– Это если гвоздь не потеряешь! Ты рассеянный!

– Не потеряю. Это я нарочно так выдумал про палец, чтоб бабушка отцепилась! Но ты же знаешь, что его у меня отнял старик-фокусник!

– Костя!.. – горько возражает царапина. – По Божьему промыслу Безымянный нельзя отобрать силой! Но Бог в своей бесконечной милости оставил тебе свободу воли! Ты сам добровольно отдал палец! Обменял! Произошла сделка! И теперь все умрут! И ты умрёшь! Мир превратится в Юдоль!..

– Ты что там себе под нос бормочешь, как пень старый?! – злится уже на родном языке баба Света.

– Да ничего я не говорю, бабушка! – обижается Костя. – Что ты ко мне прицепилась!

Садится за стол с мыслью побыстрее разделаться с обедом. Баба Света ставит еду, потом замирает возле окна и смотрит на улицу. В комнате деда Рыба жалобно подпевает радиоисполнителю.

Звучит очень знакомая песня, только слова в ней почему-то другие. Хотя голос тот же – негромкий грустный баритон:

А бесы обернутся чем угодно:
Собака, кошка, птица воробей!..
Но бесам обернуться невозможно
Ни в Богородицу, ни в белых голубей!..
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н!
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..

Удивительно, но суп вкусный! Даже лучше, чем у мамы. Котлета нормально прожарена, макароны не разварились. Баба Света отродясь так хорошо не готовила!

Косте делается жутко, потому что это симптом какой-то необратимой перемены. Я помню, милая, ты меня как-то удивила пиццей, а потом, смеясь, призналась, что это доставка…

– А-а-а-а-а! – тянет в унисон деда Рыба. – Н-н-н-н!..

– Бабушка, – тревожится Костя. – У тебя почему-то вкусная еда. И в радио песня звучит не как раньше. Там же было про журавлей!

– Не знаю… – баба Света невнимательно прислушивается. – Вроде всегда голуби были…

А грустный баритон всё поёт свой псалом. Может, тоже предчувствует Юдоль.

Повсюду сатанинские процессы,
И бесы подселяются в людей…
Но не умеют обернуться бесы
Ни в Богородицу, ни в бе-елых голубей!..

– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н! – словно скулит от боли деда Рыба. – А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..

Вот уже и Костя сомневается в журавлях. Вдруг напутал и действительно пелось про голубей и сказочных бесов…

От бабы Светы Костя снова бредёт в парк к Колесу. Не то чтобы надеется застать там седого ворюгу и потребовать свой палец назад. И так понятно – никто ничего не вернёт. И Божье Ничто про это говорил. Но до сумерек несколько часов. Лучше всё ж погулять, чем сидеть дома.

– А почему, когда Безымянный был у меня, он никому не угрожал, а теперь прям хуже ядерной бомбы? – спрашивает Костя у Божьего Ничто.

Царапина некоторое время раздумывает:

– Он фроде как был на претохранителе, а теперь фключился, и больше его не фыключить. Фы фсе умрёте!..

Дикция у Божьего Ничто сделалась невнятная, будто рот одновременно говорит и жуёт что-то немецкое, может, жвачку из ГДР. Объясняется это просто – царапина чуть подсохла после обработки йодом. Говорить ей затруднительно.

Навстречу троица первоклашек. Бегут вприпрыжку, взбивают башмаками опавшую листву. Один показывает Косте свой рот, набитый сухой землёй. У второго мальчика нос на резинке, картонный конус, а на плече рыжая кошка – разлеглась, как развратная женщина. А девочка и не девочка вовсе, а карлица в школьном платье, в волосах под бантом виднеется плешь золотистого цвета. У неё искривлённые кости ног, лицо безжизненное, как у пупса Малежика.

Может, и не дети они? Просто реальность дала течь, в пробоину просачивается по капле Юдоль, её вымороченный бестиарий.

В трещинах асфальтовых дорожек проступила мутная полуживая слизь; дупла деревьев – искорёженные немым ужасом трухлявые рты, в которые заглядывает невидимый палач-дантист. В глубине парка ревёт Чёртово Колесо.

– А что значит – Божье Ничто?..

– Ох… – задумывается царапина. – Я – щель в потуфтороннее! Прорезь ф инобытие! Я фмыфл, взывающий из глубинного мира! – и, предвосхищая Костин уточняющий вопрос, добавляет: – Из Мира Божьих Вещей! Так яснее?!

