Несмотря на столь убедительный кастинг, несмотря на мое громкое имя, проект не пошел; один корейский продюсер проявил было к нему интерес, но не сумел собрать достаточно денег. Этот необычный провал чуть было не разбудил дремлющего во мне (вполне, впрочем, мирным сном) моралиста: если проект потерпел неудачу, если его отвергли, значит, все-таки остались какие-то табу (в данном случае на убийство детей), значит, не все еще безвозвратно потеряно. Однако человек мыслящий быстро одержал верх над моралистом: если существует табу, значит, есть и реальная проблема. Как раз в те годы во Флориде появились первые зоны чайлдфри – шикарные особняки для раскомплексованных тридцатилетних, которые с легкостью признавались, что не в силах больше выносить рев, слюни, экскременты – в общем, все те житейские неудобства, какими обычно сопровождается присутствие карапузов. Детям младше тринадцати лет доступ в особняки был попросту закрыт; для контактов с семьей были предусмотрены переходные отсеки-фильтры в виде ресторанчиков фастфуда.

Таким образом был перейден важный рубеж. На протяжении нескольких десятилетий снижение темпов роста населения на Западе (впрочем, в этом процессе не было ничего специфически западного: то же явление происходит в любой стране, с любой культурой, как только она достигает определенного уровня экономического развития) постоянно сопровождалось лицемерными и подозрительно единодушными стенаниями. Теперь же молодые, образованные, достигшие высокого социально-экономического статуса люди впервые публично заявляли, что не хотят иметь детей, не желают выполнять хлопотные обязанности, связанные с воспитанием потомства. Разумеется, подобная раскованность не могла не встретить сочувствия.

Даниель24,5

Зная страдания людей, я участвую в разрыве связи, осуществляю возврат к покою. Когда я убиваю особо дерзкого дикаря, слишком задержавшегося вблизи ограды (нередко это самка с уже обвислыми грудями, протягивающая вперед своего детеныша, словно какое-нибудь прошение), я чувствую, что совершаю законный и необходимый акт. Сходство наших лиц – тем более поразительное, что большинство людей, бродящих в нашем регионе, по происхождению испанцы или выходцы из Магриба, – служит для меня верным признаком их обреченности на вымирание. Человеческий род исчезнет, он должен исчезнуть, дабы свершилось по слову Верховной Сестры.

Климат на севере Альмерии мягкий, крупных хищников мало; видимо, по этой причине популяция дикарей остается многочисленной, хотя и постоянно сокращается: несколько лет назад я не без ужаса наблюдал даже стадо в сотню особей. Напротив, мои корреспонденты сообщают, что почти всюду на поверхности Земли дикари являются вымирающим видом; в ряде поселений их присутствия не отмечалось уже на протяжении нескольких столетий; некоторые даже утверждают, что их существование – миф.

В пространстве посредников нет ограничений, но есть ряд неопровержимых данностей. Я – Врата. Я одновременно и Врата, и Привратник. Мне на смену придет мой преемник; он должен прийти. Я лишь поддерживаю присутствие, чтобы сделать возможным пришествие Грядущих.

Даниель1,6

Существуют отличные игрушки для собак.

Петра Дурст-Беннинг^[22]

Одиночество вдвоем – это добровольный ад. Чаще всего в жизни семьи изначально существуют некоторые мелочи, легкие разногласия, которые оба партнера, не сговариваясь, обходят молчанием, в упоении полагая, будто любовь в конечном счете уладит все проблемы. В тишине эти проблемы понемногу растут, а через несколько лет прорываются наружу и делают совместную жизнь совершенно невозможной. С самого начала Изабель предпочитала, чтобы я брал ее сзади; каждый раз, когда я пытался испробовать другую позу, она сперва соглашалась, а потом, словно помимо воли, отворачивалась со смущенным смешком. Я списывал эту прихоть на какую-то ее анатомическую особенность, на угол наклона влагалища или еще не знаю что, в общем, на что-то, чего мужчинам при всем желании не понять. Спустя полтора месяца после нашего приезда, когда мы занимались любовью (я, как всегда, входил в нее сзади, но в нашей комнате было большое зеркало), я вдруг заметил, что перед самым оргазмом она закрывает глаза – и вновь открывает их гораздо позже, когда акт уже завершен.

