– Каким образом? Это фантастика? – перебила его я.

– Не-ет, – Григорий сел на табурет в кухне, поняв, что рассказывать придется долго.

– И он оказывается там, в теле совсем другого человека? – выслушав его разъяснения, спросила я. Эта тема меня не интересовала никогда. Как, впрочем, и фантастика, и все эти космические корабли, поскольку ничего из этого я, простая деревенская баба, совсем не понимала.

– Ага! Представляешь? Был русским, а оказываешься, допустим, чернокожим рабом…

– Упаси Господи, – я встала и взяла с холодильника кошелек. – На, иди купи своего попадавца.

– По-па-дан-ца, засмеялся Гришка и, схватив кошелек, убежал.

– Вж-ж-ж-ик, – рассекающее воздух тонкое удилище вдруг замолчало, и я почувствовала, как зажгло спину и пониже. Из глаз брызнули слезы.

– Фирс! – мужской голос с крыльца отвлек занесшего снова руку мужика, и он повернулся.

– Чаво, Осип Германыч? – отозвался Фирс.

– Хватит. Отдай девку Глашке и разгоняй всех. Поехали, ты мне нужен в мастерской, – голос мужчины с бакенбардами звучал опять тихо и неуверенно, но Фирс руки мои ослабил.

– Забирай, – сквозь зубы прошипел Фирс кому-то.

И я упала в руки бубнящей что-то успокаивающее Глаши.

Я не поняла, как она так быстро провела меня через двор и, поднявшись на заднее крыльцо, толкнула в ту самую комнатушку.

– И как тебя угораздило эти чертовы пироги взять? Тебе ли не знать, что с перепелками только барыня ест. Она утром к чаю, как всегда затребовала, а их след простыл. Сначала меня отходили полотенцем на кухне, а потом барыня спросила, где ты. И за тобой Фирс, разбойник этот побежал. А там у тебя, говорит, и полотенце с кухни, и пирог недоеденный. Да еще и гумаги хозяйскаи, – тараторила Глаша, снимая с меня ветхую рубашку. Когда она бросила ее на пол, я увидела кровавую полоску, и у меня закружилась голова.

– Глаша, милая, мне плохо, – только и смогла сказать я, и меня вырвало.

– Да чего это с тобой, Надя? Чаго-оооо? – снова, как над покойником, завыла девка.

А мне вдруг стало лучше. Словно вышло что-то, чему не следовало находиться внутри меня.

«Наверное, хозяйскому пирогу там не место», – скользнула мысль, и я захохотала.

– Ой, поди, сумашешая стала! – Гланя наклонилась на стену и, нащупав рядом табурет, села на него, прижав к себе поднятую до этого ночнушку.

– Не «сумашешая», Глашенька, не переживай. Мы, попадавцы, еще и не такое учудить можем, – мне почему-то вдруг стало легко и понятно.

– Хто-о? – переспросила Глаша, вылупив свои и без того круглые глаза.

– Конь в пальто! – ответила я и повернулась спиной к зеркалу. Рана была невелика. Спать, конечно, придется на животе, но заживет быстро.

– В чё-ом? – снова спросила Глаша, еще сильнее сжав перед собой мою ночнушку. Я стояла перед ней голая, по моей спине тоненькой струйкой текла кровь, я жила в доме женщины, которая могла меня пороть, и даже убить… а я была даже счастлива. Потому что, если верить Гришкиной книжке, у меня впереди целых восемнадцать, а то и девятнадцать томов.

Глава 6

Несмотря на недавнюю экзекуцию и ее последствия на спине, пришлось весь день ходить за хозяйкой, перетаскивая то корзинку с вышивкой, то шали. Когда она заинтересовалась моим поведением, ответила, что помутнение было в голове. И произошло это, скорее всего, от удара. Страх за свою жизнь и непонимание происходящего чуточку отступили. Гришкины книжки – такое себе подтверждение случившегося. Но других теорий у меня все равно не было.

Помогая Домне разматывать шерсть или подавая нитки для вышивки, я размышляла о своей прошлой жизни. И в какой-то момент пришла к выводу, что если это не затянувшийся сон, то надо просто подстроиться и жить дальше. А жить почему-то хотелось очень. Давно я не чувствовала в себе этой жажды и этой радости от солнышка, временами теряющегося за тучами, но непременно снова выглядывающего, от смеха ребятни, бегающей за козами и курами. Да просто оттого, что если это все правда, от новой страницы жизни.

