: это очередное сватанье!

Глава 15

Река Урляда, впадающая в великолепный могучий Урал, покрытая льдом, стала любимым местом для игр детей. А я старалась встать утром пораньше, переделать все дела и до того, как Осип Германович выйдет из своей комнаты, облаченный в тяжелый теплый халат, нагуляться и надышаться морозным утренним воздухом. По тропам, натоптанным вчерашними детскими хороводами, можно было дойти до другого берега. С него наше поместье выглядело просто огромным. Находясь среди построек, казалось: вот оно всё, прямо перед твоими глазами. И только глядя с противоположного берега, можно было осознать весь масштаб усадьбы.

Привычка просыпаться рано пришла с возрастом, когда мои сынишки уже сами поднимались по звонку будильника. Видимо, наступил тот самый момент, когда сладкий сон перестает быть милым спутником, отпускает тебя даже в дни, когда ничего не запланировано. До этого я вставала тяжело, нехотя. А сейчас, как только я открывала глаза, на меня снисходило счастье: впереди новый день, новые люди, новая глава жизни.

Я вдруг поняла, что крепостной я была в прошлом, а не сейчас. Да, конечно, мне посчастливилось попасть в этот дом, в эту девушку. Но, в сравнении с моим прошлым, теперь у меня был опыт, знания и огромное желание творить свою жизнь самой.

Таким вот розовым от рассвета, морозным и прозрачным утром я совершала свой «обход». Прежде другую сторону реки иногда проходили мужики с топорами за поясом, а кто-то уже ворочался с вязанкой нарубленных хворостин. Но сегодня, на мое счастье, на реке я была одна.

Летом устье снова загудит пароходами, голосами людей, собирающихся у причала. Берега наполнятся мычанием стада, направляющегося на поле. А сейчас, зимой, когда кажется, будто природа отвоевала себе немного времени на отдых, можно было услышать, как ухает в лесу сова, как трещит лед.

Было в этой тишине еще одно прекрасное отличие: отсутствие гула самолетов, который всегда действовал на меня удручающе. Мне казалось, что какой-то неведомый огромный зверь плачет вдалеке. И его тоска передается мне, отчего я чувствую его печаль всей кожей.

В коротком каракулевом обдергайчике, как его называла Глафира, было не жарко. А вот руки в огромных кусачих варежках из верблюжьей шерсти изнывали от жары.

Замерев, я смотрела в девственно чистое небо. Вдруг за моей спиной со стороны леса захрустел снег. Осторожно. Так, словно кто-то аккуратно, боясь быть замеченным, хочет подойти ко мне сзади.

Охнув, я обернулась и заметила высокого кареглазого мужчину. Да, по сравнению с возрастом Наденьки, это был взрослый мужчина. Я же, ещё не забыв свой прежний возраст, могла идентифицировать его как молодого чуть за двадцать лет юношу.

– Простите. Не хотел вас пугать. Я бы еще стоял и ждал, но нога затекла так, что невмочь, – его губы растянулись в совершенно милой улыбке. Глаза блестели от слезы, которая возникает часто на морозе.