– Нет, Аревин. Если на тебе есть хоть крохотная царапина, яд может попасть в кровь. Я сама. – Снейк снова села и плеснула тепловатой водой на ранку. Вода окрасилась в бледно-розовый цвет. Капли падали на песок и впитывались им, не оставляя даже следа. Ранка продолжала немного кровоточить, но боль почти утихла. Яд перестал действовать.

– Я все-таки не понимаю, – покачал головой Аревин, – как тебе это удалось. Почему ты жива и здорова. Мою младшую сестренку тоже укусила песчаная гадюка. – Аревин пытался говорить спокойно, но голос его предательски задрожал. – Мы не смогли спасти ее – не смогли даже облегчить страдания.

Снейк возвратила ему флягу и, зачерпнув мази из баночки, спрятанной в поясе, наложила ее на затягивавшиеся ранки.

– Это входит в нашу подготовку, – пояснила она. – Нам приходится работать с самыми разными змеями, и мы должны быть невосприимчивы к разным ядам. Чем больше, тем лучше. – Она поежилась. – Это долгий и довольно болезненный процесс. – Снейк сжала пальцы в кулак. Защитная пленка держала хорошо, и сама Снейк тоже уже прочно стояла на ногах. Она протянула руку и потрогала вспухший рубец на щеке Аревина. – Подожди… – Снейк наложила ему на щеку тонкий слой мази. – Это должно помочь.

– Тебе нельзя спать, – сказал Аревин, – но уж просто отдохнуть-то можно?

– Да. – Снейк кивнула. – Очень недолго.

Она села на песок рядом с Аревином, опершись на него, и они вместе следили, как солнечные лучи окрашивают облака в золото и багрянец, напитывают их янтарной желтизной. Простое прикосновение к живому человеческому телу оказалось приятным, хотя Снейк вдруг захотелось большего. Но не теперь, не здесь – может быть, в другом месте и в другое время…

Когда сверкающий солнечный диск отрвался от горизонта, Снейк поднялась и выманила Дымку из саквояжа. Кобра выползла слабая, очень вялая и медленно взобралась на плечи Снейк. Снейк подняла саквояж и направилась к палаткам.

Родные Стэвина ждали, столпившись у входа в палатку, молчаливые, враждебные, настороженные. У Снейк даже мелькнуло подозрение, что они решили отослать ее обратно. Эту мысль сменила другая – обжегшая сердце нестерпимой жалостью и страхом. Неужели Стэвина больше нет?! Но они покачали головами и посторонились, чтобы пропустить ее в палатку.

Стэвин лежал в той же позе. Он так ни разу и не проснулся за всю ночь. Взрослые неотступно следили за Снейк. Дымка задвигала язычком, возбуждаясь от запаха страха.

– Я знаю, вы бы предпочли остаться, чтобы помочь мне. Но, поверьте, здесь нужна только я. Прошу вас, покиньте палатку.

Они переглянулись, покосились на Аревина – и Снейк вдруг испугалась, что они не послушаются ее приказа. Ей вдруг страшно захотелось погрузиться в безмолвную тишину и уснуть.

– Пойдем, – сказал Аревин. – Здесь распоряжается она. – Он отпахнул клапан палатки и поманил родных Стэвина за собой. Снейк ответила ему благодарным взглядом и заметила на его лице слабое подобие улыбки.

Она опустилась на колени подле Стэвина.

– Стэвин… – Девушка пощупала лоб ребенка: он был горячий как огонь. Она вдруг заметила, что ее движениям недостает уверенности. Однако слабое прикосновение разбудило малыша. – Пора, – сказала Снейк.

Стэвин сощурился, с трудом выплывая из глубин детского сна, и уставился на Снейк, пытаясь вспомнить, кто это. В его глазах не было страха, и это уже было хорошо, но все-таки Снейк испытывала какое-то смутное беспокойство, она и сама не могла понять почему.

– Это больно?

– А сейчас тебе больно? – ответила она вопросом на вопрос.

Малыш помедлил, отвел взгляд, огляделся по сторонам:

– Да.

– Будет, может быть, только чуточку больнее. Но я надеюсь, что обойдется. Ты готов?

– А Травка останется с нами?

– Конечно, – кивнула Снейк – и вдруг поняла, что именно было неладно.