Я думал об этом всю ночь; я высосал две бутылки пакостного испанского бренди, вновь и вновь прокручивая перед глазами наши любовные акты, наши объятия, все те моменты, когда мы были одним целым; и каждый раз я видел, как она отводит или закрывает глаза. И тогда я заплакал. Изабель позволяла наслаждаться собой, доставляла наслаждение, но не любила его, не любила сами признаки наслаждения; она не любила их во мне – и тем более в себе самой. Все сходилось: если она восхищалась пластическим изображением красоты, речь всегда шла о художнике вроде Рафаэля и особенно Боттичелли, то есть о чем-то иногда нежном, но чаще холодном и всегда спокойном; она никогда не понимала моего абсолютного преклонения перед Эль Греко, никогда не одобряла экстаза, и я долго плакал, потому что в себе самом больше всего ценил именно это животное начало, способность целиком, безоглядно отдаваться наслаждению и экстазу; собственный ум, проницательность, юмор вызывали во мне только презрение. Нам никогда не узнать того бесконечно загадочного взгляда глаза в глаза, какой бывает у двух людей, единых в своем счастье, смиренно принимающих устройство своих органов и ограниченную телесную радость; нам никогда не быть настоящими любовниками.

Дальше, естественно, пошло еще хуже: тот пластический идеал красоты, которого Изабель больше не могла достичь, начал на моих глазах разрушать ее самое. Сперва она перестала выносить свои груди (они действительно стали чуть дряблыми); затем тот же процесс распространился на ягодицы. Нам все чаще приходилось гасить свет; а потом исчезло и сексуальное влечение. Она не выносила самое себя – и, как следствие, не выносила любви, казавшейся ей ложью. Я поначалу еще возбуждался, но, в общем, несильно, а потом и это прошло; теперь уже все было сказано, оставалось лишь вспоминать лжеироничные слова андалусского поэта:

О жизнь, какой люди пытаются жить!
О жизнь, какую влачат они
В мире, где мы живём!
Бедные, бедные люди… Они не умеют любить.

Когда исчезает секс, на его место приходит тело другого, его более или менее враждебное присутствие; приходят звуки, движения, запахи; и само наличие этого тела, которое нельзя больше осязать, освящать коитусом, постепенно начинает раздражать; к сожалению, все это давно известно. Вместе с эротикой почти сразу исчезает и нежность. Не бывает никаких непорочных связей и возвышенных союзов душ, ничего даже отдаленно похожего. Когда уходит физическая любовь, уходит все; вялая, неглубокая досада заполняет однообразную череду дней. А относительно физической любви я не строил никаких иллюзий. Молодость, красота, сила: критерии у физической любви ровно те же, что у нацизма. Короче, я сидел по уши в дерьме.

Решение проблемы нашлось на одном из ответвлений автотрассы А-2, между Сарагосой и Таррагоной, в нескольких десятках метров от придорожной забегаловки, где мы с Изабель остановились на ланч. В Испании домашние животные появились сравнительно недавно. В стране традиционной католической культуры, мачизма и насилия к животным еще не так давно относились равнодушно, а иногда и с мрачной жестокостью. Но процесс унификации сделал свое дело – и в этой области, и в других: Испания приблизилась к общеевропейским, особенно английским нормам. Гомосексуальность встречалась все чаще, воспринимали ее уже спокойнее; получило распространение вегетарианство и всякие штучки в духе «нью-эйдж»^[23]; и постепенно вместо детей в семьях появились домашние животные, которых здесь называют красивым словом mascotas^[24]. Однако процесс только начинался, многим не повезло: нередко щенка, подаренного в качестве игрушки на Новый год, через несколько месяцев бросали на обочине дороги. Поэтому на центральных равнинах стали сбиваться стаи бродячих собак. Жизнь их была короткой и жалкой. Чесоточные, паршивые, они рылись по помойкам возле придорожных кафе в поисках еды и, как правило, заканчивали свои дни под колесами грузовиков. Но самой ужасной мукой было для них отсутствие контакта с человеком. Отбившись от стаи тысячи лет назад, выбрав общество людей, собака никогда не сможет приспособиться к дикой жизни. В стаях никак не складывалось устойчивой иерархии, псы постоянно грызлись – и из-за пищи, и из-за обладания сукой; детенышей бросали на произвол судьбы, иногда их пожирали старшие собратья.