– Эй, опять голова опустела? Ты хоть слышишь меня, убогая? – голос хозяйки, переходящий с каждым словом в крик, вывел меня из задумчивости.

– Слышу, барыня. Задумалась маленько, – ответила я и принялась суетливо рыться в корзине, не понимая, чего от меня хотят.

– Чего ты там роешься? Подай шаль, вишь, ветерок опять загулял! Продует ишшо, – Домна внимательно наблюдала за мной, словно примерялась насколько я адекватна.

– Барыня, – обратилась я, как обращаются к ней окружающие, покрывая ее объемные плечи теплым платком, – а какой нынче год?

– Дак тот же, что и утром, шестидесятый, – она хмыкнула, но головы не подняла: плевала на пальцы, сращивая две нити из разных клубков.

– Тысяча восемьсот? – уточнила я.

– А какой ишо? – женщина начала нервничать от моих вопросов, и я замолчала.

Но молчаливость хозяйки или то, что она не считала меня возможной собеседницей, были мне на пользу. Так я могла обдумывать все. Вечером я планировала расспросить Глашу обо всем остальном, сославшись на то, что память подводит, оттого, мол, я и веду себя непривычно.

Обед я помогала Глаше накрыть в гостиной. К этому времени хозяин с Фирсом вернулись. Я обратила внимание, что барин глянул на меня с жалостью, но потом подумала: показалось.

Вышитая по низу скатерть накрывалась белыми салфетками с шитьем. Глубокие тарелки торопящаяся подруга ставила на, как выразилась Глаша, «подтарельники», плоские тарелки большего диаметра. Суп она принесла в супнице. Всевозможные вазочки и пиалы были наполнены солеными грибами, квашенной капустой, огурцами. Пока хозяева громко сёрбали суп, мы носили варенье и творог, выпечки, а на второе Глаша вынесла блюдо со шкворчащими в масле перепелами. Спина тут же заныла.

Когда хозяйка после сытного обеда направилась к себе, я думала, у меня будет время побыть с Глашей, осмотреться, познакомиться с другими людьми. Но оказалось, кроме вязания и вышивки с хозяйкой, у меня была еще одна важная обязанность – отгонять мух, пока барыня спит.

Я шла следом за ней в комнату, закатив глаза.

По тому, что Домна замерла и уставилась на меня, войдя в свои покои, я не сразу догадалась, что надо ее раздеть и расправить постель. Это заняло немало времени, но за это время я осмотрела комнату: высокая кровать с балдахином и столбиками по углам, невысокая ступенька-табурет тут же, видимо, чтобы взобраться. Секретер и стул возле него, зеркало на столе с манерно изогнутыми ножками и банкетка в пару к столу. Напольные часы-ходики имели дверцу, и я поняла, что имеется и кукушка. Шкаф возле двери, сундук исполинских размеров. Вся мебель щедро увешана салфетками. На всех возможных плоскостях стоят вазы с цветами и небольшие фарфоровые статуэтки.

Не было среди этих украшений какого-то общего стиля, какой-то тематики. Словно Домна выбирала все самое красивое из возможного и тащила в свою нору. Окна здесь, похоже, никогда не открывались. Толстые портьеры раздвинуты были лишь на ширину ладони. От этого вся обстановка казалась гнетущей, тяжелой, как сама хозяйка.

Переодев мучительницу в сорочку, завязав под объемной шеей завязки от чепца и уложив ее в постель, я присела на банкетку и осмотрелась по сторонам. Чем она обычно отгоняет мух, мне было неизвестно.

– Веер бери, а то руками ещё тут примешься хлопать, – пригрозила хозяйка, и я впала в ступор. Та, видимо, заметила и добавила: – В шкафу, блаженныя!

В шкафу я нашла опахало!!! Два веера, соединенные из двух полукружий в круг, были привязаны к хорошо ошкуренному и, наверное, даже пропитанному маслом древку.

«Клеопатра недоделанная. Может, тебе еще пару мулатов тут поставить?», – подумала я и вернулась к кровати. Домна лежала на спине, ровно подправив одеяло под мышки. Руки ее, словно у покойницы, лежали вдоль тела.

