Я встал на колени у могилы и зарыдал. Коснувшись коленями холодной земли, я содрогнулся. Попытался рассказать Мириам о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была до того, как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своим злом.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик, не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятье, отличный выстрел!

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь разве не монастырь святых сестер?

– Считаешь меня дураком? – Он сплюнул. – Монастыря здесь нет уже много лет. С тех пор как Михей разбил Пендурум и нам, наемникам, пришлось бежать в горы. То был последний свободный город на континенте – оплот для нас, несчастных глупцов. Ох, как мне его не хватает…

Мужчина и выглядел как наемник – немытый, с копотью на лице. Даже плащ его был из чесаной шерсти, царапающей кожу.

– Мне нравятся твои цвета, – сказал я, чтобы утихомирить его.

– Ты что, не знаешь цветов Черного фронта? Пуля попала тебе в живот или в голову?

– Черный фронт? – Помедлив, я сказал первое, что пришло в голову: – Не мог придумать названия пооригинальнее?

Наемник погладил мальчика по голове, как будто в награду за то, что тот меня подстрелил. Потом изучил обугленный железный обрубок на месте моей правой руки.

– Что это за дрянь? – Он с отвращением сморщил нос.

– Я Михей Железный. – Я поднял железный обрубок. – А это была металлическая рука, дарованная демонами Лабиринта.

Он замер от удивления, а потом расхохотался, как пьяная гиена:

– А я император Иосиас! – Он погладил мальчика по голове. – А это патриарх Лазарь!

Я тоже расхохотался. Мне было адски больно.

– Ты не окажешь мне одолжение, приятель? – Я указал на свою кровоточащую рану.

Он вытер губы рукавом.

– У нас в лачугах нет целителей. Здесь самое большое одолжение – быстрая смерть.

– У меня есть идея получше. Иди по этой тропе и поднимайся в гору, пока не найдешь пещеру. Тогда крикни в нее имя: «Элли».

Наемник снова расхохотался. Смеялся даже мальчишка.

– Ты забавный, – сказал мужчина. – Ни один целитель не сможет заштопать такую большую дыру. Я сделаю тебе еще одну, в сердце. Не против?

Боль была такая, как будто кровь превратилась в лаву и жжет внутренности. Но все-таки я покачал головой.

– Ну ладно, умирай медленно. – Он двинулся к монастырю, продолжая смеяться.

Мальчик с жалостью посмотрел на меня и пошел вслед за ним.

Я все же надеялся дожить до заката. Быть может, тогда Элли отыщет меня и исцелит, как уже делала дважды. Я коротал время, разговаривая с Мириам. Рассказал ей о своих завоеваниях, о победах и единственном поражении.

Настала ночь, а Элли все не было. С меня натекла лужа крови, и я хрипел. Выкрикивал ее имя, и каждый крик был больнее, чем то, как я представлял себе роды. Я представлял, как Мириам рожала Элли в той каморке без окон, под присмотром презиравших ее людей. Ее последние минуты, видимо, были не лучше. Последние минуты моей дочери тоже были пронизаны ужасом… из-за меня. Ее предсмертные крики, когда я душил ее на морской стене, наверняка будут преследовать меня и после смерти. Оказывается, все это время я ненавидел себя.

Но умирать с печальными мыслями казалось неправильным, поэтому, чтобы приободриться, я стал вспоминать всех женщин, с которыми переспал. Дочь булочника, племянница мясника и подозрительно молодая жена ростовщика. Мириам и Альма, сестра Зоси, и… демон… и все на этом. Я так и не прикоснулся к Селене. Но по-настоящему я желал только Ашери. Я вспомнил запах ее ледяного медового дыхания, бесстрастное лицо и как она улыбалась на борту моего флагманского корабля много лун назад.

Послышались шаги. Легкий шорох в траве.

Передо мной стоял тот же мальчик с ножом вдвое больше его руки.

– Как тебя зовут?

Я улыбнулся – а что еще делать?

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий и могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Можешь говорить всем: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза… были совсем как у Ашери. Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин, читал под деревом книгу. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше ничего никому не должны. Свободны.

Гимн Равновесия

Он предстал пред нами в ароматах Фонтана душ,

И ангелы подсчитали его вес, все добро и все зло,

Весы раскинулись шире самой земли, их края достигали звезд,

И грехов, и дел праведных у него было поровну,

равновесие полное.

И спросил наш слуга:

«О Архангел, он землю наполнил в равной мере

злодейством и милостью,

Как судить мне его?»

И ответили мы:

«Отправь его обратно и пошли испытания, одно за другим,

Лишь тогда мы узнаем меру его души».

«Ангельская песнь», Книга Принципуса, 99–106

1. Михей

Странно чувствовать, как твое тело наполняется чужой кровью. Меня прокололи иглой и в отверстие воткнули то, что я могу лишь описать как нить из гибкого стекла. Я метался между бодрствованием и сном, и в меня лилось что-то красное.

Пока из моего живота извлекали пулю, я спал. Меня перевязали чересчур туго, но я не жаловался.

Говорили целители на саргосском, и я понял несколько слов, среди них: «преклонить колени», «гореть», «корабль». Я пытался спрашивать на крестейском, кто они, но они не поняли или не потрудились ответить.

Я не стал тревожиться из-за этого – лишь глупец кусает руку, дарующую ему жизнь.

