Теа Сандет: Голос Вессема

худож. Soma

Данное издание является художественным произведением и не пропагандирует совершение противоправных и антиобщественных действий, курение, употребление алкогольных напитков и наркотических веществ. Курение, употребление алкоголя и наркотических веществ вредят вашему здоровью. Описания и/или изображения противоправных и антиобщественных действий обусловлены жанром и/или сюжетом, художественным, образным и творческим замыслом и не являются призывом к действию.

© Теа Сандет, текст, 2025

© ООО «РОСМЭН», 2025

Глава 1

ОХРАННИК НА ПРОПУСКНОМ ПУНКТЕ демонстративно никуда не торопился.

– Вот, ― наконец сказал он, выкладывая на стойку мои вещи. ― Все по списку. Украшение.

Он протянул браслет, который Эме сделала мне еще в пятом классе, и с тех пор я носила его не снимая.

– Куртка.

Вообще-то это куртка Коди, но именно в ней меня и взяли. Остальную одежду мне вернули раньше, когда я сдавала форму.

– И коммуникатор.

Стекло на комме треснуло.

– Стекло на комме треснуло, ― сказала я.

– Вот горе-то, ― безразлично отозвался охранник и протянул мне планшет. ― Приложи палец.

Я пробежала глазами текст на экране. Там многословно говорилось, что все мои вещи возвращены мне в полном объеме, я получила личные документы и претензий не имею. Мое имя было написано с ошибкой.

– А деньги? ― спросила я, ни на что особо не надеясь.

Ясно же, что не отдаст.

– Какие деньги? ― очень натурально удивился охранник.

– Да ладно, ― закатила я глаза. ― Как я домой-то доберусь, мы у черта на рогах.

– Да не было там никаких денег! Еще до меня подрезали. ― Судя по искренней досаде в его голосе, он не врал. ― Я бы не взял. Ну не все. Вот твоя новая социальная карточка. ― Он протянул мне пластиковый прямоугольник. ― Условия знаешь.

– Не знаю, ― сказала я мстительно, все еще злясь из-за денег.

– В течение двенадцати часов регистрируешься в соцслужбе, ходишь отмечаешься. Одно правонарушение в ближайшие полгода, хоть улицу не в том месте перейдешь, ― возвращаешься обратно. Тебе положено социальное жилье и социальное пособие.

Я покосилась за окно:

– А социальный зонт мне не положен?

Дождь лил как из ведра.

– Не-а, не положен. ― Охранник заржал.

Из-за дождя я видела еще хуже, чем обычно, но, кажется, на противоположной стороне улицы кто-то припарковался. Если потороплюсь ― успею поговорить с водителем и, может, уговорю меня подвезти.

– Ладно, куда тут палец приложить? ― заторопилась я.

– Сюда. ― Охранник снова протянул мне планшет. ― Ты это, осторожнее иди. Река разлилась, говорят.

Значит, сегодня в жилых блоках будет очень мокро. В прошлый раз на первом этаже воды натекло по щиколотку ― откуда она только бралась, ― воняло зверски, и одежда у всех отсырела и не сохла потом еще неделю, и Крина устроила драку, чтобы согнать меня с верхней койки, потому что там было почти сухо. Я поежилась. Вовремя меня выпустили.

Я натянула куртку на голову и выскочила под дождь. И тут же остановилась, не веря своим глазам. Эме. Да быть того не может. Волосы у нее стали ярко-красные, в нижней губе прибавилось колец, но это точно была она.

– Давай быстрей, плесень, мать твою! ― заорала она. ― Я тут два часа уже, блин, торчу! Весь город сейчас смоет к хренам собачьим!

Из-под оранжевого капюшона дождевика Эме улыбалась во весь рот, так, что ее и без того узкие глаза превратились в щелки. Я кинулась к ней и обняла ― для этого мне пришлось нагнуться.

– Давай, пошли. ― Эме, вывернувшись из моих рук, кивнула в сторону припаркованной машины, на которую я и возлагала надежды.

– Откуда у тебя машина? ― спросила я, не придумав ничего получше.

Понятия не имею, что должен первым делом спросить человек, которого выпустили из тюрьмы. Но Эме никогда не водила машину ― не доставала ногами до педалей. И никто из нас не водил, потому что откуда у кого-то из нас она могла взяться. И никто из нас никогда не был в тюрьме.

