Мицуно Вацу: Веди меня через бури горы Химицу

Иллюстрация на обложе Александра Кошкина

Дизайн обложки и полусупера Вероники Мухановой

© Мицуно Вацу, текст

© А. Кошкин, иллюстрация на обложку

В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Пролог

«Вода будет гореть…»

Эти слова звучали во снах губернатора острова Дэдзима^[1] – Мацудайра Ясухиры – уже много лет. Впервые он услышал их от странствующего отшельника, которого семья губернатора, в те времена ещё не распустившего на кимоно детские складки катааге, пустила в пристройку на ночлег. Отшельник-синтоист почитал богов и видел их знаки во всём – от положения риса в плошке до отсвета заката в бадье с водой.

Ясухира, как и любой непоседливый ребёнок, украдкой наблюдал за ним, даже когда отшельник пожелал остаться в одиночестве для молитвы. Именно тогда будущий губернатор Дэдзимы и услышал судьбоносные слова про горящую воду.

За годы, прошедшие с тех пор, он убедил себя в том, что отшельник говорил об отражении алого заката в воде. Иных трактовок быть не могло, как не могла вода гореть, если, конечно, речь не шла о какой-то горючей жидкости.

«Не будет простая вода гореть, – думал Ясухира, смотря на притихшую к ночи бухту. – Вода побеждает огонь». Он не знал, почему детские воспоминания вновь встревожили его в такой мирный вечер, ведь обычно они оставались смутным шёпотом ночи.

«Он говорил что-то ещё, но я помню только огонь… И почему думаю о нём сейчас?» – вопрошал он, оглядывая пришвартованные голландские корабли – единственные, которым была разрешена торговля с Местом-Где-Восходит-Солнце^[2].

Ответ на вопрос Ясухиры скрывался в трёх морских милях от Дэдзимы, где на спущенных парусах дрейфовал британский фрегат «Фаэтон».

Арчибальд Картер, в сущности, был неплохим человеком. Просто очень голодным.

Голод стал для него новшеством, которого потомственному графу и члену Королевского общества прежде удавалось избегать. Разумеется, Арчибальд читал в книгах и путевых заметках о неизбежных лишениях своих предшественников, отправлявшихся в научные экспедиции. Но читать – это одно, а чувствовать, как живот крутит от пустоты внутри – совсем другое.

Именно голод не позволил чести Арчибальда воспротивиться предложению капитана Флитвуда Броутона Рейнольдса Пелью, которое тот озвучил в своей каюте ему, нескольким доверенным офицерам и старпому.

– Мы войдём в Нагасаки, чтобы пополнить запасы пресной воды и провизии.

– Нас погонят взашей, – пробасил преклонных лет старпом, относившийся к девятнадцатилетнему Флитвуду с почти отеческой строгостью. – Причём и японцы, и голландцы. Первые – чтоб не допустить на свою землю чужаков, вторые – чтоб мы не саботировали их торговлю.

– У нас больше орудий, – возразил капитан. – При необходимости будем угрожать.

«Мирному торговому порту? – мысленно ужасался Арчибальд. – Это же скандал, варварство…» Но что бы молодой граф, а ему тогда было немногим больше, чем Флитвуду, ни думал, оспорить решение капитана он не решился.

– У нас всего два варианта, Мэллард, – спокойно сказал капитан. – Первый: мы поднимаем паруса, уходим от Нагасаки и умираем от голода, пытаясь добраться до ближайшего дружественного порта. Второй: мы угрожаем, запасаемся провизией, которой у голландцев на Дэдзиме в избытке, и возвращаемся домой живыми.

На это старпому Мэлларду возразить было нечего. Ни он, ни кто-либо другой из притихших в каюте офицеров не горел желанием умирать. Это во многом отличало их от японских аристократов, именуемых самураями, которые воспитывались в принятии смерти, когда иного честного способа жить не оставалось.

Арчибальд Картер, разумеется, понятия не имел о самурайской чести. К концу разговора он просто отчаянно хотел, чтобы Флитвуд привёл свой план в исполнение, и вся команда смогла поесть.