– Подожди, я сейчас. – Голос ее звенел от напряжения, и она невольно напугала ребенка, но не смогла себя сдержать. Она вышла из палатки, стараясь ступать спокойно, уверенно, медленно, изо всех сил сдерживая себя. Лица родных Стэвина выдали их с головой.

– Где Травка?!

Аревин, стоявший спиной к Снейк, вздрогнул от ее тона. Седоволосый скорбно вздохнул и отвел взгляд.

– Мы очень испугались, – пояснил он. – Испугались, что она укусит ребенка.

– Это я. Я это сделал. Она ползла по его лицу, и я видел ее зубы… – Женщина положила руку на плечи светловолосого, и тот осекся.

– Где она?! – Снейк хотелось завизжать. Она едва сдержала себя.

Ей подали открытую коробку. Снейк взяла ее в руки и заглянула внутрь.

Травка лежала на дне, разрубленная почти пополам, кверху брюхом. Из раны вываливались внутренности. Снейк с дрожью увидела, как змейка легонько дернулась, высунула и быстро убрала язычок. Снейк издала какой-то хриплый звук, больше похожий на стон, чем на рыдание. Она от души понадеялась, что это лишь рефлекторное сокращение мышц, тем не менее взяла Травку в ладони, бережно, осторожно, и, склонившись над ней, прикоснулась губами к прохладным зеленым чешуйкам. Потом стиснула зубы – сильно, резко, перекусив Травке хребет у основания черепа, и холодная солоноватая кровь оросила ее язык. Если змея и была еще жива, то это убило ее мгновенно.

Она взглянула на родных Стэвина, на Аревина: мертвенная бледность покрывала их лица, но Снейк не тронул их страх, и ей было плевать на их сочувствие.

– Такое маленькое существо, – скорбно проговорила она, – Маленькое существо, которое было способно дарить покой и забвение. И только. – Снейк помолчала, глядя на людей, затем повернулась, чтобы уйти в палатку.

– Нет, стойте! – Седоволосый приблизился к ней и положил руку на плечо. Снейк отшвырнула ее. – Мы дадим вам все, что вы пожелаете. Только оставьте ребенка в покое.

Снейк задохнулась от ярости:

– Я должна погубить Стэвина из-за вашей тупости?!

Седоволосый сделал движение, чтобы удержать ее, но она изо всех сил толкнула его плечом в живот и, пулей влетев в палатку, пнула саквояж. Грубо потревоженный Песок яростно свернулся в кольцо на полу. Когда кто-то попытался войти, он зашипел и затрещал «погремушкой» с такой силой, что сама Снейк изумилась. Однако она даже не потрудилась обернуться. Нагнувшись, она украдкой вытерла слезы рукавом, прежде чем Стэвин успел заметить что-либо, и опустилась подле него на колени.

– Что-то случилось? – Конечно, он не мог не слышать возбужденные голоса на улице и возню.

– Ничего, малыш, – успокоила его Снейк. – А ты знаешь, что мы пришли к тебе через пустыню?

– Нет… – в восхищении прошептал мальчик.

– Было очень жарко, и совсем никакой еды. Вот Травка и отправилась на охоту. Она была просто ужасно голодная. Давай пока забудем о ней и начнем, хорошо? Я никуда от тебя не уйду.

Стэвин казался совершенно измученным. Он был явно разочарован, но у него не хватило сил возражать.

– Хорошо. – Голос его прошелестел, как песок, сыплющийся сквозь пальцы.

Снейк сняла Дымку с плеча и отдернула простыню. Опухоль выпирала из-под ребер, деформируя грудную клетку; она сдавлилвала жизненно важные органы, вытягивая из них соки, взрастая как на дрожжах, отравляя весь организм.

Придерживая Дымку у головы, Снейк пустила ее на грудь к ребенку, позволив кобре потрогать и понюхать его. Держать приходилось крепко: недавний скандал взбудоражил змею. Когда Песок затрещал «погремушкой», кобра вздрогнула.

Снейк погладила Дымку, успокаивая ее. Постепенно воспитанные, натренированные рефлексы возвратились, подавив природные инстинкты. Дымка замерла, когда ее язычок коснулся опухоли, и Снейк разжала пальцы.

Кобра отдернулась и ударила, как это делают все кобры, вонзив ядовитые зубы на всю глубину; потом отпустила Стэвина – и снова вонзила, для верности, и сжала челюсти, словно жуя свою жертву. Стэвин вскрикнул, однако руки Снейк крепко держали его.