– Да разве это машина, ― отозвалась Эме. ― Это долбаное ржавое ведро. Взяла тут… Сказали, что тебя сегодня выпускают, вот решила приехать.

– А… больше никто не приехал?

На какой-то момент у меня появилась безумная надежда, что сейчас из машины выйдет Коди. Что мне просто не сказали, а он вернулся. Что этот момент, когда он крикнул «Беги!» ― не считается.

– Нет, ― отрезала Эме.

Нужно было хорошо знать ее, чтобы догадаться, что этот резкий тон ― ее манера выражать сочувствие. Она прекрасно поняла, о чем я подумала.

Я еще хлопала сломанной дверцей, когда Эме уже рванула с места. Опрокинув по пути мусорный бак, она лихо вырулила на трассу. Я наконец разглядела, что машина управлялась рычагами, без педалей.

– Хренов дождь, ― бормотала Эме, одной рукой крутя руль, другой пытаясь выловить сигарету из пачки.

Машину кидало из стороны в сторону, и у меня появилось подозрение, что Эме сидит за рулем первый раз в жизни.

– Ладно, сейчас в «Норт-бар», там накатим, согреемся.

Я отобрала у нее пачку, прикурила сигарету и вложила в пальцы Эме. На правой руке у нее виднелись две новые татуировки.

Мы проехали пустырь, вдалеке промелькнул и скрылся Первый завод медоборудования ― мы ехали вдоль границы Промзоны. Потом потянулись водоочистные сооружения. Дождем размыло свалку ― мимо плыл какой-то мелкий мусор. Я вдруг вспомнила, как мы под предводительством Нико искали на этой свалке использованные фильтры для респираторов, чтобы сдать их вместо почти использованных. Одна из первых его махинаций и точно одна из лучших.

– Мне в социалку надо, ― сказала я. ― Отметиться. А то, сказали, обратно посадят.

– Мать их, ― снова завелась Эме. ― Долбаные уроды. Тебе надо было пристрелить и их тоже к хренам собачьим.

– Вообще-то, ― заметила я, не представляя, кого она имеет в виду под «ними», не чиновника же из социальной службы, ― я никого не пристрелила.

Думаю, Эме об этом и сама догадалась. Иначе сидеть бы мне до конца дней.

– Ну и зря, ― отрезала она. ― Слушай, Рета… Не то чтобы мы не интересовались раньше, просто, знаешь, столько всего рассказывают про это… В общем, а что конкретно ты вообще-то сделала?

* * *

Когда Коди сказал, что два типа готовы заплатить за то, чтобы мы провели их в Вессем, я думала, он шутит. Потом он сказал, что они из Сити, и я поняла, что нет, не шутит. Просто нам сказочно повезло.

В Гетто каждый ребенок знает кучу страшилок про Вессем и мечтает до него добраться. Пара ребят из нашей школы даже пытались, но пошли не в ту сторону, заблудились, переночевали в поле, а утром их с позором вернули обратно. Конечно, потом они рассказывали, что дошли до самого Вессема, видели жуткие развалины мертвого города и едва спаслись от полчищ чудовищ, но никто им не верил.

Словом, в детстве все мечтают про Вессем. В действительности к тому возрасту, как этот поход становится по силам, ребенок уже мечтает о другом. Идиоты ― жить в Чарна-Сити. Умные ― найти такую работу, чтобы в перспективе можно было переехать в Чарну-Промышленную. В итоге все до, после и иногда вместо школы вкалывают на уборке дорог или на фермах, самым везучим и впрямь удается прорваться в Сити ― уборщиком, но все же в Сити! ― и Вессем автоматом снимается с повестки дня. Да и верят в него после двенадцати только полные фрики. Нико был единственным человеком из тех, кого я знала, кто вырос и все равно хотел в Вессем. И даже нашел способ туда попасть.

Нет, я уверена, мы были не единственные, кто туда дошел. Просто у нас хватило глупости об этом рассказать.

* * *

― Что конкретно ты вообще-то сделала? ― спросила Эме.

– А что говорят?