«Неизбежное варварство, – мысленно оправдывался он. – Всё-таки на кону наша жизнь. Да и мы никому не причиним вреда… Только пригрозим…»

Той ночью угрозы стали залпами тридцати восьми орудий «Фаэтона», и вода у Дэдзимы горела вместе с голландскими кораблями.

На рассвете Мацудайра Ясухира, не сумевший защитить вверенный ему порт, сделал продольный разрез на животе, избрав сэппуку^[3] единственным способом очиститься от позора.

Умирая, он вспоминал слова отшельника.

«Вода будет гореть…»

Во снах Ясухиры синтоист говорил что-то ещё.

«Вода будет гореть, когда солнце начнёт замерзать».

«Вот что это были за слова, – думал губернатор. – Так пусть те, кто принёс с собой огонь, познают холод замерзающего солнца».

Даже очищающую смерть сумел очернить «Фаэтон», уже давно отошедший от берегов Дэдзимы. Умереть Ясухира должен был с ясным сознанием, а из-за чужаков уходил с проклятием в мыслях. И на устах.

В то же время на борту британского фрегата мирно спал сытый Арчибальд Картер. Под утро ему обычно становилось жарко в маленькой каюте, но в этот раз графа разбудил пробирающий до костей холод. Кутаясь в тонкое одеяло, он отправился в камбуз за чаем, а по возвращении в каюту сделал открытие, имевшее к науке мало отношения, но безвозвратно изменившее его жизнь.

Это открытие было женщиной в потрёпанном кимоно, пугливо сжавшейся у стены и глядящей на Арчибальда полными надежды голубыми глазами.

– Х-холодно, – пролепетала она на ломаном английском.

Укутывая незнакомку в одеяло, граф невольно сравнил её с фарфоровой куклой. Тонкие черты выбеленного лица, тёмные мазки бровей, веера ресниц и вся её экзотичная, по мнению британца, красота и впрямь заслуживали такого сравнения.

– Спаситель, – выдохнула женщина, касаясь лбом пола.

Смотря сверху вниз на её хрупкую фигуру, с таким доверчивым почтением свернувшуюся у его ног, Арчибальд Картер понял, что пропал.

Пропал на добрые двадцать лет, наполненных ложью, осуждением и любовью.

Часть первая
Мина Картер

Глава I
Котам по душе снег

– Мина! Мина, негодная девчонка, вернись и оденься, как подобает леди! – крик миссис Тисл звучал из парадных дверей небольшого коттеджа, и я знала, что тучная гувернантка при всём желании не сможет меня догнать.

Поборов желание обернуться и показать ей язык, я продолжила бежать прочь от дома – к конюшням. Рано или поздно мне всё равно предстояло вернуться, а навлекать на себя ещё больший гнев гувернантки, у которой была очень тяжёлая рука, не особо хотелось. Хватало и того, что я выбежала на улицу в льняных штанах, которые обычно носили деревенские мальчишки, и заправленной в них тонкой ночной рубашке.

«Не леди ни разу, зато удобно, – мысленно усмехнулась я, не обращая внимания на то, как подросшая за лето грудь то и дело норовила показаться из распахнутого ворота. – Ещё и Финну наверняка понравится».

При мысли о тёплых руках сына местного конюшего, скользящих по моему телу, я почувствовала волну мурашек, пробежавших по спине. «Он обещал сегодня сделать меня женщиной… – Волнение, любопытство и нетерпение смешивались, подгоняя меня к месту свидания с Финном. – И почему конюшни так далеко от дома?!» Не глядя под ноги, я неслась по типичным английским полям к видневшимся вдалеке деревянным крышам стойл.

– Мр-м-я-я-яу! – яростное мяуканье заставило меня обернуться.

На бегу этого, конечно, делать не стоило – это я поняла, запнувшись о кочку и растянувшись на влажной после дождя земле. Рубашка тут же намокла, а в нос ударил резкий травяной запах.

– Вот дерьмо… – я тряхнула головой, отгоняя звон, ударивший по ушам во время падения. – Нао, ты меня убить захотел?!

Белоснежный кот – причина моего падения – спокойно сидел рядом, глядя на меня белёсо-голубыми глазами.