Только когда кобра полностью опустошила смертоносные мешки, Снейк ослабила хватку и отпустила мальчика. Кобра подняла голову, огляделась, убрала капюшон и заструилась по полу, вытянувшись в почти идеально прямую линию, к саквояжу – чтобы нырнуть во тьму своего тесного отделения.

– Ну вот и все, Стэвин.

– Теперь я умру?

– Нет. – Снейк покачала головой. – Во всяком случае, не теперь. Думаю, через много-много лет. – Она достала из висевшего на поясе мешочка склянку с каким-то порошком. – Открой-ка рот.

Стэвин покорно повиновался, и Снейк насыпала порошка ему на язык.

– Это снимет боль.

Снейк положила кусочек мягкой ткани на неглубокие сдвоенные ранки, не вытирая кровь. И повернулась, чтобы уйти.

– Снейк! Ты разве уже уходишь?

– Я не уеду не попрощавшись. Даю тебе слово.

Ребенок откинулся на подушку, глаза его закрылись: лекарство брало свое.

Песок мирно лежал на полу, свернувшись кольцами. Снейк постучала по полу, подзывая его. Он подполз и неохотно позволил положить себя в саквояж. Снейк защелкнула застежку, подняла сумку. Но она показалась ей странно пустой и легкой.

На улице за палаткой послышался шум. Клапан палатки резко отдернулся: в проеме показались головы родных Стэвина и еще нескольких человек. Однако сначала в палатку просунулись палки.

Снейк поставила саквояж на пол.

– Все сделано.

Они вошли. Аревин был среди прочих, но руки его оставались пустыми.

– Снейк… – вымолвил он, и в голосе его прозвучало такое отчаяние, жалость и смятение, что Снейк не смогла до конца понять его чувства. Он оглянулся. За его спиной стояла мать Стэвина. Аревин обнял ее за плечи: – Он бы все равно умер. Независимо от того, что случилось сейчас, малыш бы не выжил.

Женщина в ярости отшвырнула его руку.

– А может, выжил бы. Болезнь могла пройти сама по себе! Мы… – Она не смогла продолжить: невыплаканные слезы, которые она пыталась скрыть, душили ее.

Снейк ощущала их движение: они подступали, они окружали ее. Аревин сделал было шаг вперед, но остановился. Он явно хотел, чтобы она сама оправдалась, защитила себя.

– Вы умеете плакать? Хоть кто-то из вас? – прошептала она. – Тогда плачьте – обо мне и о моей беде, о моем горе. Или о вас самих и вашей вине. Или о них – маленьких беззащитных созданиях и их муках… – Снейк чувствовала, как слезы струятся по ее щекам.

Но они не поняли ее. Вид ее слез оскорблял их чувства. Люди отступили, все еще боясь ее, однако пытаясь собрать свою волю. Снейк больше не было нужды сохранять деловитое спокойствие, которое она, словно маску, нацепила на себя ради ребенка.

– Какие же вы глупцы!.. – Голос ее сорвался. – Стэвин…

И тут в палатку хлынул слепящий солнечный свет.

– Пропустите меня! – послышался чей-то повелительный голос.

Люди, окружавшие Снейк плотным кольцом, расступились, давая проход предводительнице. Та вошла и встала подле Снейк, не обращая внимания на саквояж, который почти что касался ее ноги.

– Стэвин будет жить? – Голос ее был тихий, спокойный, почти ласковый.

– Я не могу пока сказать наверняка, – ответила Снейк. – Но думаю, да.

– Уходите все. Оставьте нас наедине.

Люди осознали смысл ответа Снейк скорее, чем приказание предводительницы. Наконец они, растерянно озираясь, опустили палки и медленно, друг за другом, потянулись к выходу из палатки. Только Аревин остался.

Силы, поддерживавшие Снейк в минуты опасности, иссякли, ноги у нее подкосились. Она уткнулась лицом в ладони, склонившись над саквояжем. Предводительница опустилась перед ней на колени – прежде чем Снейк успела остановить ее.

– Благодарю тебя… – прошептала она. – Благодарю. Поверь, мне очень жаль, что так вышло… – Предводительница обняла Снейк и привлекла ее к себе, и Аревин, встав на колени, тоже обнял ее. Снейк била нервная дрожь, и так они стояли, обнявшись втроем, пока рыдания Снейк не утихли.