– Вещи… – кивает Костя. – Рубашка, молоток, ложка…

– Верно… – Божье Ничто, разговорившись, почти не шепелявит. – Только всё, что ты сейчас назвал, как бы этикетки вещей. А сами вещи находятся не тут.

– Да понятно, что молоток и ложка дома!

– Нет же! – энергично восклицает Божье Ничто, пуская сукровицу. – И квартира твоих родителей, и молоток с ложкой, рубашка, которая на тебе, и та, что висит в шкафу, – это всё вещи, так сказать, по вашу сторону бытия! Поэтому они не-на-сто-я-щи-е!

Костя обижается за вещи:

– Настоящие они!

– Умственные отражения тварной реальности. Феномены! А я тебе толкую о вещах Божьего постоянства! О ноуменах Истинного мира!

Эй, Божье Ничто! Ты в своём уме?! Допустим, ты не погостный бес, не мертвяк-подселенец. Но ведь и не доцент политеха кафедры общественных наук марксизма-ленинизма Вадим Олегович Коровашко, погоняло на курсе – Орехович. Опомнись, ты говоришь с одиннадцатилетним мальчиком, далеко не самым сообразительным! «Инобытие», «Божье Постоянство», ноумен-феномен – он же ни черта не понимает! Хотя по воле случая помнит, как папа, ссорясь с мамой, выговаривал: «Феноменально, Марина! Просто феноменально!» – и в контексте это означало «неслыханно».

– Вот же он – мир! – Костя обводит рукой парковые окрестности, дорогу, бетонный забор, на котором бесстыжими взмахами кирпича начертано слово «ХЛЕБ», стальной ворот Колеса, медленно плывущий над жёлтыми кронами…

Божье Ничто вздыхает:

– Боюсь, мы говорим на разных языках…

– Мы по-русски разговариваем! – упрямится Костя.

– Ты на русском. Но я-то общаюсь с тобой на языке вообще. Иначе бы ты меня совсем не понял. Хотя ты и так не понимаешь…

– Значит, лучше объясняй! – справедливо возражает Костя.

– Пытаюсь… Ну вот представь, что ты звонишь маме на работу. И спрашиваешь у неё позволения пойти в кино. Где находится её разрешение? Разве оно у тебя в руках, как предмет? Было и осталось у твоей мамы, но теперь и у тебя, только как бы полученное напрокат, словесная копия или звуковой дубликат её доброй воли. Так и с вещами.

– В кино я могу и без разрешения ходить! – самоуверенно заявляет Костя. – Если на детский сеанс, конечно…

Божье Ничто уныло опускает уголки условных губ:

– Я перевожу глубинные смыслы в наружные слова, и получается какая-то чепуха. Ох, Костя… Мир, о котором ты говоришь, всего лишь курятник на экранчике «Электроники ИМ-02. Ну, погоди!».

– Издеваешься?! – обижается Костя. – Старик, который палец украл, тоже обещал «Электронику» и обманул!..

В этот момент происходит «подключение». Такое же пережил недавно наш Андрей Тимофеевич, когда тёмный эгрегор показал ему обучающий «мультик».

Божье Ничто наконец-то догадался прокрутить в Костином сознании мысль в довербальном варианте – максимально простом и наглядном, чтобы у мальчишки всё встало на свои места.