– Предупреждаю! – я села на колени и приставила палец к его холодному носу. – Если ты от меня избавишься, кормить тебя будет некому.

Кот лениво уклонился от прикосновения и, как ни в чём не бывало, принялся вылизывать лапу.

– Фу, ты же по мокрой траве ходил!

Взгляд, которым меня одарил Нао, красноречивее слов говорил: «И что?» Однако в следующую же секунду кот вальяжно подошёл ко мне, тыкаясь лбом в бедро. «Засранец, знает, что я готова всё простить его милой моське».

Рука и правда по привычке потянулась погладить белую шерсть, однако мысли о свидании с Финном были сильнее.

– Нет у меня времени тебя гладить, брысь домой.

Я встала, отряхивая с испорченной рубашки комки грязи и травы. Не сдаваясь, Нао принялся тереться о мои ноги.

– Пусти меня, – строго сказала я.

Кот команду проигнорировал. А попытку перешагнуть через него или обойти пресёк, впившись когтями в ногу.

– Ай! Больно же! – я попыталась поднять его на руки, но Нао выгнулся и зашипел. – Что на тебя нашло?!

Вспышка кошачьего гнева мгновенно сменилась покорностью. Пушистое чудо снова приникло к моим ногам, почти подталкивая обратно к дому.

– Нет, Нао. Брысь! Мне надо идти! Ты же вообще на улицу почти не выходишь, какого чёрта сегодня с тобой случилось?

Услышь меня сейчас миссис Тисл, наверняка ударила бы по губам за сквернословие, но вдали от дома я редко стеснялась в выражениях, которых понабралась у Финна. К сожалению, на Нао не действовали ни чертыхания, ни уговоры.

Я попыталась просто сбежать от него, но кот показал удивительную прыть, снова пуская в ход когти и оставляя на моей голени ощутимые царапины.

– Да прекрати же ты! – я упала на четвереньки, заглядывая Нао в глаза. – Мне хочется стать женщиной, понимаешь? Финн… Он… Он самый красивый парень во Флекни^[4]. У нас вообще тут моих ровесников почти нет – все молодые уезжают в города или идут в солдаты. А мне уже восемнадцать! Половина деревенских девиц моего возраста уже замужем или просто были с мужчинами, чтоб узнать, каково это… Они мне всё-всё про это рассказали, и я тоже хочу!

Зачем я всё это говорила коту, который, очевидно, не мог понять моих переживаний, я не знала. Но Нао всегда казался умнее других животных, поэтому хотелось верить, что он успокоится из-за мягкого тона и позволит мне уйти.

– Мне всё равно замужество нормальное не светит, так почему я должна жить без любви? Нао, миленький, не знаю, что тебе от меня понадобилось, но потерпи чуточку. Я вернусь домой совсем скоро…

Хитрый комок шерсти подошёл ко мне и, поднявшись на задние лапы, упёрся передними мне в плечо. Это был настолько человеческий жест, что я почти уверовала в его разумность.

– Давай, мой хороший… Пусти…

Почесав кота за ухом, я поцеловала его в нос и быстро встала, не давая ему возможности впиться когтями в лицо.

– Мя-я-яу, – на этот раз мяуканье Нао было спокойным и даже немного грустным.

Остановить меня он больше не пытался, и я медленно, постоянно оборачиваясь, продолжила путь. Волнение и трепет в груди куда-то пропали.

«Вот ведь, зараза, такой момент испортил…» Я представляла свой бег по полям в распахнутой на груди рубашке очень романтичным. А теперь, измазавшись в земле, уже не чувствовала себя героиней какого-нибудь романа. Да и то, что я сказала Нао про любовь… Финн никогда не говорил со мной о любви. Точнее, он говорил, что любовь – это то, что обретается к старости, когда разум становится слишком слаб для рациональных и полезных мыслей.

Но я была уверена, что он просто стеснялся говорить о чувствах, а на самом деле был влюблён в меня. Иначе зачем дарил полевые цветы? Или покупал ленты на ярмарке? Или проводил со мной время в конюшне? «Вроде старше меня на год, а смущается своих эмоций, как ребёнок», – вот что я думала о словах Финна про любовь.