Окно говорило мне о течении времени. Я наблюдал, как луна сжимается и умирает, а потом восстает опять и сияет во всей красе. Я все время лежал на том же соломенном тюфяке, и меня постоянно преследовали кошмары. Если снился дождь, заливающий мир, я просыпался, жадно хватая воздух. А когда океаны кипели в огне – кашлял от несуществующего дыма. Один раз огонь иссушил все воды мира, я увидел скрывавшуюся под ними белую раковину, и она мерцала, как звездный свет в бездне. А когда не спал и не видел кошмарных снов, я прислушивался к случайной болтовне саргосцев и смотрел на пыльные каменные стены пустой комнаты.

Каждый день меня кормили мягким хлебом и меняли одежду. Помогали мне испражняться. И не спрашивали, кто я такой, как и я не спрашивал, почему они заботятся обо мне.

До тех пор пока не настал день, когда я смог встать и сходить в нужник самостоятельно.

– Как ты заполучил железную руку? – тонким голосом со странным акцентом поинтересовался целитель.

Черты его лица были мягкими, а волосы очень светлыми и почти незаметными, как свеча в свете солнца, особенно брови, почти сливавшиеся с лицом. Пришлось постараться, чтобы выказать уважение к человеку с такими расплывчатыми чертами, хотя он и спас мою жизнь.

Я спросил себя, как правдиво ответить на этот вопрос. И о том, почему целитель так долго собирался его задать. А еще о том, не навлечет ли на меня беду неверный ответ.

Я взглянул на обрубок руки. Перво-наперво, обнаружив меня истекавшим кровью у надгробия Мириам, они отрезали мою сломанную железную руку. И теперь правая рука заканчивалась там, где прежде начиналась железная, – у локтя.

– Ее даровал мне один человек из Шелковых земель.

Я почти не соврал. Джауз заботился о моей сломанной руке до того, как этим занялись демоны.

– Зачем было выходцу из Шелковых земель давать тебе эту руку? Кто ты?

Если я назовусь, например, простым рыбаком, мой рассказ будет лишен смысла. Если все же признаюсь, что был важной персоной, вероятно, это приведет к новым расспросам. А чем больше он будет меня расспрашивать, тем вероятнее, что я собьюсь и выставлю себя лжецом.

– Я Михей Железный.

Целитель покачал головой, по его лицу расплылась ухмылка:

– Ты считаешь меня глупцом?

– Наверное, с утекшей кровью я потерял половину своего веса. Несмотря на это, я здесь, и в моих венах течет чужая кровь. Я считаю тебя чудотворцем, а не глупцом.

– Тогда спрошу еще раз. Кто ты?

– Я уже сказал. И теперь вопрос в том, кто вы. Вы из тех многочисленных людей, считающих меня героем? Или из миллионов, проклинающих мое имя? Я не кто иной, как Михей Железный, и я в вашей власти.

Он ушел. Я попробовал открыть дверь, но он ее запер. А окно было слишком маленьким для воина моего роста и телосложения. Мне осталось лишь ждать.

И я ждал.

Через два дня он возвратился с другим человеком.

С человеком, которого я узнал.

Он носил повязку на правом глазу, так же как и шестнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз.

– Он не лжец, – произнес священник Васко. – Он действительно Михей Железный.

Что-то в нем изменилось, и дело не только в возрасте. В последний раз мы виделись, будучи молодыми, полными страстей и противоречий юности. А теперь стали седыми, морщинистыми и с хриплыми голосами.

Я никогда не думал, что снова увижу это лицо. Когда обнаружилось, что он прелюбодействовал и породил незаконнорожденного ребенка, этосианская церковь перевела его в монастырь в родной Саргосе. Что он делает здесь, в нагорье Гипериона?

– Я тебя помню, священник, – произнес я.

– Я не священник, – ответил Васко. – Давно перестал им быть.

Я не мог не чувствовать к нему той же неприязни, что и много лет назад. Он осудил Мириам, мать Элли, за грех прелюбодеяния, хотя сам был прелюбодеем. Его облик я хранил в своем сердце как воплощение этосианских священнослужителей, узколобых, самодовольных и двуличных.

Васко встал на колени, опустив взгляд к моим ногам:

– Каюсь в том, что сделал с твоей возлюбленной. С Мириам. Прости меня.

Я едва не лишился дара речи.

– Тебе нужно просить прощения не у меня.

– Это верно. – Бывший священник встал. – Жаль, что мертвые не могут прощать.

И правда, жаль. Но мне не хотелось рассуждать о его грехах.

– Что ты здесь делаешь, Васко?

Он улыбнулся правой половиной лица:

– Это долгая история.

– Мне она не особенно интересна, и я предпочел бы пойти своей дорогой.

Васко покачал головой:

– Боюсь, я не могу позволить тебе уйти.

Теперь все его лицо улыбалось. Бывший священник выглядел не слишком приятно. Как и в случае с его другом-целителем, о нем трудно было судить по лицу, в особенности из-за широкой черной повязки, закрывающей глаз. Кожа у него была цвета глины, а щеки обвисли – понятно, что он не молод. И даже борода, волнистая, как зимнее море, не знала, какую форму принять.

– Теперь ты принадлежишь мне, Михей Железный.

– Ни один человек не принадлежит другому.

– Я вытащил тебя из бездны. Я дал тебе жизнь, и теперь она принадлежит мне. Подчинись, и, возможно, ты мне пригодишься.