Вот что видит Костя. Его реальность с воронами и белками, скамейками, деревьями, молотками и рубашками очень зыбкая, почти жидкая. В ней всё течёт, потому что присутствует время. А божий мир – твёрдый и статичный, нет движения и изменения, ничего иллюзорного, и всё уже свершилось, не начавшись. Может, это и есть настоящая смерть? И ещё Костя понимает, что «жидкий мир» – просто чьё-то усилие, которое ни в чём не обязательно! И если это усилие перестанут совершать, не будет монотонного «Ну, погоди!». Потом Костя видит бога. Точнее, богов. Один Волк, а другой Микки Маус. Оба ловят яйца и как бы соревнуются, кто больше поймает, только не корзинками, а сразу желудками – яйца для них ресурс или пища. Боги отчаянно враждуют. Волк считает, что Микки Маус ворует его яйца, а Микки Маус думает иначе. Каждый полагает, что старше и главнее. Волк уверен, что сотворил Микки Мауса, а тот вероломно предал доверие. Микки Маус в свою очередь говорит, что появился прежде Волка, а жадный Волк хитростью оттеснил собрата от насестов с падающими яйцами. Увы, что бы ни мнили о себе Волк и Микки Маус, они одинаковой природы с падающими безликими яйцами – простенькая кристаллическая графика. Забавно: Волк и Микки Маус не сомневаются в своей субъектности, уверены, что создают причины и следствия, тянут каждый на себя одеяло тварного мира, но истина такова, что боги и яйца детерминированы единственным глобальным смыслом: создавать и обустраивать временную иллюзию, назначение которой – развлечение скучающего Игрока из подлинной реальности, Мира Божьего Постоянства. Смешно и нелепо всерьёз задумываться о том, смертны ли падающие из насестов яйца, добры или злы Волк и Микки Маус. Да в них нет вообще ничего, что хоть как-то относится к добру или злу, жизни и смерти! Переоценивать Игрока тоже не стоит. Он далеко не всесилен. К примеру, не может самолично попасть внутрь – «явить себя» – по факту своей иной имматериальной природы. Игрок не способен также поменять архитектуру игры в «Электронике ИМ-02», заменить персонажей или же правила – не он её создал. Игрок может только играть. Или не играть.

Такое вот альтернативное гностическое «Нинтендо» от Божьего Ничто, любовь моя. Ничем же не хуже апокрифа о разбившемся Сатане, что рассказал Сапогову ведьмак Прохоров…

– А ты чьё Ничто? – спрашивает Костя. Но уже не в голове, а снаружи.

– Божье…

– Это понятно! Ну а какого Бога – Волка или Микки Мауса?

Божье Ничто какое-то время молчит, затем отвечает:

– Костя! Бог один. И он, конечно же, не Волк или Микки Маус. Его вообще нельзя увидеть!

– Почему?! – настаивает Костя. – Он в шапке-невидимке?

– Бог пребывает в Глубинной Реальности, в Истинном Бытии. А это иной порядок сверхэкзистенции, находящейся за пределами привычных тебе пространства и времени. Там в статичной Вечности с Богом пребывают созданные им Имена и Вещи мира.

– Ну а на вещи я хотя бы могу посмотреть? – упрямо спрашивает Костя.

– Человеку не дано видеть первопонятия. Лишь упрощённые проекции…

– Почему?!

– Ты не поймёшь…

– Считаешь меня совсем тупым?! – обижается Костя.

Подходят к Колесу. Рядом никого, только из будки еле слышно доносятся негромкие завывания смотрителя Циркова. На земле затоптанный значок-переливашка. Костя подбирает его, стряхивает налипшую грязь. На поверхности попеременно проступают то Волк с гитарой, то Заяц с барабаном.

Зажав значок в кулаке, Костя заглядывает в будку. Цирков сидит на стульчике, привалившись боком к стене. Штаны его мокры, один глаз широко открыт и полон ужаса, второй будто съехал вниз и полузакрылся, половина рта опущена и роняет слюну. И кто, кроме нас с тобой, родная, вспомнит, что дурак-трудовик любил персики и понедельники?..

Действующую ладонь Цирков прижал к челюсти, точно у него ноет зуб:

– Ах, н-н-н-н!..

Костя понимает, что для посещения Колеса разрешение смотрителя больше не требуется. Он захлопывает дверь будки, мычание делается глуше, тише, точно из-под гробовой крышки.

– Проблема в том, Костя, – продолжает Божье Ничто, – что человеческий мозг устроен так же, как и твой значок.

– Глупости! – Костя запрыгивает в шаткую кабинку.

– Знаешь, откуда берётся мультик в переливашке?

– Конечно! – выдумывает Костя.

Божье Ничто, если б мог, покачал бы головой:

– Анимационный эффект в значке достигается при помощи так называемой лентикулярной печати…

– Какой эффект? – без интереса переспрашивает Костя. – Какой печати?

Мальчишка уже смирился, что Божье Ничто не говорит, а поучает, словно занудный взрослый человек.

– Лентикулярной, – повторяет царапина. – Особый типографский способ, состоящий из печатания узких параллельных полосок с фрагментированным изображением на каждой. В нашем случае – Волка и Зайца. Понимаешь?

– Не очень…