Я в то время все больше пил; и вот, после третьего стакана анисовой, направляясь на неверных ногах к своему «бентли», потрясенный, наблюдал, как Изабель пролезла в дыру в решетке и подошла к стае из десятка собак, обосновавшихся на пустыре возле паркинга. Я знал, что она от природы скорее боязлива, а животные эти считались опасными. Но собаки спокойно смотрели, как она приближается, не выказывая ни агрессии, ни страха. Маленький бело-рыжий метис с острыми ушками, от силы трех месяцев от роду, пополз к ней. Она нагнулась, взяла его на руки и вернулась к машине. Так в нашу жизнь вошёл Фокс – а вместе с ним безусловная любовь.

Даниель24,6

В силу сложного переплетения белков, образующих клеточную мембрану у приматов, клонирование человека на протяжении ряда десятилетий оставалось опасной, рискованной операцией и почти не практиковалось. Напротив, применительно к большинству домашних животных – в том числе, хотя и с некоторым опозданием, применительно к собакам – оно сразу же увенчалось полным успехом. Так что сейчас, когда я пишу эти строки, добавляя по примеру предшественников традиционный комментарий к рассказу о жизни моего человеческого предка, у моих ног растянулся тот самый Фокс.

Моя жизнь течет спокойно и безрадостно; размеры виллы позволяют совершать небольшие прогулки, а полный набор тренажеров помогает поддерживать в тонусе мускулатуру. Зато Фокс счастлив: носится по саду, довольствуясь его периметром – он быстро понял, что от ограды нужно держаться подальше; играет с мячиком или с одной из пластиковых зверюшек (у меня их несколько сотен, доставшихся от предшественников); особенно ему нравятся музыкальные игрушки, в частности польская уточка, крякающая на разные голоса. Но больше всего он любит, когда я беру его на руки, и он отдыхает в солнечных лучах, положив голову мне на колени и погрузившись в счастливую дрему. Мы спим вместе, и каждое утро для меня – это радостные облизывания и топот маленьких лапок; он неподдельно наслаждается жизнью, новым днем и ярким солнцем. Его восторги такие же, какие были у его предков, и останутся таковыми у его потомков; в саму его природу включена возможность быть счастливым.

Я всего лишь неочеловек, и в моей природе не заложено подобных возможностей. Что безусловная любовь есть предпосылка возможности быть счастливым – об этом знали уже человеческие существа, по крайней мере самые продвинутые из них. До сих пор, несмотря на полное понимание проблемы, мы ни на шаг не приблизились к ее решению. Изучение жизнеописаний святых, на которое возлагались большие надежды, не внесло никакой ясности. Побудительные мотивы святых, стремившихся к спасению души, были альтруистичными лишь отчасти (хотя покорность воле Бога, на которую они ссылались, нередко оказывалась для них лишь удобным способом оправдать в чужих глазах свой природный альтруизм); более того, вследствие длительной веры в очевидно несуществующее божество у них развивалось скудоумие, в конечном счете несовместимое с требованиями высокотехнологичной цивилизации. Что же касается гипотезы о некоем «гене альтруизма», то она уже столько раз опровергалась самой жизнью, что сегодня никто не рискнет высказать ее публично. Конечно, удалось доказать, что центры жестокости, моральной оценки и альтруизма расположены в префронтальной коре, однако дальше этой констатации чисто анатомического характера ученые продвинуться не смогли. С тех пор как появились неолюди, о генетическом происхождении нравственности было сделано по меньшей мере три тысячи докладов, подготовленных в самых авторитетных научных кругах; однако до сих пор никому не удавалось опереться на экспериментальные данные. Кроме того, неоднократно проводились расчеты с целью обосновать дарвинистскую теорию, объясняющую возникновение альтруизма в животных популяциях избирательным преимуществом, которое он мог давать группе в целом; но эти расчеты оказались неточными, путаными и противоречивыми и в конце концов канули в забвение.