Я поняла, что сидя этот процесс привести в жизнь не удастся, и встала. Мух не было, но я начала тихонько обдувать ее, надеясь, что так это и должно выглядеть.

– Ты меня ветром сим угробить решила? Простужить? – не открывая глаз, прошипела «царица Савская».

– Простудить…– поправила я, но тут же опомнилась, вспомнив о спине. – Нет, барыня, тут комарик пролетал…

Та хмыкнула, поджала мясистые губы и замолчала. Я стояла, как часовой у Мавзолея, надеясь, что муха наконец, прилетит и моя служба не пройдет даром.

От скуки я рассматривала стены, затянутые в обои с цветочным принтом. Цветочки пропечатаны были плохо, но я подумала, что они могли выгореть. Когда взгляд снова упал на тяжелые зеленые шторы, поняла, что солнце здесь – нечастый гость.

Домна захрапела, но первое время просыпалась от своих горловых рулад. Через полчаса она храпела уже размеренно. Я сделала несколько шагов на цыпочках, проверяя, не скрипит ли пол. К уважению мастера, строившего этот теремок, пол здесь был собран на совесть, и я подозревала, что хожу не по доскам, а по здоровенным плахам. Из таких был пол в доме бабушки.

Сделав шаг к секретеру, я замерла и посмотрела на Домну. Та спала как младенец. Видимо, все дело в этих чертовых снотворных перепелах, что свалили меня в сон, не дав убрать все за собой вчера вечером.

Не отрывая глаз от «домомучительницы» я кралась к секретеру, где на откинутой крышке лежала огромная, как в сказках, книга.

Здесь же были и чернильница, и перо. Я и сама начинала писать в школе пером, но оно было более современным. Мне вдруг захотелось попробовать написать что-то этим, лежащим на аккуратно свернутой в несколько раз серой тонкой бумаге. Видимо, ее использовали в роли промокашки.

Буквы в книге были похожи на вязь. Яти и сочетания букв бросались в глаза, но прочесть текст было возможно. Я кинула взгляд на Домну, проверила, не прилетела ли муха, из-за которой на моей спине могут подрихтовать свежих полос, и уставилась в книгу.

Из вычитанного я узнала, что деревня Зайцево на май месяц включает в себя триста душ крестьян, из которых почти сотня – малолетние дети. В деревне Курниково на почти четыреста душ детей всего тридцать, зато девок на выданье более ста.

Домна глубоко вдохнула, и я бросилась на пост, замахнувшись опахалом. Мух не появилось, но сон супостатки был беспокойным, видимо, от количества съеденного. И я решила больше не рисковать. Будет еще время до отмены крепостного права. Если я все правильно поняла и нахожусь именно там, где думаю.

Глава 7

За следующую неделю я вникла в обязанности, вызнала у болтливой Глаши о хозяевах и о месте, где оказалась. Кое-что слышала от местного люда, а кое-что увидела сама в газетах, кои Осип Германович любил читать и перечитывать снова. Из чего я сделала выводы, что с прессой здесь не шибко хорошо. Географию, а тем более географию дореволюционную, я не знала.

Оказалась я в городе Верхнеуральске Оренбургской губернии, который находился почти в двух тысячах верстах от Петербурга. Жителей более трех тысяч, три церкви, крепость и мечеть. Предместье города населено казаками Оренбургского казачьего «шестого» полка, а полковой штаб расположен в самом городе.

Точная информация была найдена в газетах, которые хозяин словно специально любезно оставлял в своем кресле. И тогда я поняла, почему он хранит это старье: там были статьи о Верхнеуральске от некоего Руфа Гавриловича Игнатьева, проживающего в Троицке, «описателя» что по-нашему, видимо, означало журналист. Кем он был, я так и не поняла, но сделал для меня большую работу: не выходя дальше двора, я узнала о месте, где оказалась, даже то, чего не знала Глаша.

Через каждые три дня мы ходили в баню – хозяйка настаивала на паренье с вениками, обливании при выходе из адова почти пекла прохладной водой и растирании полотенцем.

Баня меня радовала, поскольку приходилось бегать к речке по вечерам. А судя по окружающей природе, дело шло к осени.