– Да всякое. Что вы завели этих ребят в лес и пытались ограбить и убить к хренам собачьим. Потом ты попалась, а Коди сбежал. Как-то так.

Я помолчала. Дождь усилился, машина виляла на мокрой дороге, по салону плавали клубы дыма.

Лучше бы мы и правда пытались их убить.

– Так это правда? Коди сбежал?

– Нет.

– А что тогда?

– Знаешь, давай потом, хорошо? ― пробормотала я.

Эме резко затормозила ― мы были уже у здания социалки.

– Подожди, я быстро, ― сказала я, выскакивая из машины.

Экран на стене показывал то, что ему и положено было показывать в такой конторе, ― счастливых людей, занятых честным трудом. Когда я вошла, там как раз крутился проморолик Восточных шахт. На экране появилась улыбающаяся семья шахтера (почему-то он ходил в защитной каске даже дома), затем карта ― самый юг Промзоны, черт его знает, почему шахты называются «Восточные». Говорят, там хорошо платят и даже фильтры выдают по квоте, но шахта ― она и есть шахта. Там всегда люди нужны.

Приложив комм к терминалу у входа, я получила номер и встала в короткую очередь. Людей оказалось немного ― в такую погоду идти в социалку можно лишь по очень острой необходимости, ― но сесть все равно было некуда, так что я десять минут подпирала стену, два раза посмотрела на веселого шахтера и его семью, один раз ― на доброго доктора, призывавшего вакцинировать детей от гриппа Вентра, потом прокрутили короткий выпуск местных новостей (все как обычно ― город процветает, пожар на мусорном полигоне успешно потушен, в Промзоне закрылся какой-то цех, ожидается временное повышение цен на электричество, в галерее Чарна-Сити прошло открытие международного конкурса голографических моделей), следом ― рекламу программы дополнительного обучения самым востребованным специальностям. На словах «государственная компенсация расходов для лиц моложе двадцати» я заинтересовалась, но тут комм в моих руках завибрировал, и я двинулась к одной из сизых матовых дверей.

Социальный работник ― женщина лет пятидесяти с отечным желтоватым лицом ― смотрела на меня с подозрением. За ее спиной был все тот же экран, на котором снова улыбался шахтер. На столе перед женщиной лежал новенький респиратор. Когда я заходила, она приложила его к лицу и не убирала, пока дверь не закрылась.

Цвет моей новой карты ― коричневый ― сам по себе как бы намекал, что я теперь человек второго сорта. Когда я протянула ее женщине, та помедлила, словно раздумывая, стоит ли к ней прикасаться, затем все же взяла ― брезгливо, двумя пальцами, за краешек.

– Не бойтесь, это не заразно, ― сказала я.

Она поджала губы и сунула карточку в ридер на своем терминале.

– Реталин Корто, восемнадцать лет, первая судимость, ― зачем-то прочитала она вслух. ― Не могла придумать себе имя получше?

Я вздрогнула. Никто и никогда меня так не называл. Нашим шестнадцатилетним родителям показалось очень забавным назвать близнецов в честь своих любимых таблеток. Наверное, они и тогда были под кайфом ― иначе я ничем не могу объяснить то, что они не смогли даже правильно списать название с упаковки. Но в младшей школе мы с братом сумели ясно донести до окружающих, что нас стоит называть Рета и Коди и никак иначе. А когда папаша слинял, мы с братом торжественно сменили фамилию в «таккере» с Корто на Немет, фамилию матери. Правда, дальше дело не пошло ― во всех официальных документах у нас осталась фамилия отца. Но про это мало кто знал, и мы были довольны. С тех пор имя Реталин Корто я слышала только в полиции. Теперь, наверное, буду слышать часто.

Картинка на экране сменилась ― там сажали деревья. Я присмотрелась ― Государственному лесничеству требовались рабочие. Ну-ну. Двоюродный брат Эме как-то туда устраивался на сезон, говорит, один парень заблудился в болоте ― и с концами, жуткое место.

Не дождавшись ответа, женщина принялась вбивать какие-то данные, одновременно повторяя то, что я уже слышала от охранника:

– Ты должна приходить сюда отмечаться. Три недели ходишь каждый день, потом ― раз в неделю.

Я кивнула. Почему бы не ходить.